Дождь не вечен - Ханна Флейм

два дня. Речь вернулась почти полностью, иногда забываю сложные слова, но, помню, что ручка называется ручкой, а стена стеной. Семен Федорович проверял — я не путаюсь в порядке действий, помню общеизвестные факты, галлюцинаций и ложных восприятий реальности нет. Я начала ходить, мышцы еще не восстановились, нет достаточного тонуса для длинных прогулок, но медленно могу доковылять уже до туалета. Осталось понять: куда, с кем и зачем дальше ковылять…».

На этой довольно воодушевляющей мысли, Катя распахнула веки, окидывая взглядом палату вокруг. Зрение полноценно восстановилось почти сразу, а пару дней назад она, наконец, ощутила, что к ней вновь вернулось полноценное обоняние. Палату наполнял дурманящий аромат лилий и противный запах больницы. Она всегда его ненавидела, этот специфический горьковатый запах стерильности, хлорки и лекарств.

Не было сомнений, что больница была не из бюджетных. Катя не раз бывала в таких: по семь человек в палате и застиранные простыни еще со второй мировой, на полу дырявый протертый линолеум и хамоватые «няньки», готовые поливать ежедневным пренебрежением любого обратившегося по полису. Здесь все было иначе, как сказала бы Катина мама «дорохо-бохато». Из коридора не воняло минтаем и капустой из столовой, никаких дышащих на ладан тумбочек у постели и общего холодильника на этаж.

Было так чисто, что казалось, коснись любой поверхности скользя, и послышится треск. Даже в лучах струящегося в палату солнца не танцевало ни пылинки.

Просторная комната с кремовыми стенами по правую сторону была почти вся уставлена непонятными Кате аппаратами. Единственным «свободным участком» была незаметная дверь в уборную, в которой был не только персональный только для ее пользования унитаз, но и душевая, вся сантехника была оснащена «примочками» для инвалидов, как в дорогих отелях, разница состояла лишь в том, что все было покрыто матирующей антитравматичной прослойкой.

Левую сторону палаты Катя прозвала «уголок больного»: в центре стояла кровать для пациентки, справа примостилась вместительная и абсолютно пустая тумба из цельного дерева, настолько новая, что в ней не скрипели даже створки. Разыскивая свою заплутавшую «личность», Катя надеялась, открыв ее, обнаружить хоть что-то личное, но ничего «её» в тумбе не нашлось, как и в шкафу для верхней одежды у выхода из палаты или на пустом журнальном столике слева. Столик скорее был интерьером для посетителей, рядом спинкой к окну расположилось глубокое, по виду очень уютное, большое песочного цвета кожаное кресло. В нем явно мог уместиться и даже вздремнуть посетитель любых габаритов. Вот только посетителей все не было. Единственным намеком на личное можно было считать множество напольных ваз, стоявших по углам и у стен, там, где по всему они просто не мешали. Все они были наполнены лилиями: белыми, тигровыми, садовыми всевозможных цветов. Каждый день к послеобеденному перерыву приносили новый сверток с несколькими ветками этих Катиных любимых цветов, заменяя едва подвявших товарищей. Это вселяло в ней уверенность, что кто бы ни был их дарителем, она сразу узнает его при встрече. Он знает ее вкус, знает ее.

Пропуска к зеркалу ей в ее люксовой тюрьме до сих пор не выдали, она силилась рассмотреть отражение в любых доступных поверхностях, но как на зло, все что окружало было матовым или цветным, силиконовым и пластиково-одноразовым, вплоть до злосчастного антитравматичного покрытия в уборной. Она, конечно, рассмотрела насколько могла свои конечности, грудь и живот, отметив очевидную и непривычную худобу. Было и несколько незнакомых шрамов под ребрами, на тыльной стороне руки от локтя до подмышки, и россыпь мелких как шрапнель на левой голени. Затылка, спины или своего лица, Катя увидеть не могла, наощупь, никаких фатальных изменений не чувствовалось, оставался страх, что тактильные ощущения вполне могут ее подводить. Эта война за зеркало начала ее порядком раздражать, но ведь по какой-то причине его не выдавали, и Катя леденела от ужаса предвкушения того открытия, что, вероятно, ей предстояло, когда она встретится с собой лицом к лицу.

Невролог дал задание, каждый день пытаться восстановить некий случай из ее жизни в голове до всех мельчайших деталей, что она помнила. Вспоминать, как сказал врач, логику вещей и строить цепочки в голове, восстанавливая память.

«Ладно, допустим сегодня момент аварии. Я действительно тогда здорово поранилась. Я психанула, рванула за кофе через дорогу, рассыпала содержимое сумки и полезла собирать. А дальше? Меня сшибли? Допустим. Что на мне было? Каблуки и платье цвета асфальта. Очень мудрый выбор, ползать по проезжей части вод Питерским ливнем в платье цвета мокрой дороги. Меня ведь кто-то тормошил. Прохожий или водитель? Может, идиот, который меня сбил таки принес меня медикам…или это не он? Я помню голос парня, он вызывал скорую. Ладно, пропустим этот вопрос. Как меня могло так поломать, как утверждают врачи? Я точно была в сознании по крайней мере некоторое время после столкновения, я даже кажется огрызалась на парня, пытавшегося помочь. Нет, уже не помню, что ему говорила, но что-то точно мы обсудили до того, как меня вырубило.»

Теперь она снова злилась, ее раздражало бессилие, неизвестность, собственная глупость и тот нерадивый водитель, эти потерянные незнамо сколько лет, эта неразбериха в которой она не могла осознать и найти свое место. На часах было почти 9 утра, скоро должны были прийти с первым утренним осмотром, а дальше снова день сурка, Семен Федорович со своим допросом, завтрак, Анатолий с опостылившим музыкальным перерывом, снова Люба и все по кругу. Катя устало вздохнула и смежила веки.

Хотелось курить. Ее очень удивляло, что так долго пробыв в отключке, очнувшись, это единственное, что щекотало сознание больше всего. По понятным причинам сигарет ей никто не давал, но эта мысль постоянно крутилась в ее голове, преследуя ее. За нее она цеплялась, как за единственное, что находила в новой себе от самой себя, посему с некоей любовью не гнала мысль об этом далеко, возвращаясь к ней снова и снова.

«Да…только я могу думать о сигаретах в таком идиотском положении…»

Послышался шум и клацанье двери, Катя притаилась.

«Пусть думают, что я еще сплю, может хоть что-то толком узнаю. А не узнаю, так развлекусь, тут скучно как в могиле. Если повезет, застану бесконечный флирт Анатолия и Любы. Удивительно несгибаемая девушка, мастный ловелас Толик перепробовал уже с десяток клиньев, а она, по ходу единственная со всего отделения ему еще не сдалась. Анатолий же, видимо, действительно с серьезными намерениями и чувствами, но Люба непреклонна. Язва Марина Федоровна, мечтает оказаться на ее месте, но Толян, кажется, уже опробовал невролога и обратно в ее