Золотой саркофаг - Ференц Мора

– А знаешь, кто мы с тобой?.. Счастливые безумцы!.. Тра-ля-ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля… Странный танец, правда? Это сирийские танцовщицы плясали раз, увеселяя моего отца. Говорят, так танцуют менады вокруг самого Вакха… Тра-ля-ля, тра-ля-ля… Трам-там!

Локоны распущенных волос змеились вокруг ее лица, и казалось, не достает только тирса у нее в руке, чтобы в багряном свете поднимающейся из моря луны она стала настоящей вакханкой.

Над морем яркими искрами рассыпался метеор. Словно можно было услышать, как в морской воде зашипели его осколки. Девушка сразу как-то сникла, притихла.

– Вот, Гранатовый Цветок, так же прекрасно, с таким же совершенством хотела бы умереть и я! Чтобы пылинки от меня не осталось и чтобы люди, провожая меня взглядом в небытие, воскликнули бы: «Ах, как красиво!» А потом пусть никому в голову не приходит, что я была когда-то. Вот почему у меня никогда не будет ребенка!.. Нет, нет! Ты, Гранатовый Цветок, теперь помолчи! Завтра хоть побей меня, а сейчас отведи домой: я очень устала.

Плохое настроение не прошло у нее и на другой день. Она сказала, что будет гроза. В небе над Неаполем все время сверкала молния.

– Пойдем домой, – взяла она его под руку. – Я не хочу попасть под ливень.

– Да он еще далеко, – успокаивал ее Квинтипор. – К тому же здесь поблизости есть пещера. Правда, небольшая, но ты как раз уместишься, если оставишь мне наруже свою руку. Так что дождь не страшен.

– Я боюсь не дождя, а грома. А ты, сердечко мое, не боишься?

– Нет, – улыбнулся юноша. – Я люблю грозу. И хотел бы умереть от молнии.

Девушка сердито посмотрела на него.

– Если ты будешь говорить мне такие вещи, то скоро прочтешь в «Acta Diurna», что прелестная дочь божественного цезаря Галерия, не менее божественная госпожа Титанилла, принимая ванну, вскрыла себя вены.

Юноша остолбенел, словно в самом деле пораженный молнией. Госпожа? Почему всякий раз, как маленькая Тита берет его под руку, она говорит о себе, как о замужней?

– Да что с тобой, Гранатовый Цветок? – испуганно остановилась девушка.

– Ничего, госпожа, – хрипло отвечал юноша. – Я чувствую себя превосходно, госпожа… А почему ты спрашиваешь, госпожа?

– Ах, вот оно что! – кинулась она ему на шею. – Глупенький ты мой! Да ведь это просто пустая болтовня. И вены мои целы. Послушай сам, как кровь кипит в руках, которые обнимают тебя!

– Да, да, госпожа. Все как надо, госпожа. Я хорошо знаю, что я всего-навсего раб, и мне не полагается красивой смерти. Мне прилична только веревка.

Он показал на дикую грушу, под которой они стояли. Девушка тоже подняла глаза.

– Ну, эта вполне надежна: выдержит нас обоих, – спокойно промолвила она и, отпустив руку юноши, озорно подпрыгнула и повисла на ветке.

Но Квинтипор уже катился вниз по каменному склону. А когда Тита с криком бросилась за ним, он стоял, расставив ноги и протянув к девушке руки.

– Все в порядке, – сказал он, ощупывая свою ногу. – А жаль… Погоди-ка. Слава богам, я, кажется, все-таки ушиб правую ногу. И теперь, маленькая Тита, мне придется сильней опираться на тебя.

31

На другой день у Квинтипора разболелась лодыжка, о чем он, конечно, помалкивал. Но нога явно волочилась. Трулла бралась вылечить ее подергиванием и заклинаниями, но юноша не хотел даже слышать об этом. А Титанилла возражала против его намерения доковылять до лавки, чтоб купить себе трость.

– Можно послать любого невольника.

– В том-то и дело, что нельзя, – заупрямился Квинтипор. – Ведь даже семеро греческих мудрецов[163] и те согласны, что каждый должен выбирать себе подругу сам.

– Этот мальчик начинает мне нравиться, – стала подымать его насмех Титанилла. – Я и не подозревала, что у него столько выдержки и силы воли. Если так будет продолжаться, скоро из него получится настоящий мужчина. А все-таки нельзя отпускать ребенка одного. Во-первых, он может потеряться в людской толчее, которая подымается на улицах Байи в восемь утра. Во-вторых, в лавке его непременно надуют. В-третьих, не имея опоры, он, того и гляди, захромает и на другую ногу. В-четвертых, если он пойдет один, то долго не вернется. Итак, дитя мое, ты или пойдешь со мной, или вовсе никуда не пойдешь!

Сначала они шли неуверенно, по крайней мере – он. Оглядываясь по сторонам, он то и дело вырывал свою руку из ее руки.

– Ну, здесь, маленькая Тита, уже нельзя. Вдруг кто-нибудь увидит! – наконец, заявил он.

– Ой, как мне стыдно, Гранатовый Цветок, что ты такой трусишка, – схватила она вырывающуюся руку юноши и второй рукой. – Господину магистру зазорно появляться в обществе ничтожной служанки? Знай я это заранее, я, конечно, не надела бы Труллину накидку, а потихоньку достала бы из гардероба императрицы порфиру.

– Не смейся, пожалуйста, маленькая Тита. Ведь ты прекрасно знаешь, что я боюсь не за себя, а за тебя. Что ты сказала бы, если б тебя снова увидел со мной какой-нибудь Трико?..

Девушка рывком притянула к себе юношу и поцеловала его в губы, видимо, считая своим долгом наградить его таким способом прямо на байиском рынке.

– Вот что я сказала бы! Понятно? Неужели ты до сих пор не знаешь, что я – дикая нобилиссима? Не советую тебе, дорогой мой, бояться за меня! Если ты и теперь не веришь, что делать это нет просто никакого смысла, я сейчас же втащу тебя на алтарь и расцелую прямо на глазах у императоров. Пусть у всех, кому это не понравится, повылезут глаза на лоб!

Посреди рынка возвышался алтарь из белого мрамора с надписью: «Богам». В это обозначение каждый вкладывал свое. На мировом курорте не представлялось возможным индивидуализировать даже удовлетворение религиозных запросов… По обе стороны алтаря, друг против друга, стояли позолоченные гермы Диоклетиана и Максимиана. Между камнями подножья пробивалась зеленая травка, которую щипали сбежавшие из окрестных вилл цесарки. Никто не мешал им в этом занятии. Байи только просыпались. Ослы лактуриев, нагруженные бадьями с молоком, наполняли рыночную площадь звоном своих колокольчиков; в термы спешили всевозможные мастера косметики: обыкновенные цирюльники; депиляторы, удалявшие волосяной покров мазями; алинилы, делавшие то же самое с помощью пинцетов; специалисты по уходу за кожей вымоченным в молоке хлебным мякишем и трактаторы обоего пола, весьма искусные в массаже ожиревших органов.

Лавки только что начали открываться. У одной уже стоял хозяин, видимо, готовясь зазывать покупателей; а пока, моргая на солнце глазами без ресниц, он старался с утра хорошенько прочихаться.

– Может, у него найдется? – остановилась в нерешительности Тита.

Чихающий тотчас же отвратил прищуренные глаза свои от солнца и посвятил их обожанию Титы.

– Заходи, матрона! И муж пускай зайдет. Ты будешь выбирать, а он – платить, – с развязным добродушием позвал он и юркнул в узкую дверь, чтоб, отодвинув несколько ящиков, открыть доступ в свою нору.

Тита ущипнула юношу за руку.

– Ты слышал? Матрона! Что скажешь, миленький? Дорогой мой супруг!

Юноша почувствовал, что только ради этого мгновенья стоило родиться на свет. И, если б не Тита, он заплатил бы золотом за толстую вишневую палку с кривой ручкой. Глаза лавочника и без ресниц легко распознали шитое белыми нитками, и он без умолку расхваливал «матроне» лучшее мыло на бобовой муке, ароматнейшие ягоды ладанника, чистейшее бегеновое масло. Или старался навязать молодой паре дешевенькие байиские сувениры – аквилейские вазы очень дурной работы, которые он выдавал за александрийские, несмотря на то, что на них были изображены байиские достопримечательности: маяк, Нероново озеро, устричные ряды, лесной пейзаж.

– Не есть мне больше в Путеолах кровяной колбасы, если я не продал вчера три таких вазы самой императрице!

Взгляды их на мгновение встретились: такой вздор невозможно слушать без смеха! Чтоб как-то объяснить причину их веселья, Тита спросила лавочника:

– Наверно, у тебя тоже найдется эта знаменитая кровяная колбаса? Тогда я бы охотно пришла к тебе в гости вместе с мужем.

Большего лавочнику не требовалось. Он поклялся Геркулесом, что на Олимпе не едят такой колбасы, как в Путеолах. Но есть ее нужно именно в Путеолах и только в таверне «Маслина», потому что только там подают копченое вино, которым следует запивать кровяную колбасу. Вино там наливает сама хозяйка – копа, женщина настолько честная, что бояться за нее нужно лишь в одном отношении: если боги, хоть случайно, забредут к ней, то непременно возьмут ее к себе на Олимп виночерпием.

– Уж больно хвалишь ты эту самую копу, – лукаво заметила Тита.

– Да как же мне не хвалить ее! Ведь она – моя жена, – признался лавочник. – Мы и живем-то в Путеолах, а в Байях я только торгую летом вот в этой лавке. Клянусь Поллуксом, весь доход от таверны уходит на проклятую лавку, потому что покупатели здесь такие же бессердечные, как ты, матрона. Купите хоть эту шляпу. Твой муженек будет в ней в семь раз красивее.