Миг власти московского князя - Алла Панова

— Куда путь держишь, девица–красавица, — спросил князь и, поравнявшись с девушкой, взглянул в е лицо, словно желая удостовериться в том, что не обознался и окликнул ту, которую надеялся встретить.

— От подружки домой иду, — остановившись, ответила она и посмотрела на него счастливыми глазами.

— Что ж ноженьки такие зазря топтать да снег месить? Давай‑ка к дому подвезу! — улыбаясь, предложил он.

— Будто тебе ведомо, князь, где дом мой? — лукаво спросила девушка, сердце которой так колотилось словно хотело вырваться из груди.

— Как же не ведомо! Мы ж с тобой там давеча разговор вели, — усмехнувшись, проговорил он, неотрывно глядя в ее лицо.

— А коли ведомо, так, может, ты запамятовал, что он отсель в двух шагах, — проговорила она и, махнув в сторону видневшихся невдалеке ворот, улыбнувшись, добавила: — Мне дольше на коня взбираться, нежели до своей калитки добежать.

— А это мы еще посмотрим! — говорил князь, быстро наклоняясь к девушке. Подхватив ее, посадил на коня перед собой.

Она даже ойкнуть не успела, а он, прижав ее, прошептал ей на ушко:

— Попробуй‑ка теперь до своей калитки добежать…

Гриди, наблюдавшие за происходящим со стороны, переглянувшись, усмехнулись, довольные поступком своего молодого князя, которому, видно, сильно пришлась по нраву пригожая девица.

Она не отбивалась, не старалась высвободиться из его объятий, а лишь, повернув к нему голову, прогово­рила тихо:

— Не время теперь. — А потом, словно поняв, что проговорилась, ненароком сказала то, что говорить де­вушке нельзя, она поспешно добавила: — Не время, княже, нынче такие шутки шутить.

Он сразу понял все, что она хотела сказать и о чем думала умолчать. Он понял бы все это и без слов, уже по одному счастливому вздоху, вырвавшемуся из ее груди в тот момент, когда его крепкие руки приподня­ли ее над землей, понял по одному лишь движению ее тела, которое, кажется, само прижалось к его телу. Слова были ему теперь не нужны — он уже был уверен, что любим.

«Не время, не время», — пронеслось у него в голо­ве, и он отчетливо понял, что и в самом деле сейчас не время для того, чтобы вот так, схватив любимую в охапку, увести ее к себе. Он тронул поводья, и конь медленно, как бы нехотя, направился в сторону Марь­иного дома. За те несколько шагов, что сделал Ворон, князь успел раза три–четыре коснуться губами нежно­го девичьего ушка, как бы невзначай сдвинув меховую шапочку. А когда Мария чуть повернулась к нему, что­бы посмотреть с укором, он, немного наклонив голову, якобы для того, чтобы выслушать ее слова, обжег горя­чими губами ее розовую, покрытую едва видимым пушком щеку, которая от этого прикосновения момен­тально заалела.

Если бы путь оказался чуть длиннее, то вряд ли бы князь выпустил из своих объятий пойманную птичку, которую он так долго искал… Но, как назло, путь этот был очень короток. У ворот князь на мгновение еще крепче прижал к себе податливое тело, а потом, будто разозлившись на что‑то, отпихнул Марью от себя и бы­стрым движением опустил девушку на землю.

— Вот ты, красавица, и дома, — проговорил он ве­село, каким‑то незнакомым хриплым голосом, стара­ясь не смотреть на нее.

— Спасибо, князь, что добраться помог, — ища глазами его глаза, сказала она в ответ как‑то насмешливо и даже холодно.

— Это я тебе должен быть благодарен, что моего приглашения не отвергла, — ответил он ей в тон, посмотрел на нее и сразу понял, что глаза ее говорят ему больше, чем уста, понял, что она не хочет, чтоб другие знали о ее чувствах, и надеется, что и он до поры до времени не раскроет их тайну.

— Как же я могу его отвергнуть? Ведь ты — князь мой! — проговорила она и, смутившись оттого, что опять сказала больше, чем хотела, опустила взгляд.

— Что ж, и за то благодарен, — усмехнувшись, сказал он и, почувствовав на себе пристальные взгляды, обернулся: гриди слышали весь разговор и одобрительно кивали. Князь вспомнил, что «не время» открывать теперь всем свои истинные чувства, и проговорил погромче, чтобы угодить невольным слушателям и свидетелям его разговора с Марьей: — Не суди строго, девица, за вольность мою. Краса твоя в том виной, что разум мой помутился. Обиду на меня за дерзость мою не таи. — Он видел краем глаза, как, слушая его слова, кивают согласно гриди. В завершение своей речи он достал из‑за широкого пояса приобретенные на торге украшения и протянул их Марье.

Она стояла у самой калитки, давно собираясь скрыться за ней от всех посторонних взглядов, но все никак не могла уйти, не в силах расстаться с князем.

— Не серчай, душа–девица, на меня. Вот возьми на память, — сказал он, сообразив, что она не видит протянутых ей украшений, поскольку смотрит лишь ему в глаза. Князь свесился с седла, взял ее руку и вложил в нее свой подарок. Марья словно очнулась, мельком глянула на украшения, быстро кивнула и в мановение ока скрылась за калиткой.

Михаил Ярославич довольно улыбнулся, хлестнул Ворона по блестящему крупу, и тот, швыряя снег из‑под копыт, понес седока по улочке со скоростью ветра. Гриди, не ожидавшие такого быстрого окончания разговора, чуть замешкались, но через несколько мгновений уже следовали за князем. Его конь нес седока по дороге, уходящей в сторону от Москвы, промчался ми­мо добротных заборов, вскоре сменившихся невысоки­ми редкими оградами, плохо укрывавшими от посто­ронних взглядов молодые сады и засыпанные снегом грядки.

Подставив разгоряченное лицо встречному ветру, князь наслаждался быстрым бегом своего коня и, воз­можно, удалился бы от города на весьма почтительное расстояние, если бы на опушке не показались сани с тяжелой поклажей, а за первыми на дорогу выехали вторые, за которыми уже виднелись третьи.

Возница, молодой русобородый мужик, лицо кото­рого князю показалось знакомым, признав Михаила Ярославича и его людей, остановил сани и, соскочив на дорогу, почтительно приветствовал встречных. Князь, резко осадив коня, ответил на поклоны, поинтересо­вался у высокорослого и широкоплечего возницы, ку­да следует обоз, и, к своему удовлетворению, узнав, что тот направляется в Москву и везет зерно, решил, что, пожалуй, пора возвращаться домой.

Махнув на прощание сопровождавшим обоз людям, князь направил Ворона в обратный путь, который те­перь лежал не через торг, а к воротам, выходившим к бору. Гриди неотступно следовали за ним, радуясь солнечному дню, представившейся возможности про­нестись с ветерком по наезженной дороге и предвку­шая отдых в тепле и сытную трапезу.

Подъезжая к стенам детинца, князь вспомнил, что поутру собирался посмотреть на то, как его вер­ные люди ведут дознание, выяснить, принесло ли оно какие‑нибудь плоды. Однако теперь, после встречи с Марией, он думал только о ней, о новом свидании, и у него само собой пропало всякое желание зани­маться серьезными делами, а тем более смотреть на Уродливое лицо одноглазого Кузьки. От этого нелюдя исходила такая злоба, что невольно хотелось схва­титься за меч или ввязаться в какую‑нибудь потасов­ку. А у князя на душе было так радостно, что он готов был поделиться этой радостью со всеми, но не мог себе позволить досужими разговорами опорочить честь любимой девушки, кроме того, высокое княжеское положение не позволяло кинуться первому встречному на шею и поведать о своем счастье. Да к тому же и не по–мужски это как‑то.

Князь подумал, что он открылся бы Егору Тимофе­евичу, да и то вряд ли. Зрелый муж, может, и не захо­чет понять ретивого молодого сердца, в лучшем случае промолчит, решив, что не его это дело указывать, на кого Михаилу Ярославичу смотреть, кого милой звать, а то на правах старшего заметит недовольно, что неровню тот себе выбрал, или, хуже того — насмеется. Вон сколько насмешек Васильку терпеть приходится. Правда, кажется, он не замечает ни насмешек, ни ехидных улыбок, какими его встречают, а потому, что голова занята мыслями о зазнобе, о чувствах к ко­торой сотник никому не рассказывал, но все и без слов понятно.

Не успел князь вспомнить о сотнике, как тот сам предстал перед ним, выехав на дорогу из распахнутых ворот усадьбы посадника. Князь обрадовался встрече, словно давным–давно не видел сотника.

— Что не весел? — спросил Михаил Ярославич, сразу же обратив внимание на грустные глаза Василь­ка. — Али посадник плохо принял? А может, Василь Алексичу хуже стало? — поинтересовался князь, вспомнив основную причину, по которой сотник наве­дывается в этот дом.

— Василь Алексич молодцом, — быстро ответил сотник, — поутру его рану Митрий смотрел, сказал, что надо бы лучше, да лучше некуда. Говорил, что, мол, еще седмицу посадник с повязкой походит, а там, ежели захочет, снова в сечу может отправляться.

— Ишь ты, — удовлетворенно заметил князь.

— Он уж вовсю воюет. Со своими, — как‑то невесе­ло улыбнулся сотник. — Всем от него достается и за де­ло, и за безделицу малую. Я сам тому послухом был, как он кому‑то так выговаривал, что со двора слыхать было, — мол, нельзя ему захворать, как сразу все про дело забыли, едва хозяйство по миру не пустили.