В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин

низкопоклоннаго старикашку, въ такомъ костюмѣ, какой обыкновенію употребляется на провинціальныхъ театрахъ, для роли Льва Гурича Синичкина. Старикашка все присѣдалъ, улыбался, потомъ зазвенѣлъ ключами и повелъ Телепнева смотрѣть верхній этажъ. Квартирка оказалась порядочной, изъ двухъ комнатъ съ приличной мебелью. Хозяинъ былъ отставной столяръ, и кромѣ отдачи своего полуэтажа, промышлялъ еще отдачей мебели на прокатъ, больше, конечно, студентамъ. Порѣшили за семестръ, т. е. за подгода, 45 рублей: квартира съ отопленіемъ и мебелью. Яковъ получалъ маленькую каморку, выходившую окномъ на дворъ. Телепневъ изумился этой дешевизнѣ, такъ что счелъ за лишнее торговаться, вслѣдствіе чего старикашка, въ тотъ же моментъ, ощутилъ къ нему величайшее почтеніе, и даже, когда новый постоялецъ отдалъ ему всѣ 45 рублей впередъ, то онъ какъ-то взвизгнулъ и приложился къ плечику Телепнева. Тутъ же онъ изъявилъ готовность убрать квартиру какой угодно мебелью и повелъ Телепнева въ чуланъ смотрѣть чудное волтеровское кресло: famos! какъ онъ выразился; и когда началъ колотить по старой сафьянной подушкѣ, издававшей облака ныли, то повторялъ все: Allerliebst, der Herr wird zufrieden!

Но Телепнева бурсаки рѣшительно преслѣдовали. Только — что онъ размѣстился и началъ раздумывать о томъ, какъ ему распредѣлить свои занятія, утромъ рано ввалились къ нему два бурша: татуированный и еще маленькій, въ короткой чуйкѣ. Они нанесли на своихъ сапожищахъ снѣгу, и не снимая приплюснутыхъ фуражекъ, безъ всякаго предисловія, поздравили его съ принятіемъ въ корпорацію.

Оставалось кланяться и благодарить.

— Ты, — обратился къ нему татуированный: — долженъ сегодня выслушать команъ у шаржиртера.

— Команъ у шаржиртера? — спросилъ Телепневъ, привставая и скромно запахиваясь въ халатъ.

Его сильно разбиралъ смѣхъ.

— Да, и allgemeines, — вмѣшался маленькій, и нашъ корпораціонный.

Для Телепнева все это было: темна вода во облацѣхъ небесныхъ.

Татуированный подошелъ къ стулу, на который отънѣкотораго смущенія опустился Телепневъ и положилъ одну руку на спинку стула.

— Мы тебя вчера приняли, теперь ты вашъ и всѣмъ долженъ говорить ты…

У Телепнева чуть-чуть не вырвалось: слушаю-съ!

— И нѣмцамъ, — прибавилъ маленькій, который, безъ церемоніи, отправился въ другую комнату и тамъ началъ рыться на столѣ, отыскивая папиросъ.

— Христіанъ Иванычъ, учитель приватнаго языка! — крикнулъ ему черезъ перегородку татуированный.

— Унтерзухирую… нѣгъ-ли курительнаго… — отвѣтилъ тотъ жиденькимъ голосомъ.

— Это нашъ ольдерманъ, — пояснилъ татуированный: — ты поступишь къ нему въ команду; онъ начальникъ фуксовъ.

Учитель приватнаго языка показался въ дверяхъ съ папироской въ зубахъ.

Телепневъ опять приподнялся и проговорилъ:

— Садитесь, пожалуйста, господа.

Ему не нравилось, что бурсаки не снимаютъ своихъ верхнихъ одеждъ и продолжаютъ быть въ шапкахъ.

Маленькій очень важно подбоченился и дѣловымъ тономъ сказалъ Телепневу:

— Одѣвайся, мы пойдемъ въ корпораціонную квартиру, шаржиртеръ прочтетъ тебѣ команъ…

— А вечеромъ сдѣлаемъ кнейпу, теперь наши понаѣхали… легкую реставрацію устроимъ… — подхватилъ татуированный и весь искривился.

Надо было слушаться. Телепневъ одѣлся молча. Въ то время, какъ Яковъ подавалъ ему сапоги, а бурсаки въ другой комнатѣ шалдашничали, онъ предавался нѣкоторымъ грустнымъ размышленіямъ. Ясно было, что все это совершалось помимо его воли. Бурсаки, ихъ тонъ и воздухъ не правились ему. Онъ соображалъ также слова старичка-химика, который положительно не совѣтовалъ ему поступать въ корпорацію, если желаетъ дѣльно заняться чѣмъ-нибудь. Но бурсаки дѣйствовали нахрапомъ; Телепневъ просто не нашелся сказать имъ: — оставьте меня въ покоѣ, господа! Онъ былъ слишкомъ кротокъ и благовоспитанъ для этого. «Впрочемъ, ничего, — утѣшалъ онъ себя, натягивая сюртукъ, — всегда буду имѣть время распрощаться съ ними; а надо же узнать эту бурсацкую жизнь.»

VIII.

Неподалеку отъ избушки на курьихъ ножкахъ, въ глухомъ переулкѣ, который выходилъ на рѣку, стоялъ грязножелтый домъ, во всемъ похожій на чухонскую корчму малаго размѣра. Бурсаки ввели Телепнева съ берега въ узкую калиточку. На дворѣ построено было множество разныхъ чуланчиковъ и всякихъ клѣтушекъ. Ольдерманъ, предводительствуя шествіемъ, юркнулъ куда-то налѣво и скрылся; такъ что Телепневъ сталъ въ недоумѣніи: куда идти?

— Сюда, милордъ, — зашепелявилъ позади его татуированный бурсакъ, — въ подземный ходъ…

И онъ указалъ Телепневу маленькую дверку, загороженную пристройкой, которая похожа была и на курятникъ, и на будку.

Спустились они въ сѣни, куда сверху вилась лѣстница. Направо, двумя ступенями выше сѣней, была другая площадка, совсѣмъ почти темная. На этой площадкѣ стоялъ ольдерманъ и усиленно стучалъ въ дверь. Видно было, что ему съ перваго раза не отперли.

— Wer da? — спросилъ наконецъ за дверью мужской хриплый голосъ.

— Свои, не бойсь, не абфасируемъ! — крикнулъ въ отвѣтъ татуированный.

Задвижка щелкнула, отворилась дверь. На порогѣ ея Телепневъ увидалъ хмураго блондина, въ желтомъ байковомъ халатѣ, сшитомъ какъ сюртукъ.

«Вѣрно это и есть шаржиртеръ» подумалъ Телепневъ, и безсознательно взялся за фуражку.

Желтый халатъ былъ здоровый малый, широкоилечій и немного сутуловатый. Жидкіе волосы торчали хохломъ на лбу. Лицо имѣло незначительныя, тупыя черты. Около коряваго носа сидѣли черныя пятнышки, точно будто все это мѣсто было обожжено порохомъ. Бурсакъ, видимо, только — что проснулся; онъ все щурился и кисло ухмылялся.

— Der Eintritt steht jedem frei, — выговорилъ онъ суровымъ, однотоннымъ голосомъ.

— Sogar den Pedellen und Maniherrn, — подхватилъ татуированный, подталкивая сзади Телепнева.

Они вошли въ совершенно темную прихоженькую, откуда въ открытую дверь видна была маленькая спальня, съ двумя кроватями. На одной изъ нихъ лежалъ кто-то, драпируясь ветхимъ и засаленнымъ одѣяльцемъ.

Телепневъ почему-то очень стѣснился подъ впечатлѣніемъ желтаго халата. Торопливо снялъ онъ свою шанель съ бобрами и также торопливо бросилъ ее въ уголъ, не разбирая, на что онъ ее кладетъ. Онъ снялъ фуражку, чуть-ли еще не на порогѣ.

— Вотъ нашъ новый фуксъ, — проговорилъ татуированный, подводя Телепнева къ желтой фигурѣ.

— Телепневъ? — сказалъ ему въ упоръ желтый халатъ, точно далъ ему отъ себя клдчку.

Руки при этомъ не подалъ.

— Телепневъ, — повторилъ какъ-то особенно скромно нашъ новичекъ.

— Ты знаешь, что я шаржиртеръ? — спросилъ халатъ.

Телепневъ на это только улыбнулся.

— Это нашъ шаржиртеръ и первый паукантъ, — сказалъ ольдерманъ, разстегивая сюртукъ, подъ которымъ показалась трехцвѣтная ленточка. — Онъ тебѣ задастъ такой пукельтерцъ, что вай-вай закричишь. '

— Изъ К-скаго университета? — спросилъ опять все тѣмъ же сурово-казеннымъ голосомъ халатъ, и такъ посмотрѣлъ на Телепнева, точно хотѣлъ смѣрить глазами: сколько въ немъ вершковъ росту и какое имѣетъ сложеніе?

Телепневъ почувствовалъ себя, точно мужикъ въ рекрутскомъ присутствіи. Ему также очень хотѣлось, чтобъ шаржиртеръ крикнулъ: — затылокъ!

— Пройдемте сюда, — сказалъ халатъ: — Лукусъ еще спитъ… — И онъ направился къ двери въ просторную комнату, направо.

За нимъ двинулись бурсаки и Телепневъ. Комната была почти безъ всякой мебели, кромѣ большаго стола и нѣсколькихъ соломенныхъ стульевъ. Въ углу стояла на штативѣ цѣль для стрѣльбы изъ комнатнаго пистолета.

Шаржиртеръ повернулся неуклюжимъ поворотомъ къ свѣту и еще разъ