В суровый край - Эдуард Вильде

III

Лачуга молодого бобыля стояла на земле большого хутора Виргу, принадлежавшего местному волостному старшине, зажиточному хозяину Андресу Вади. Андрес был человек набожный. Он часто устраивал в своем чистом, просторном доме духовные беседы для крестьян; иногда его приглашали для этого и на другие хутора. Эти духовные беседы славились на всю округу и всегда собирали много народу. Андрес Вади умел молиться, в словах его была какая-то властная сила. Они шли от самого сердца и в самое сердце проникали. Слушатели часто вздыхали, плакали. Плакал и сам Андрес — у него было очень чувствительное сердце. Произносимые им благочестивые речи умиляли и его самого.

У себя дома он завел строгий христианский порядок, ибо понимал силу доброго примера. Как и подобает истому христианину и главе семьи, он утром и вечером читал домочадцам молитву; божьим словом начинал и каждую трапезу. В воскресные дни Андрес посещал церковь, требуя того же от своих домашних и от батраков. Как человек богобоязненный, он признавал только духовные книги, только церковные газеты и презирал мирские утехи. Он не допускал в свой дом ничего такого, что могло бы пагубно повлиять на вверенную его попечению душу — будь то душа его ребенка или батрака.

Этому-то благочестивому человеку Яан Ваппер и служил добросовестно в течение многих лет. Мальчишкой он пас его коров, потом, став батраком, пахал его поля, косил сено, молотил хлеб. Да и теперь он работал на него, только уже не как постоянный наемный работник, а поденщик и бобыль. С минувшего юрьева дня[5]Яан уже не считался батраком, хозяин уволил его.

На то были серьезные причины.

Первая заключалась в следующем.

После смерти Марта лачуга была оставлена в пользование его вдове, у которой тогда еще хватало здоровья и сил, чтобы отрабатывать хозяину за этот клочок земли положенное количество дней. Но вскоре силы женщины стали таять. Она задолжала хозяину неотработанные дни, выполнять свои обязательства уже не могла; в хибарке поселилась нужда. Всей семье пришлось существовать на батрацкие харчи и жалованье Яана.

Это обстоятельство совсем не нравилось хозяину, ибо он умел не только молиться, но и считать. Он высчитал, что на свой скудный заработок Яан мог прокормить одного человека, но никак не пятерых. Если даже считать троих детей за одного взрослого, выходило, что надо кормить троих. И виргуский хозяин пришел к заключению, что это невозможно. Во всяком случае, честным путем. Они могли бы прожить, если бы откуда-нибудь получали деньги и еду. А как еще раздобыть эту «добавку», если не дурным путем? Андрес Вади своим острым умом понимал, что грешный человек не хочет умирать, тем более — голодной смертью. Ему казалось естественным, что Яан неизбежно начнет искать себе где-нибудь «добавку». А откуда же ему взять ее, как не из хозяйского амбара, не с гумна, с поля и с луга?.. Ведь Яан свой человек, ему знаком каждый уголок, каждая дверь, каждый замок — просто чудо, если он ничего не украдет!.. Правда, Андресу, несмотря на все ухищрения, еще не удавалось застигнуть батрака на месте преступления. Однако он считал свои подозрения обоснованными. И не только потому, что семья Яана была нищей.

Но и потому, что Яан оказался «грешным мирянином».

Несмотря на строгий запрет хозяина, он вместе с другими «отбившимися от рук» парнями читал светские книги и газеты. Тайком, конечно. Но разве мог такой тяжкий грех долго оставаться в тайне? В один прекрасный день все обнаружилось. И когда хозяин, стремясь наставить Яана на путь истинный, произнес в священном гневе несколько суровых слов, Яан проявил такую строптивость, что даже попытался оправдываться. Не удивительно, что у хозяина терпение лопнуло. Это было второй причиной увольнения Яана.

Третьей причиной была Анни.

Это непокорное дитя — самая младшая из трех дочерей Андреса — остановила взор на нищем батраке своего отца. Андрес не мог понять, откуда у его дочери такое своенравие. Долго не хотел он верить намекам чужих и домашних шептунов, однако, как всякий тяжкий грех, вскоре обнаружился и этот. Да еще как все обернулось! Когда отец стал допрашивать Анни, она с самой наглой дерзостью объявила ему, что обещала стать женой Яана и намерена свое слово сдержать, что бы ни случилось.

Благочестивый Андрес Вади обомлел. Нищий батрак — и его дочь! Взять голодного бедняка себе в зятья! Он усомнился, в своем ли уме Анни, и велел позвать к себе Яана. Но когда и Яан заявил почти то же самое, хозяин вновь обрел дар речи и объявил ему, что больше не станет терпеть его в батраках.

— Убирайся и из хибарки, конечно, не один, а со всей семьей. Слышишь! Со всей семьей!

Потом хозяин немного смягчился и разрешил Яану остаться в лачуге еще на год. «Но ни в коем случае не дольше!» Чем было это вызвано — никто не знал. То ли он ценил сильные руки своего нового бобыля, его сноровку и усердие, то ли благочестивая душа и рассудительная голова подсказали ему, что, оставив без крова семью бедняка, он может поколебать свой авторитет проповедника и волостного старшины, — неизвестно. Яану милостиво дали год отсрочки. Ему, мол, прежде чем переселиться, нужно «поправить свои дела».

Обязанности бобыля Яан выполнял так же прилежно, как раньше обязанности пастушонка и потом — батрака. За жалкий клочок земли и пастбище для коровы он отрабатывал хозяину дни, и, конечно, работать приходилось в самые лучшие дни года. А чтобы прокормить и одеть себя и семью, ему приходилось работать еще и у других, а те, в свою очередь, тоже требовали, чтобы он помогал им в самые погожие и длинные дни в году. Кому он этих дней обещать не мог, те ему ничего не давали. Всем он был нужен лишь в страдную пору, но ведь пора эта коротка, а год — длинный. Человек же хочет есть не только в страду, а круглый год. Мать помогала Яану отрабатывать дни, насколько позволяло ей слабое здоровье и малые дети.

О «поправке» хозяйства не могло быть, конечно, и речи. Нужда все прочнее обосновывалась в лачуге, все беспощаднее властвовала здесь. Как кошмар, душила она ее обитателей, протягивая свою костлявую руку в каждый угол. Прошло лето, миновала осень, началась долгая голодная зима. И ко всему еще прибавилась тяжелая, затяжная болезнь Яана.

Оправившись от болезни, Яан стал надолго уходить из дому. В доме делать было нечего, — слишком много времени оставалось для размышлений, а мысли были безотрадные, одолевали заботы. Он вставал рано утром и тихо, чтобы не разбудить детей и стонавшую во сне мать, выбирался на свежий морозный воздух. Возвращался лишь поздно вечером. Где он бродил? Да где придется! Ходил без цели, куда глаза глядят. Заходил в какой-нибудь дом просить работы — так, на авось, зная, что это зря, — и уходил ни с чем. Только когда возникала крайняя нужда, в его блужданиях была какая-то цель: он шел в деревню занять чего-нибудь, но это бывало редко. Он не мог побороть стыд. Чаще в деревню отправлялась мать, при этом она старалась, чтобы Яан ничего не знал. Потом она, правда, ему признавалась, но тогда уже ничего нельзя было поделать. А как часто попытки занять что-нибудь в деревне оканчивались безуспешно! Чем они отдавать будут? — спрашивали соседи, зная, что в ближайшее время на возврат долга рассчитывать нечего. К тому же вельяотский бобыль скоро уйдет, он и сам не знает, где ему через несколько месяцев придется поселиться с семьей.

Как бы ни были тягостны заботы и беспросветная нужда, у Яана было нечто, что поддерживало его и придавало ему силы, что наполняло его сердце гордой радостью. Любовь Анни. За что она его полюбила — он не мог понять. Все было точно во сне. Яан и сейчас немало дивился, когда вспоминал, как они сблизились, а вспоминал он часто. Он испытывал такое чувство, словно, проснувшись в одно прекрасное утро, обнаружил у себя в изголовье сокровище, неведомо откуда появившееся. Он чувствовал себя бесконечно богатым, и это ощущение счастья заглушало все другие чувства, в том числе и боязнь, что сокровище может так же внезапно исчезнуть, как и появилось.

Что их сблизило? Бог ведает. Поначалу Яан не раз задумывался над тем, как могла красивая, богатая, молодая девушка завести дружбу с нищим, босоногим парнем, да еще против воли родителей. Это казалось ему чудом, которому нельзя найти объяснения. Но вскоре Яан свыкся с ним, и оно уже не казалось ему странным и сверхъестественным. Он перестал гадать и раздумывать — пусть будет как есть.

Сам Яан почти не пытался завязать такие отношения. Правда, он всегда приветливо смотрел на серьезную, умную девушку, но не больше. Вначале он лишь замечал, что их склонности совпадают: оба они любят животных и книги. Оба радовались, когда видели, что и животные их любят и что книга, которая нравится одному, нравится и другому. Им было приятно, когда оказывалось, что какое-нибудь место в книге волнует обоих.

Вполне возможно, что были и другие связывающие их нити, о которых они сами и не догадывались. Например, хотя бы то, что Анни с явным удовольствием слушала Яана, когда он читал. Возможно, что в голосе Яана было какое-то очарование. Он действительно говорил и читал так, что заставлял себя слушать; его голос звучал как-то свежо, умиротворяюще, в том, как он читал, было что-то новое, словно в только что испеченном деревенском хлебе. А Яана, может быть, привлекала та детская жадность, то увлечение, с каким Анни слушала его или просила что-нибудь объяснить.