Вальс под дождём - Ирина Анатольевна Богданова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И мой папа там же, — тихо сказала я, — только он без вести пропал.
Опустив голову, я посмотрела на следы наших ног, что стелились по свежему снежку на асфальте. Ещё цепочка отпечатков такой же длины, и мы дойдём до трамвая, где я смогу сесть и вытянуть ногу. Я заметила, что все проходящие пешеходы обращают внимание на Матвееву форму с погонами и он под их взглядами чувствует себя неловко.
Мы шли медленно, как влюблённая пара, которая старается растянуть свидание, и я подумала, что не имею ничего против нежданного знакомства с таким симпатичным лейтенантом. Мы долго ждали нужный номер трамвая, и, когда наконец вошли в салон, я набралась смелости предложить:
— Давай сначала зайдём к нам пообедаем, а потом пойдёшь по своим делам.
— А удобно?
— Конечно, удобно! Иначе я бы не предложила. Мы живём вдвоём с мамой, а она вернётся с работы поздно вечером. — Я заметила, что волнуюсь и говорю слишком торопливо. Но мне очень хотелось, чтобы он согласился и нормально поел.
Я вспомнила, что мама оставила мне кастрюлечку с пшённой кашей, полбуханки ржаного и ломтик яблочного мармелада — его можно намазать на хлеб к чаю. Мама совершенно точно не обидится, если мы разделим еду на троих. Мы продержимся с продуктами, ведь на следующей неделе я поступлю на службу и мне дадут рабочую карточку.
* * *
Ступня распухла и болела так, словно я сунула ногу в огонь и пятка вот-вот обуглится. Присев на табурет, я расшнуровала ботинок, но снять его не могла и беспомощно посмотрела на Матвея.
— Я чуть-чуть посижу. Врач запретил мне много ходить, а я не удержалась. Очень уж по Москве соскучилась.
Не спрашивая разрешения, Матвей опустился на одно колено и бережно высвободил мою ногу из башмачного плена.
— Мина?
Я помотала головой:
— Нет. Под бомбёжку попала, ногу придавило балкой.
Матвей увидел в углу прихожей швабру и протянул мне.
— Вот, возьми и ходи пока с ней. А вылазки на прогулки тебе пока противопоказаны, докторов надо слушать. Можешь встать сама?
— Конечно!
Я бодро оперлась двумя руками на швабру, но с первого раза подняться не смогла, и Матвей легко приподнял меня за талию. От его рук по моему телу раскаленным металлом распространился жар. Я занервничала и взяла швабру наперевес.
— Отпусти, я сама!
Он покраснел до корней волос:
— Извини, я не хотел тебя обидеть.
— Я не обиделась. Лучше иди в комнату и растопи печурку, а я пока принесу кашу и чайник.
Мне понравилось, что он послушно прошёл в комнату, и поспешила на кухню. Залила чайник — после фронтового быта водопровод, как и электричество, воспринимался ежедневным чудом, — вывалила на сковородку пшённую кашу. Чайник поставила на керосинку, а каша разогреется в сковородке на плите: хоть и дольше, но экономнее. Мама сказала, что керосина по карточкам полагается два литра в месяц. Вот получали комнату, радовались, что квартира с паровым отоплением, а на поверку пришлось ставить буржуйку с трубой в форточку.
Когда я вошла в комнату, в топке уже бился и потрескивал весёлый огонёк. Матвей стоял у стола и держал в руках учебник физики.
— Я думал, что за год всё позабыл, а оказывается, ещё помню.
Я пристроила сковородку наверх железной бочки-буржуйки и спросила:
— Любил физику?
Он кивнул головой:
— И математику. И химию. Я до диплома недоучился год в технологическом институте.
— А я недоучилась год в школе, — я пожала плечами, — так что теперь живу без аттестата зрелости.
Матвей поставил учебник по физике на полку и взял учебник по химии. Его пальцы скользнули по обложке и проехались вдоль корешка.
— Обязательно закончим и школы, и институты. — Он сжал кулак: — Главное, выкинуть фашистов из страны и бить, бить, бить, до самого Берлина. А Гитлера посадим в клетку и будем показывать, как бешеного зверя. — Он вдруг спохватился: — Да что же я стою! У меня ведь сухой паёк есть! — Он поднял с полу свой вещмешок и стал выгружать на стол банки. — Вот тушёнка, сгущёнка, гороховый концентрат. И даже шоколадка есть. Любишь сладкое?
Из чувства смущения я хотела соврать, что не люблю, но Матвей смотрел на меня с такой искренностью, что честно призналась:
— Люблю.
— Тогда угощайся, и, чур, без стеснения! — Быстро развернув, Матвей протянул мне плитку шоколада, и я с холодком восхищения увидела на его гимнастёрке рубиновый отсверк пяти лучей ордена Красной Звезды.
— У тебя орден? За что тебя наградили? — невольно вырвалось у меня.
Конечно, на фронте мне доводилось встречать орденоносцев и видеть, с каким уважением к ним относятся в армии. Просто так ордена не дают, и каждый орден — это бой, кровавый и страшный, на грани жизни и смерти.
— За подрыв немецкого эшелона с боеприпасами и отражение танковой атаки. — Матвей стеснительно улыбнулся: — Обычная военная работа.
Он вдруг широко шагнул ко мне и взял мою левую руку. В правой я держала шоколадку.
— Ты сказала, что служила в банно-прачечном батальоне? Так вот… — Он наклонил голову и поцеловал меня в ладонь.
Моё дыхание на миг остановилось. Отдёрнув руку, я спрятала её за спину:
— Ты что? Зачем?
Матвей подошёл к окну и, не глядя на меня, произнёс:
— Когда нашу колонну военнопленных отбили у немцев и отвели в прифронтовую полосу, многие не могли идти дальше, так были истощены и измучены. Шёл дождь. Нам оставили охранение, и мы легли на обочине прямо в грязь. И хотя нас захлёстывала неимоверная радость, голод и холод пробирали до костей. Трудно сказать, сколько мы ждали — честно, показалось, что вечность, — как вдруг из-за поворота вывернуло несколько полуторок, а в них — девушки из банно-прачечного батальона, чтобы помочь нам добраться до части. — Голос Матвея дрогнул от волнения. — Я до гробовой доски не забуду, с какой заботой они нас, грязных, завшивленных, больных, размещали в палатках, отмывали, откармливали, стелили постели, утешали… — Он замолчал, справляясь с чувствами. — Если бы я мог, то каждой из вас вручил бы по ордену Милосердия. Жаль, что такого ещё не придумали. Знаешь, меня поразило, что у многих девушек из батальона не было ногтей. Я был готов за каждый их ноготь перебить по десятку фрицев.
— Ногти сходят от каустика, он очень едкий. У меня ногти только в госпитале стали отрастать. — Я помешала кашу на сковородке. — И никакая я не героиня, я просто стирала.
— И ходила