Пламя возмездия - Биверли Бирн

Художник изобразил их идиллию первых лет супружества еще до того, как Хуан Луис утратил рассудок, еще перед тем, как он стал жертвой, испепелявшей его самого и всех его близких, патологической ревности, которая привела к тому, что он в один прекрасный день буквально посадил ее на цепь. Приводя свой чудовищный приговор в исполнение, он отобрал у нее, разорвал и сжег все ее платья, а после этого приковал ее цепью, как собаку или иное опасное животное, и она была обречена на жизнь цепной собаки и даже есть как собака, из миски, стоявшей на полу. А он, тем временем, притаскивал во дворец шлюх, распутниц и устраивал с ними многодневные пьяные оргии.

Лила дрожала. Воспоминания о тех днях были способны вызывать у нее чуть ли не судороги, у нее сводило живот, ее бросало в холодный пот. Но избавиться от них она не могла, наоборот, она старалась не забыть ничего, сохранить в памяти все – каждую деталь, каждый звук, каждый запах, каждый свой стон – этим жила все эти годы ее ненависть, и ее жажда возмездия до сих пор оставалась неутоленной.

Мужа ее уже не было на свете. Он погиб пять лет назад и она стала вполне законной вдовой, испытавшей на себе истину, что ничего не может быть сильнее человеческой злобы.

«Я завещаю, – писал Хуан Луис в своем завещании, – что сын мой Мигель Мендоза Кэррен не наследует ничего из моего состояния… Далее, я завещаю, что, в противоположность с давних пор существующему обычаю моей семьи, вышеуказанный Мигель Мендоза Кэррен не может взять на себя управления банком Мендоза в Кордове после моей смерти в силу отсутствия необходимого чувства ответственности и, вместо него, руководство банком Мендоза я препоручаю моему свояку Франсиско…»

Этому жесту суждено было стать последним проявлением его жестокости. Жизнь его оборвалась, когда один из мастеров, работавших на крыше дворца, не совладал с огромным камнем, который рухнул вниз, размозжив голову Хуана Луиса. Лила была напугана этим обстоятельством – когда-то слышанная ею семейная легенда подтверждалась. Эта легенда гласила, что все мужчины рода Мендоза погибали насильственной смертью в относительно молодом возрасте. Так, например, отец Хуана Луиса, Рафаэль, погиб, упав с лошади. Теперь, со страхом думала она, очередь за ее Майклом.

Боже милостивый, к чему пытать себя, размышляя обо всем этом?

Она поспешно спрятала миниатюру подальше в ящик, не в силах больше смотреть на нее и извлекла фотографию Майкла. Снимок этот был сделан в Дублине Эдвардом Майбриджем. Этот непревзойденный мастер славился тем, что снимал животных в их естественном состоянии и окружении и, кто мог знать, может быть именно поэтому, то жизненное начало, столь сильно воплотившееся в ее сыне, было великолепно передано на этом снимке.

Лила находила успокоение в рассматривании этой фотографии: сколько бы раз она ни рассматривала ее, всегда находила в ней что-то новое, что доселе не замечала, и не было такого случая, чтобы она не открыла для себя какие-то новые элементы, новые Штрихи его поразительного сходства с собой. Это возвращало ей душевное равновесие и смягчало боль разлуки и умеряло беспокойство за него.

Лила решительным жестом отодвинула от себя фотографию. Это был ее сын и ничто на свете не могло их разлучить – они были связаны кровными узами, Майкл был ее плотью, дитя ее мук. Она прекрасно понимала, что ее сын был теперь взрослым, самостоятельным мужчиной, слишком взрослым, чтобы она могла поступать с ним, руководствуясь лишь безграничной материнской любовью и холодной рассудочностью. И в ее плане Майкл присутствовал не в качестве слепого орудия, которым она могла манипулировать, а как ответственный за свои поступки, зрелый мужчина, желавший обрести свое законное право на наследство. Что касалось его личной жизни, он имел право сделать свой собственный выбор, не зависящий ни от чьей воли, даже от ее предпочтений. Последним открытием Лилы была страстная увлеченность Майкла Бэт Мендоза, женой Тимоти. Сам Майкл не обмолвился об этом словом, она обнаружила это чисто случайно после того, как установила за домом Тимоти наблюдение, необходимое ей для того, чтобы составить себе как можно более полное представление о его образе жизни, прежде чем войти с ним в деловые и доверительные отношения.

Размышления об этом романе Майкла и Бэт наводили на Лилу страх. Эта связь могла оказаться роковой трещиной в ее плане, разработанном до мелочей и возыметь самые неожиданные последствия.

Ничего не поделаешь – она не может решать, с кем ее сыну ложиться в постель. Впрочем, этот роман и без ее вмешательства должен скоро исчерпать себя, пройдя все необходимые и неизбежные стадии, и в итоге завершиться, когда кто-нибудь из них не устанет от него или же не появятся какие-то внешние обстоятельства, могущие служить прелюдией его конца. Что же касалось дня сегодняшнего, то ее сын был в разлуке со своей любовницей. Он находился сейчас за многие тысячи миль отсюда и входил в ту роль, которая предписывалась ему в той драме, которая вот-вот должна была разыграться в полном соответствии с ее сценарием. И все же она за него боялась. Опыт прошлых лет преподал ей одну простую истину – цена за исполнение некоторых желаний человеческих бывает порой слишком высока. Может, сейчас очередь за ее Майклом убедиться в этом?

Лила задвинула ящик. Хватит! Так недалеко и до дома умалишенных. Жизнь предназначена для того, чтобы ее прожить – это еще одна неоспоримая истина и осознание именно ее сейчас важно, как никогда раньше. А прошлое… прошлое не изменишь. Что же касается будущего, то оно принадлежит тем, у кого хватит отваги им воспользоваться и за кем оно – за ней или за Мендоза – время покажет.

Противники Лилы не знали и не гадали, какой вызов им будет вскоре брошен в лицо. Отказавшись от обветшалого здания на Кричарч Лэйн, где три столетия назад дала всходы английская ветвь династии банкиров Мендоза, они перебрались в импозантное здание на Лоуэр Слоан-стрит в фешенебельном лондонском Челси, где и заседали сейчас в Зале компаньонов. Джеймс Мендоза, ныне лорд Уэстлэйк принял решение перенести штаб-квартиру банка сюда вскоре после того, как стал главным компаньоном. Джемми должен был развлекать себя хоть какой-то деятельностью, ибо банковское дело наводило на него тоску смертную.

На этом чрезвычайном сборище присутствовали все компаньоны. Во главе стола восседал председательствующий в лице самого Джемми, по правую руку от него – оба его брата Норман и Генри, по левую же был представлен претендовавший на наследство сильный пол – оба сына Нормана, Чарльз и Тимоти. Генри не удосужился осчастливить клан наследником мужского пола.

Говорил Генри, в его голосе явственно чувствовалась озабоченность.

– Нам следует отказаться от выпуска облигаций этого займа, – настаивал он. – Продолжают циркулировать слухи о том, что ситуация в Парагвае крайне не стабильна. Если мы, банк с такой репутацией, все решимся выпустить облигации и случится так, что окажемся не правы, то по нашей милости разорится очень много людей – наших вкладчиков. А может случится и так, что нам просто не поверят и не будут приобретать облигации. Что тогда?

Генри замолчал, потом откашлявшись, продолжил:

– Если это произойдет, то нам ничего не останется, кроме как самим обеспечивать заем, а у нас… – он снова замолчал. – У нас, если говорить откровенно, просто нет на это денег. Я думаю, мне нет смысла объяснять, что мы будем разорены.

– Вздор, – прогудел его брат Норман. – Ты говоришь ерунду, Генри.

Норман был высок, темноволос, имел весьма представительный вид – командная фигура, специально предназначенная для руководства банками. Но, к сожалению, он был младшим из сыновей, а отец предпочитал не действовать вопреки традиции – его старший брат Джеймс унаследовал не только дворянский титул и имение, но и титул главного компаньона. В действительности же банк тянул на себе Норман.

– Ерунда, – повторил он. – Это не больше, чем сплетни. Мало ли что могут болтать. С какой стати мы должны обращать внимание на сплетни?

Теперь голос Генри утратил нотки решительности, но сдаваться просто так он не собирался.

– Это слишком рискованно, Норман. А риск для нас сейчас недопустим.

– Это мы уже слышали. Но ведь банк – это постоянный риск. Суть банковской деятельности в том, что приходится непрерывно рисковать.

– Дядя Генри прав, отец.

Это был Чарльз, старший сын Нормана. Чарльз, пошел в мать, он был весьма недурен собою и перенял ее спокойный характер. И что бы ни говорил Чарльз, это всегда принимало оттенок излишней скромности, выдавало его стремление всегда оставаться в тени.

– Я никого не удивлю, если скажу, что наше положение в данный момент довольно напряженное. И ликвидность наших облигаций…

– Английские Мендоза никогда не избегали лишний раз напрячься, – довольно резко оборвал его Норман. – И именно поэтому мы оставили так далеко все коммерческие банки, как в Англии, так и на континенте. А с тех пор, как погиб Хуан Луис и за дело взялся этот Франсиско, то же самое относится и к Кордове.