Миг власти московского князя - Алла Панова

— А теперь о деле, что я тебе поручить хочу, — сказал миролюбиво князь, закончив наконец отповедь, явно неприятную для посадника.

За короткое время своей болезни Василий Алексич успел привыкнуть к тому, что все говорят ему только приятные слова из опасения чем‑либо его рас­строить. На всякий случай никто даже не упоминал о масленичных гуляниях и игрищах, столь любимых в любом доме. И вот теперь ему пришлось слушать молодого князя, которого он ненароком рассердил не только своим упрямством в споре, но и нападками на домашних. От этих нападок он, как ни старался, не смог сдержаться и при князе, чем, кажется, вко­нец его прогневил.

Посадник, почувствовав это, дальнейшие слова князя слушал не слишком внимательно, хоть и старался, но обида мешала сосредоточиться. Понял Василий Алексич лишь то, что князь хочет, чтобы он показал ближним княжеским боярам земли окрест города, по­советовал, где они могли бы обустроиться. Князь, улы­баясь, говорил что‑то о том, что некоторые из его лю­дей приглядели себе в Москве невест и хотели бы обза­вестись семьями, обосноваться в крае, который пока хоть и скрыт под снежным покрывалом, пришелся его людям по нраву и кажется им благодатным. Посадник согласно кивал, пытался улыбаться, но улыбка выхо­дила какая‑то кривая, и, понимая это, он еще больше смущался и сердился на себя.

Поговорив еще немного и услышав от посадника за­верения в том, что поручение, данное им, будет испол­нено лучшим образом, и люди его останутся довольны, князь поднялся с лавки и стал прощаться, сверля взглядом Василия Алексича, который чувствовал этот пристальный взгляд, но изо всех сил делал вид, что его не замечает. За князем поспешил и сотник. В тот мо­мент, когда воевода, кряхтя, тоже стал подниматься с места, в горницу бочком вошла Анастасия Петровна. Увидев гостей, собравшихся восвояси, она всплеснула руками.

— Неужто покинете дом наш, угощений не отве­дав, — проговорила неуверенно супруга посадника.

— Пора нам, хозяйка дорогая! Мы и так у вас заси­делись. За приглашение отведать угощения, которы­ми, я знаю, дом ваш славен, благодарствую, как‑нибудь в следующий раз угостимся, — сказал добродуш­но князь и, оглянувшись на посадника, задумчиво произнес: — У нас с сотником еще дело есть, а вот Его­ра Тимофеевича, ежели хозяин не против, могу у вас оставить. Он нынче знатно потрудился. Ты как, Егор Тимофеевич, согласен?

— Зачем ты меня, Михаил Ярославич, подозрени­ем обижаешь? Разве ж я могу быть против такого гос­тя дорогого. А, Егор Тимофеевич, оставайся! Посидим чуток, потрапезничаем, — как‑то жалобно попросил посадник.

— Что ж, ежели князю нынче я не надобен, — начал воевода, которому просьба посадника была как нельзя кстати.

— Раз хозяин зовет, оставайся, — кивнул князь и, похлопав воеводу по плечу, шагнул за порог.

На улице было уже совсем темно. По мутному небу проплывали почти прозрачные рваные облака, предве­стники грядущего ненастья.

Князь сразу же подумал о том, как бы непогода не помешала встрече с Марьей, но, услышав рядом тяже­лый вздох сотника, отвлекся от своих мыслей и вгля­делся в его молодое лицо.

— Что не весел? — спросил князь, поворачивая ко­ня в сторону своих палат.

Сотник ответил не сразу. Он снова тяжело вздохнул и наконец решился открыть свою тайну, о которой, ка­жется, догадывались уже все вокруг.

— Люба мне, князь, дочка посадника, — прогово­рил он мрачно и опять вздохнул.

— Так что ж вздыхаешь тяжко? — поинтересовал­ся князь. — Девица пригожая, и отец в ней души не ча­ет, наверняка и приданое богатое за ней даст. Будете жить–поживать да добра наживать, детишек растить.

— Может, княже, ты прав. Только в том и загвозд­ка, что у Василия Алексича она дочка любимая, — без­надежно махнул рукой сотник и пояснил: — Он, видно, понял, что мне Вера по сердцу пришлась, и сразу косо на меня стал смотреть, а ей, бедняжке, от него до­стается: чтобы она теперь ни делала, всем недоволен.

— А она‑то как? — спросил князь.

— Плачет да слезы втихомолку утирает, — отве­тил Василько и замолчал.

— Я не о том. Ясно, что плачет да на отца обижает­ся. Ты мне скажи, к тебе‑то как она? Сговорились ли вы? Узнал ли, люб ли ты ей? — проговорил князь нетерпеливо.

Сотник перебрал поводья, посмотрел на пелену, закрывавшую звездное небо, и только потом, опять тяжело вздохнув, сказал:

— Думаю, и я ей приглянулся.

Князь терпеливо ждал, когда сотник продолжит свою исповедь.

— Поначалу она как меня завидит, сразу куда‑то убегала. Только посмотрит украдкой да зарумянится. А эти дни, что я по твоему приказу в их доме чаще, чем в дружине, стал бывать, она, видать, попривыкла ко мне. Словом с ней удалось не однажды перекинуться, даже руки ее нежной коснуться довелось. О том, что полюбилась она мне, только не смог сказать. На ходу о таком разве скажешь!

— О тебе и разговора нет! Она‑то как? Привыкла. Говорила. А люб ли ты ей, вот что важно знать! — пре­рвал его князь запальчиво.

— Как же это без слов узнаешь? — ответил так же запальчиво сотник.

— Правду и без слов узнать можно! Уста солгать могут. Сердце должно подсказать! — начал поучать то­варища Михаил Ярославич. — Что оно тебе говорит?

— Любит, — прозвучал твердый ответ. — Только что проку от этого знания?

— А то, что раз ты ей тоже люб, значит, и с отцом поговорить можно, — ответил князь и, увидев, что Ва­силько готов ему возразить, сказал уверенно: — Гово­рить с посадником не тебе надо. Без тебя обойдемся. Только погоди, не теперь дело сладим, а когда успокоит­ся чуток да окрепнет, а главное, пообвыкнется с мыс­лью, что как бы дочку он ни любил, а расставаться с ней придется. Не век же ей в девках сидеть. Он и сам, как я из твоих речей понял, обо всем догадался. Так дадим ему время, чтобы он все хорошенько обдумал. Наверня­ка поймет, что такого видного зятя, как княжеский сот­ник, еще поискать надобно, а тут сама рыбка в сети по­палась! Так что не горюй, Василько, мы упрямца улома­ем. Палаты тебе выстроим — не в примаки же княжескому боярину идти, — да такие, чтоб не стыдно было молодую жену привести и тестя принять. Не го­рюй! Глядишь, скоро на свадьбе твоей гулять будем! — закончил князь весело и посмотрел на собеседника.

От сказанного князем Василько и в самом деле при­ободрился, расправил плечи и, кажется, уже представ­лял себе, как введет молодую супругу в новый дом, но потом, опомнившись, произнес смущенно:

— Спасибо тебе, Михаил Ярославич, за доброе сло­во, век тебя благодарить буду.

— Нынче я тебя благодарить должен за твою вер­ную службу, а меня еще не за что. Вот как дело сладим, тогда и благодарность твою приму: в крестные отцы к первенцу позовешь! — прервал его речь Михаил Яро­славич и весело посмотрел на сотника, который в ответ на слова князя о первенце широко заулыбался.

Молочное марево к утру, кажется, пропитало все вокруг, проникло в самые укромные уголки, заползло в самые узкие щели. Выйдя из теплой горницы, князь зябко поежился, ощутив, как холодный влажный воз­дух заполз через распахнутый ворот свиты. Воевода, с раннего утра дожидавшийся князя, тоже передернул плечами и, спускаясь по лестнице рядом с ним, после некоторой заминки продолжил начатый рассказ о своем вчерашнем разговоре с посадником.

У посадника Егор Тимофеевич засиделся допоздна. Беседа меж ними после ухода князя и сотника понача­лу не клеилась. Воевода, которому было не по сердцу его поручение, все больше слушал посадника, а тот ни­как не мог успокоиться, вновь и вновь возвращался к сказанному Михаилом Ярославичем, — видимо, уж очень сильно задели его слова князя. Однако постепен­но напряжение спало. Посадник, немного успокоив­шись, перестал повторять одно и то же и суетливо предлагать гостю отведать выставленные на столе уго­щения. Прислонившись к стене, он тяжело вздохнул, закрыл на мгновение глаза, а потом, открыв их, посмо­трел на воеводу полным усталости взглядом.

— Устал я, Егор Тимофеевич, — произнес он ти­хим, хриплым голосом.

Воевода на эти слова лишь кивнул. Он сразу же по­нял, что речь идет вовсе не о нынешнем дне, полном треволнении, а о той усталости, которая накапливает­ся годами и, стоит человеку немного расслабиться, на­валивается на него со всей силой, придавливает так, что, кажется, вынести ее уже невмоготу. Егор Тимофе­евич и сам все чаще стал ощущать такую усталость, старался уйти от нее, берясь за любое дело, но она на­стигала его в самый неподходящий момент. Взяв ку­бок с медом, он сделал несколько глотков и, посмотрев в сторону окна, сказал таким же хриплым голосом:

— И меня тоже годы уходили…

На некоторое время в горнице воцарилось молчание.

— Только держаться все равно надо… — прервал за­тянувшееся молчание воевода. — У тебя вон семья… Же­на, детки… Ты им нужен. И они тебе подмога… А я… — Он вздохнул, махнул ладонью и снова замолчал.