Золотой саркофаг - Ференц Мора

Ференц Мора

Золотой саркофаг

Блеск и сумрак императорского Рима

Римская империя… Эти слова вызывают в памяти любого сколько-нибудь сведущего в истории человека ассоциации двоякого рода. Прежде всего, возникает образ могущественной средиземноморской державы, подчинившей своей власти народы на огромных пространствах от Британии на северо-западе до Египта и Сирии на юго-востоке и установившей «Римский мир» едва ли не на всей известной тогда европейцам ойкумене. Но, как правило, тут же всплывают картины не столь величественные и торжественные, но не менее впечатляющие. Картины нравственного разложения римского общества, как бы забывшего гражданские доблести и моральные императивы своих предков и погрязшего в праздности, лицемерии и разврате. Более осведомленный читатель, вероятно, вспомнит при этом название знаменитого труда английского историка Эдуарда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». Вышедший более двухсот лет назад, труд Гиббона как бы навеки соединил представление о Римской империи со словами «упадок и разрушение», а сами эти слова стали устойчивым выражением, кстати, использованным для названия своего романа другим английским автором – классиком литературы XX столетия Ивлином Во.

Верны ли эти «расхожие» представления о Римской империи? Да, в общем верны. Но гораздо сложнее ответить на вопросы о том, когда и в силу каких причин начался кризис Римской державы? Как писал недавно знаток античной культуры М. Л. Гаспаров, «его относят и к религиозному кризису I в. н. э., когда явилось христианство, и к социальному кризису III в., когда рабство стало уступать место новым формам общественных отношений, и к национальному кризису V в., когда большая часть римского Запада оказалась заселена германцами». Авторы исторических романов, люди, нередко хорошо знающие источники и исследовательскую литературу об избранной ими эпохе (достаточно назвать имена Феликса Дана и Дмитрия Мережковского, Лиона Фейхтвангера и Теодора Парницкого), вольны, однако, присоединиться к одной из возможных версий описываемых ими событий. Положение профессионального историка несколько сложнее: он должен учитывать все имеющиеся в науке гипотезы и в силу этого, как правило, более осторожен в своих оценках и выводах. Имея в виду данное обстоятельство, попытаемся, хотя бы в общих чертах, познакомить читателя романа Ференца Моры «Золотой саркофаг» с представлениями современных ученых об истории Римской империи. По необходимости нам придется напомнить основные события того времени, «так как и то, что известно, – заметил Аристотель в своей „Поэтике“, – известно немногим».

Началом Римской империи обычно считают либо битву 31 г. до н. э. у мыса Акция, в которой флот Октавиана одержал решающую победу над флотом Антония и Клеопатры, либо события 27 г. до н. э., когда Октавиан, внучатый племянник Юлия Цезаря, возвратился в Рим и, торжественно объявив сенату об окончании гражданских войн, сделал попытку (очевидно, лицемерную) сложить с себя чрезвычайные полномочия триумвира. В 27 году и в последующие годы Октавиан получил многочисленные звания и привилегии: среди них был титул императора, подчеркивавший его непосредственную связь с войском, титул Августа (поэтому годы его правления позднее стали называть «эпохой Августа»), звание «отца отечества».

Дальновидность Августа как государственного деятеля проявилась в том, что он, удовлетворив насущные требования армии, поставил ее под свой жесткий контроль и стал осуществлять на практике идею согласия различных социальных слоев римского общества. Август отказался от политики террора и вернулся к лозунгу Юлия Цезаря о «милосердии». Себя Август скромно называл «принцепсом», то есть первым по списку сенаторов. Тем самым декларировалась, якобы, решающая роль сената в политической жизни Рима и подчеркивался его авторитет, хотя уже современникам было очевидно, что полномочия Августа не отличаются от монархических. Именно слово «принцепс» дало название всей эпохе Ранней империи – ее принято называть эпохой принципата.

После смерти Августа в 14 г. н. э. в Риме более полувека (до 68 г. н. э.) правили представители родов Юлиев и Клавдиев (или усыновленные ими). Династия Юлиев-Клавдиев прекратилась со свержением и гибелью Нерона. После кровавой борьбы 68—69 гг. на императорский престол взошел Веспасиан, основатель династии Флавиев. К ней принадлежали также сыновья Веспасиана Тит и Домициан. И ближайшие преемники Августа, и представители рода Флавиев не отличались, за редким исключением, политической дальновидностью и мудростью, терпимостью и нравственным авторитетом. Во всяком случае римские авторы II вв. н. э., в том числе такие знаменитые, как Сенека[1], Тацит и Светоний, не жалели мрачных красок при характеристике их образа жизни и деятельности. Хотя современные ученые спорят о том, не слишком ли тенденциозно и односторонне, в пылу собственных политических пристрастий, изображали римские писатели еще недавно всесильных императоров, но тем не менее очевидно одно: в сознание образованного римлянина II в. н. э. настойчиво «внедрялась» мысль о «кровожадных тиранах» I в. н. э. Некоторые из них, особенно из династии Юлиев-Клавдиев, рисовались просто полубезумными людьми.

С 96 г. н. э. в течение почти столетия (до 192 г.) на римском престоле находилась династия Антонинов, получившая свое название по имени одного из ее представителей – Антонина Пия. Отметим любопытную деталь: уже в эпоху Юлиев-Клавдиев некоторые будущие императоры не принадлежали по крови к правившему роду, а усыновлялись и объявлялись преемником императора. Этот обычай стал устойчивой традицией в эпоху Антонинов. Кроме последнего императора Коммода, действительно являвшегося сыном Марка Аврелия, все предшествующие императоры были усыновлены своими предшественниками с одобрения армии и римского сената. Такой порядок косвенно свидетельствовал о примирении императоров с сенаторами, об установившемся в Риме политическом согласии и социальном мире.

Эпоху Антонинов нередко называют «золотым веком» Римской империи. Действительно, это было время наивысшего внешнего могущества Рима и, хотя бы относительной, внутренней стабилизации империи. При Траяне (98-113 гг.) империя достигла своих максимальных границ. После покорения Дакии этот император раздал часть богатой добычи римскому плебсу, что, несомненно, способствовало росту популярности Траяна (праздник по поводу победы над даками длился три месяца!). Интереснейшую фигуру представлял собой и Марк Аврелий (161—180 гг.), выдающийся полководец и одновременно – «философ на троне», последний стоик Рима, автор знаменитого сочинения «К самому себе» (или «Размышления»).

Что же можно сказать о самом римском обществе эпохи принципата? Оно было очень неоднородным, так как сословное деление дополнялось делением на римских граждан и т. н. перегринов (отсюда – более позднее слово «пилигрим» – странник). К высшим сословиям – сенаторов и всадников – принадлежали люди, обладавшие имуществом соответственно в 1 млн. и 400 тыс. сестерций[2]. Наряду с представителями знатных родов, в I в. н. э. императоры начинают выдвигать в состав сенаторского сословия лично им преданных людей, сначала из италийских городов, а с середины I в. – и уроженцев других провинций. Достаточно широкие круги муниципальной знати Италии, а затем и провинций составляли третье сословие – декурионов. Разноликим был состав римского плебса, формально не считавшегося особым сословием. Наряду с торговцами и владельцами ремесленных предприятий, среди плебеев было много людей, работавших по найму, и едва ли не столь же много – людей без определенных занятий. Опасаясь социального недовольства плебса, отстраненного в эпоху принципата от активного участия в политической жизни Рима, императоры стремились умиротворить плебеев, реализуя на практике знаменитый лозунг «хлеба и зрелищ». Только в самом Риме даровой хлеб получали около 100—150 тысяч человек.

Все большее распространение получает в эпоху империи институт вольноотпущенничества. Либертины (вольноотпущенники), хотя и несли некоторые повинности по отношению к своим патронам, иногда сами добивались высокого положения в обществе и становились богатыми людьми. Наиболее эксплуатируемой частью населения империи, несомненно, являлись рабы. Но и в этом сословии, как и среди либертинов, усиливается социальное расслоение. Во II в. н. э. некоторые рабы получают в качестве пекулия участок земли или ремесленную мастерскую. Рабовладельцы начинают переводить своих рабов на положение колонов.

Уже в годы правления Марка Аврелия стало очевидно, что сдержать наступление варваров на границы Римской державы удается ценой огромного напряжения военных сил и благодаря ряду уступок. Особенно тяжелыми оказались войны на дунайской границе, где, наряду с другими варварами, выступили германские племена квадов и маркоманов (т. н. Маркоманские войны 167—180 гг.). «Золотой век» Антонинов закончился бесславно: император Коммод, обладавший красивой внешностью и исключительной физической силой, «обессмертил» себя тем, что решился выйти на арену как борец с дикими зверями и как гладиатор. Как писал о Коммоде римский поэт IV в. Авсоний, «жизнью дурной обличив свою мать в недостойнейшем блуде, он поплатился за все, горло подставив петле».