В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин

курносый студентъ, въ форменномъ сюртукѣ нараспашку, съ огромными воротничками. Подъ сюртукомъ у него надѣта была черезъ плечо, поверхъ жилета, въ вершокъ ширины трехцвѣтная лента. На головѣ фуражка. Телепневу бросилось въ глаза, что и всѣ остальные гости изъ студентовъ, какихъ онъ нашелъ тутъ, не снимали фуражекъ. Многіе были въ сюртукахъ нараспашку и съ трехцвѣтными лентами. Въ открытыхъ дверяхъ, противъ входа, стоялъ косматый студентъ съ бѣлыми волосами и лѣнивымъ, подгулявшимъ лицомъ. Грязная рубашка выбилась изъ-подъ сюртука, и вообще всѣ части туалета были не въ порядкѣ. Онъ растопырилъ ноги и въ правой рукѣ держалъ стаканъ съ пивомъ; а лѣвымъ глазомъ все подмигивалъ. Было тутъ въ комнатѣ еще человѣкъ до десяти, все студенты. Двое, съ большими, горбатыми носами и курчавой головой, стояли у билльярдной доски и скалили свои бѣлые зубы. Опершись на прилавокъ, тоже со стаканомъ пива въ рукѣ, стоялъ не первой уже молодости студентъ съ точно татуированнымъ лицомъ и выдававшимся подбородкомъ. У оконъ помѣщались еще зрители разнаго типа — и брюнеты, и яркіе блондины съ толстыми татарскими и извилистыми польскими носами. Телепневъ, какъ вошелъ, осмотрѣлся по сторонамъ, и ему стало неловко. Сперва его не замѣтили. Всѣ были заняты партіей. Разговоръ шелъ на нѣмецкомъ языкѣ. Возгласы играющихъ относились больше къ трактирщику, который, кажется, держалъ пари за одного изъ играющихъ. Но сквозь нѣмецкій языкъ прорывались русскія фразы, остроты и шутки. Горбоносые студенты бормотали между собою на какомъ-то гортанномъ нарѣчіи; у окна заслышался польскій языкъ… Бѣлобрысый, оборванный мальчишка ходилъ около билльярда съ машинкой и выкрикивалъ очки на чухонскій ладъ. Изъ слѣдующей комнаты кто-то напѣвалъ не то нѣмецкую, не то малороссійскую пѣсню.

«Что это за смѣшеніе языковъ?» спросилъ про себя Телепневъ и скромно примостился къ печкѣ, около прилавка.

Студентъ съ татуированнымъ лицомъ покосился на него.

— Вали на протопопа! — крикнулъ бѣлокурый игрокъ и намѣтилъ желтаго въ среднюю. — Herr Kranzberg, einen grossen und zwei kleine Schnäpse!

— Пьянство порокъ, а реставрація вещь хорошая, — язвительно пустилъ изподлобья татуированный.

Горбоносые разразились у доски.

— Пане Творжицкій, — забормоталъ лѣнивымъ теноромъ бѣлый растерзанный студентъ, стоявшій въ дверяхъ: — цо, зробить желта, альбо не?

Одинъ изъ обладателей извилистыхъ польскихъ носовъ усмѣхнулся въ отвѣтъ на эту доморощенную фразу и крикнулъ, тряхнувъ головой:

— Nie wiem!

Курносый партнеръ, опершись на кій, хриплымъ баритономъ запѣлъ:

Ich weiss nicht, was soll es bedeuten, Dass ich so traurig bin!..

Желтый шаръ ударился о бортъ.

— Фушеръ! фушеръ! — закричало нѣсколько голосовъ.

— Пехъ, господа, пехъ!.. — оправдывался бѣлокурый, выпивая наскоро одну большую и двѣ малыя рюмки водки, которыя поднесъ ему оборванный мальчуганъ…

— Катценъ-яммеръ отшибаетъ, — отозвался кто-то у окна.

— Развиль-бы идею, — пустилъ татуированный… — Wie meinen Sie, Herr Kranzberg? — обратился онъ къ трактирщику.

И пошла опять бесѣда по-нѣмецки.

Телепневъ былъ просто огорошенъ этимъ жаргономъ. Половину онъ не понялъ. Что это за слова: пехъ, фушеръ… чортъ знаетъ что такое! Удивило его, что во всей этой компаніи, повидимому, кромѣ хозяина не было ни одного нѣмца. Больше половины было русскихъ, а остальные поляки и какіе-то восточники, не то армяне, не то грузины.

Онъ скромно приблизился къ прилавку, озираясь, чтобъ ему кого-нибудь не задѣть, и взялся за карту. Толстая физія хозяина взглянула на него взоромъ испытующимъ, но благосклоннымъ. Да и всѣ присутствующіе начали его оглядывать; даже партнеры пріостановили свою горячую игру. Благообразная наружность Телепнева, его франтовская шинель съ бобрами, его ловко сшитый вицъ-мундиръ съ серебряными пуговицами, — все это привлекло вниманіе компаніи и трактирщика. На лицахъ воображался вопросъ: «откуда эта птица, и какого она полету?»

— Was wünschen Sie, mein Herr? — спросилъ хозяинъ глупо-чухонскимъ тономъ, сложивъ сальныя кисти рукъ на животѣ своего архалука.

Немного стѣснившись, Телепневъ пробѣжалъ глазами четвертушку сѣрой бумаги, на которой нѣмецкими каракулями было начертано:

Wassersuppe. . 10 k.

Karbonade…. 15»

Schmorbraten. . 15»

И еще какія-то неудобочитаемыя штуки, все по 10 и 15 копѣекъ за порцію. Въ 20 копѣекъ значилось крупными буквами:

Gänsebraten mit Saeurkohl.

Этого деликатеса желудокъ Телепнева никогда вполнѣ не выносилъ; но по крайней мѣрѣ онъ ясно видѣлъ, что это просто-напросто жареный гусь съ капустой, между-тѣмъ какъ названія остальныхъ кушаній вводили его въ большое смущеніе.

Онъ заказалъ себѣ порцію гуся, и проговорилъ нѣмецкую фразу довольно твердо, причемъ татуированный, стоявшій рядомъ съ нимъ, язвительно усмѣхнулся и подмигнулъ трактирщику.

Телепневъ обошелъ около билльярда и, желая пройти въ слѣдующую комнату, гдѣ онъ увидалъ въ отворенныя двери большой накрытый столъ, немного задѣлъ бѣлаго, растерзаннаго студента, стоявшаго въ дверяхъ все въ прежней нозѣ.

— Извините, — проговорилъ онъ по-русски.

— Сдѣлайте милость! — получилъ онъ въ отвѣтъ, и бѣлый посмотрѣлъ на него съ комически-нѣжной усмѣшкой.

Когда Телепневъ присѣлъ къ большому столу, покрытому довольно грязной скатерыо, и взялъ листокъ мѣстной газетки, гдѣ значилось, какіе гезели отправились наканунѣ въ городъ Петербургъ, въ билдьярдной объ немъ перемолвились игроки съ зрителями.

— Mulus… — пустилъ своимъ чухонскимъ языкомъ хозяинъ.

«Это еще что за слово?» спрашивалъ себя Телепневъ, разрѣзывая очень непривлекательнаго гуся, жаренаго въ салѣ, съ кислѣйшей капустой, въ которую натыкана была не то брусника, не то клюква. «Точно разбойничій жаргонъ какой, и къ чему это они всѣ въ фуражкахъ въ комнатѣ? Это по правиламъ, что-ли, полагается? И ленточки какія-то у всѣхъ? Странно!»

Онъ поднялъ голову и увидалъ, что рядомъ съ нимъ помѣстился растерзанный студентъ и, опершись локтями на столъ, смотрѣлъ на него съ выраженіемъ крайняго добродушія и немного пьяной нѣги въ глазахъ.

— Изъ какого университета? — спросилъ онъ своимъ лѣнивымъ тономъ, съ малороссійскимъ акцентомъ.

— Изъ К., — отвѣтилъ тихо Телепневъ.

— Желаете поступить сюда?

— Да-съ, — проговорилъ Телепневъ, точно гимназистъ на экзаменѣ.

— А на какомъ были факультетѣ?

— На камеральномъ.

— А! здѣсь есть камералисты, только это совсѣмъ другое.

— А чтоже-съ? — спросилъ Телепневъ.

— Здѣсь есть еще экономы, — отвѣтилъ растерзанный такимъ тономъ, точно онъ вполнѣ удовлетворилъ Телепнева.

— Я хочу перемѣнить факультетъ.

— Какой выбираете?

— Естественный…

— Какъ?

— Естественными науками желаю заняться.

— Понимаю; въ натуралисты хотите… по какому же предмету?… Надо выбрать… себѣ фахъ…

— Фахъ? — наивно переспросилъ Телепневъ и вытаращилъ глаза на своего собесѣдника.

— Да, фахъ… одинъ главный… ну хоть вотъ зоологію, или химію… понимаете, одинъ фахъ…

— А, понимаю-съ… т. е. главный предметъ.

— Да, да…

— Развѣ здѣсь такая спеціальность?

— Здѣсь каждый фахъ можно штудировать.

«Часъ отъ часу не легче,» подумалъ Телепневъ.

— Поступите въ корпорацію, или будете дикимъ? — продолжалъ свои разспросы буршъ.

— Дикимъ?.. — повторилъ Телепневъ, и рѣшительно затруднился въ отвѣтѣ.

— Да, вильдеромъ…

— А позвольте узнать, — прервалъ его Телепневъ, не чувствуя возможности продолжать бесѣду въ такомъ вкусѣ: — здѣсь вѣдь курсъ раздѣляется на полугодія?

— Да, на семестры.

— И