Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека - Василий Бабков

У М. Горького мы наблюдаем высокое развитие этого влечения. Он постоянно ищет лучшего, пробует, ошибается и ищет снова, меняя последовательно одну за другой различные карьеры. Он никогда не боится перемены, никогда не останавливается на достигнутых успехах, которые удовлетворили бы менее предприимчивого человека. Может быть, это влечение – самое необходимое для всякого выдвиженца, и мы находим его сильно развитым у деда В. В. Каширина: он также постоянно ищет лучшего и не боится никаких перемен. Даже 80-летним стариком дед в течение короткого периода меняет один за другим дома, продавая старый и покупая новый, иногда худший и более дорогой. Передав в этом возрасте мастерскую сыновьям, готов открыть новые; одну за другой предпринимает смелые денежные спекуляции. Предприимчивость есть и у бабушки, хотя менее активная; для нее характерно не столько стремление улучшить свое положение, сколько отсутствие страха перед переменой жизненных условий – призрак нищенства на старости лет ее нисколько не пугает, и она умеет приспособиться ко всякому положению. Отец и мать Горького также могут быть названы в полной мере предприимчивыми.

Влечение к власти, честолюбие, конечно, сильно развиты у Горького – без него трудно стать выдвиженцем. Но так же ясно оно было выражено у обоих его дедов. М. Горький в самые тяжелые беспросветные минуты жизни чувствовал в себе, «гадком утенке», силу и красоту лебедя («Мои университеты», с. 37).

В половом отношении М. Горький обнаружил удивительное для окружающей его обстановки воздержание. Но это отнюдь не говорит о холодности его полового влечения, а только о силе его задерживающих мозговых центров. Он рано обнаружил романтическую влюбчивость. Его детские и юношеские романы – дружба с Людмилой, восхищение перед «закройщицей» и «королевой Марго», влюбленность в Марию Деренкову – полны чистой поэзии, так же как и его первый брак, о котором он рассказывает в своей «Первой любви». Вспоминается чудесная, сильная и красивая любовь его родителей.

Влечение к красоте – эстетизм – и влечение к знанию – любознательность – являются, конечно, отличительными особенностями художника-писателя. Первое ясно выражено у его бабушки и матери, дед также сильно чувствовал красоту природы. Любознательность мы находим и у книжника-деда, и у бабушки, которая отовсюду собирала знания, касающиеся предметов обыденной жизни, и народную художественную литературу. Отец в этом отношении очерчен слабо, но можно думать, что и он был одаренным.

Наконец, высшее человеческое влечение – социальный инстинкт, общительность было, очевидно, высоко развито у М. Горького. Он сам называет себя «общительным человеком» («Мои университеты», с. 57). Доказательством этому являются все его произведения, и прежде всего его автобиография. В противоположность многим другим авторам, он пишет в ней гораздо более о других, чем о себе, и не любит копаться в собственной душе. Хотя его природа, как человека высокого уровня, сложная, но, конечно, в нем гораздо меньше схизоидных дедовских черт, чем циклоидных черт бабушки, матери и отца.

Эмоции у М. Горького кажутся порою сдержанными, но вряд ли их можно назвать вялыми, по-видимому, они подавляются задерживающими нервными центрами. Во многих случаях жизни он обнаруживает отсутствие эмоции страха или уменье подавлять его (приведенная выше сцена на кладбище ночью, сцена пожара, описанная в «Моих университетах»). Мы уже видели ту же самую особенность бабушки. По эмоциям, внук вообще больше похож на бабушку, чем на деда: положительные эмоции – веселье, радость, восторг, вдохновение – у него преобладают над противоположными настроениями. Он сам говорит про себя: «Я был веселым человеком и знал, что смех – прекраснейшее свойство людей». И если бывали у него мрачные минуты, то в виде исключения, он решительно боролся с унынием.

«Помню, когда я прочитал в книге Ольденбурга «Будда, его жизнь, учение и община»: «Всякое существование есть страдание» – это глубоко возмутило меня; я не очень много испытал радостей жизни, но горькие муки ее казались мне случайностью, а не законом. Внимательно прочитав солидный труд архиепископа Хрисанфа «Религия Востока», еще более возмущенно почувствовал, что учения о мире, основанные на страхе, унынии, страдании, – совершенно неприемлемы для меня. И, тяжело пережив настроение религиозного экстаза, я был оскорблен бесплодностью этого настроения. Отвращение к страданию вызывало у меня органическую ненависть ко всяким драмам, и я не плохо научился превращать их в смешные водевили».

В этом отношении он похож на бабушку и отца. Все трое были типичными яркими оптимистами. Повышенное настроение циклоидного темперамента у них, конечно, преобладало над подавленным. У «веселого» дяди Якова эта вторая сторона циклоидного темперамента сказывалась значительно сильнее.

Переходя к нервно-психическим интеллектуальным способностям М. Горького, приходится прежде всего отметить высокое развитие центра речи, как в его рецепторной, так и в центральной и эффекторной части. Это – необходимое свойство каждого большого писателя. Можно критиковать язык и слог Горького – он сам называет его грубым, топорным. Но это зависит от среды, среди которой он учился языку. Емкость центра речи сказывается в богатстве языка и способности усвоять новые слова. Впрочем, следует отметить, что, обладая богатым русским словарем, М. Горький, кажется, не обнаруживает способности к иностранным языками, хотя более двадцати лет живет за границей, не говорит свободно ни на каком языке, кроме русского.

Эту ценную способность – высокое развитие центра речи – М. Горький получил в наследство от деда и особенно от бабушки. Он, конечно, прав, когда говорит, что он был «воспитан на красивом языке бабушки и деда» («В людях», с. 60), но здесь дело не только в воспитании, а также и в непосредственной наследственной передаче сложного устройства мозгового центра.

Память М. Горького изумительна. Не верится, что можно было без всяких записей запомнить в мельчайших деталях так много событий жизни с именами и яркими образами всех действующих лиц. Так много места, так много связей в этом удивительном мозге, так много возможностей для образования все новых и новых условных рефлексов. Но ведь то же приходится сказать о деде и бабушке: дед знал наизусть Псалтирь и бесконечные молитвы, бабушка сразу с голоса запоминала народные сказания и стихи слепых и нищих. И эффекторные способности речи были у деда и бабушки не ниже, чем у внука: оба были такими же великолепными рассказчиками-художниками!

Главное содержание познания М. Горького составляют зрительные образы, так же как и у бабушки. Но и слух, высоко развитой у бабушки (она открывала присутствие таракана в дальнем углу комнаты и была музыкальна), хорошо развит у внука. Он любит песню, музыку, он сам пытался обучаться музыке («Мои университеты», с. 73), чувство ритма у него так же высоко развито, как у бабушки.

Конечно, мы не можем назвать М. Горького строгим логическим мыслителем. Он быстро интуитивно схватывает мысль и делает выводы, не нуждаясь в логических построениях. Как у деда и бабушки, у него практический ум, сокращенное фаталистическое течение мысли. Отвлеченные рассуждения о причинах явлений не в его духе. Страстно любя с детства книгу, он мало интересуется учеными философскими сочинениями. «История философии Льюиса» показалась ему скучной, и он не стал ее читать. В «Моих университетах» есть любопытная глава с характерным названием «О вреде философии». Студент Николай знакомит его с различными философскими системами. Учение Эмпедокла об эволюции организмов производит на него потрясающее впечатление. Его не интересует логическая сторона построений Эмпедокла, от которых в наше время столь естественным является переход к учению Ч. Дарвина. Но он увлекается художественной картиной конкретных образов Эмпедокла и дает волю своей бурной фантазии.

«Так же, как накануне, был поздний вечер, а днем выпал проливной дождь. В саду было сыро, вздыхал ветер, бродили тени, по небу неслись черные клочья туч, открывая голубые пропасти и звезды, бегущие стремительно. Я видел неописуемо страшное: внутри огромной, бездонной чаши, опрокинутой на бок, носятся уши, глаза, ладони рук с растопыренными пальцами, катятся головы без лиц, идут человечьи ноги, каждая отдельно от другой, прыгает нечто неуклюжее и волосатое, напоминая медведя, шевелятся корни деревьев, точно огромные пауки, а ветви и листья живут отдельно от них, летают разноцветные крылья и немо смотрят на меня безглазые морды огромных быков, а круглые глаза их испуганно прыгают над ними, вот бежит окрыленная нога верблюда, а вслед за нею стремительно несется рогатая голова совы – вся видимая мною внутренность чащи заполнена вихревым движением отдельных членов, частей, кусков, иногда соединенных друг с другом иронически безобразно.