Дождь не вечен - Ханна Флейм

постель не торопится. Свежие медсестры Любу как самую удачливую тоже полощут, когда она не слышит. Жалко девчонку, добрая, отзывчивая, старательная..»

Скрип прорезиненных медсестренских тапок об кафель…и второй поодаль, сестер было двое.

— Может пустим его?

— Нет, пусть сначала хоть эта проснется, мне его и так уже жалко, — сетовал незнакомый голос, — он тут и так почти жил первый год. Ему специально сказали, что она в реанимационном еще, если сейчас его без ведома наших небожителей огорошить и сказать, что она не просто вышла из комы, а почти восстановилась и в своей палате, так мы ни одну процедуру сделать не сможем. Мы ж его не выгоним!

Второй голос тоже был не знаком Кате:

— И за что этой мымре досталось такое счастье? Нет, ну объясни, Свет? Умный, заботливый, богатый, да еще и выглядит как супермодель. А я пашу в три смены, один мужик в семье — сын и тот думает, что папка — космонавт Гагарин, а ведь не последняя, и сиськи и все при мне. А моль эта ущербная в цветах купается, даже пока дохлая лежит, как будто что увидит, пока в коматозе. Предлагала Нинке веники эти по-тихому выносить, продавать, хоть копеечку лишнюю, чтоль их считает тут кто, нет же, честная. Люба эта еще, сучка, накапала Тамаре, так та пересчет теперь ведет, сколько прибыло-убыло, как в банке. Дура тоже, все выслужиться хочет, сколько я ей говорила, что с ее мордахой, надо не работать как лошадь, а вон, хоть Толю хомутать и сидеть из декрета в декрет. У Тольки и перспективы и не в общаге, квартирка родительская трешка в трех минутах от Цветного Бульвара.

— Ой, а ты как я посмотрю, прям лучше всех разбираешься, кому как жить! — возмутилась ее коллега, — и за Любку и за Толю и даже за нашу золотую мумию с ее мужиком говорить можешь. Сама ты дура, Анжел! Ты про трешку его знаешь, потому что святой Толя туда каждую бабу свою водил. Каждая вторая в клинике девка знает какого цвета там у него потолок, так что Люба его правильно динамит-то. С ее данными, получше найдет.

Катя пока не готова была для этих ворон проснуться и продолжала лежать неподвижно, злилась: «Мымре? Она мымрой меня назвала? Вот сучка!!! Да, нормального человека Анжелой не назовут. Даже ей богу не за себя, за Любовь обидно. Я так понимаю это та самая медсестра, которая верещала в прошлый раз от счастья за Любу, когда той премию выписали и пару отпускных за круглосуточное надо мной бдение…лицемерка!» Золотой мумией Катю звали тут за глаза многие, она уже даже привыкла, а вот такой мерзкой завистью ее так давно не окатывали. Больничная Санта-Барбара была интересным шоу, но не настолько, чтобы Катю забавляло, когда ее саму кто-то так злобно начинал полоскать, пока она спит. В ее черный список вписалось еще одно лицо. Она всегда была злопамятна, но теперь среди тех, «кого она когда-то обязательно пришьет» появились такие личности, как «сволочь, которая не помнит даже моего имени», «гад, который меня окатил из лужи», «тот, кто меня сбил» и «лицемерная Анжела».

— Не заводись, Свет, ну ведь я права ведь! Ты видела его тачку? У нас даже главврач такую себе позволить не может. А ведь у нас самая дорогая частная клиника столицы!

— Ну уж не самая, не накручивай, — не желая сдаваться отнекивалась Света

«Ага, самая дорогая частная клиника в Москве. Доберусь до связи и обязательно найду. До сих пор не пойму, как я оказалась в Москве.»

— Да что там тачка…у него такая улыбка…, - продолжала мечтательно тянуть своё Анжела, — у меня аж колени подгибаются каждый раз, а заговорит, так трусики мокнут.

— Трусики у нее мокнут, — хохотнула собеседница, — Анжелк, не ври хоть себе, они у тебя не сохнут, пора сушилку уже настраивать, а то слышала анекдот про то как проститутка пришла к доктору, потому что там что-то облысело все, а он ей сказал, что на автобане трава не растет, — и снова прыснула гоготом.

Анжела слегка обижено огрызнулась:

— С таким мужиком не грех и облысеть, так и затащила бы его в раздевалку…А эта, глянь на нее, лежит как мертвая второй год, а он как щенок к ней ползает, платит за грядку для своего овоща сколько нам с тобой денег и не снилось никогда вообще. Вот ну чем взяла то? Ничего особенного же, ну факт же, не королева красоты. И ума, кажись не далекого, так расшибиться! Вот будь у меня такой муж, я б под машины сигать не стала, я б лучше под него сигала!

«Муж…мой муж… Загадка номер один. Все вокруг обсуждают именно «мужа», значит я замужем…Чувствую себя просто идиоткой…Я замужем, хотя ни разу не видела моего мужа, да и на свадьбе, видимо, своей на была…Хотя кажется он красавчик, а еще Анжела уже мечтает затащить его в темный уголок…Я, конечно, не помню его, но это совсем наглость…А что еще она сейчас сказала?».

Какая-то назойливая мысль, пропущенная мимо ушей в этом дурацком разговоре, взывала к Кате: «Она сказала, что не хочет его пускать без разрешения сверху. Значит, получается, он тут? Тут в больнице прямо сейчас, просто не знает, где меня искать. Меня от него скрывают? Или его от меня? Да, нет… Глупо, скорее меня от него. Денежное содержание что ли они подольше сдоить пытаются?»

— Дак она вроде, я как поняла и не сигала под машину. Вроде говорят, расшиблась за рулем или что-то вроде того.

«Какого лешего? За рулем? У меня ни прав, ни машины, дуры набитые. Услышали звон и лишь бы языки почесать», подумала Катя начиная успокаиваться и чувствуя, что пора пробуждаться, пока не услышала еще чего нового. От скабрезных подробностей она начинала закипать, последней каплей стали прозвучавшие под очередной вздох слова Светланы:

— Ну совсем не согласиться с тобой, Анжел, я тоже не могу, конечно. Всем бы такими принцессами быть…Я бы тоже такого хотела. Он ее цветами завалил…эххх Как спящая красавица!

— Только не красавица! Пха-ха-ха, — прыснула Анжела, снова заливаясь подхрюкивающим гоготом.

Катя не выдержала. Изобразив кашель, она открыла глаза, медленно, борясь с дурацким солнечным лучом, который все так же светил в глаз.

— Какое счастье, вы проснулись, — пропела немного шокированная Света, обдумывающая как много слышала Катя. Глазки Анжелы заискивающе бегали, она испугано поджала губы.

— Вы говорили, что муж здесь? — медленно и тихо пробормотала она, силясь изобразить растерянное пробуждение.

«Я хочу его