Харбин - Евгений Анташкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И что было в этот понедельник?
– Что было? Плохо было! Нечаева с нами уже не было, его ранило в обе ноги, и одну уже ампутировали.
– Я слышал, что Нечаев…
– …храбрый офицер, ничего не скажешь!
– …ходил в атаку с одним стеком!
– Да, как любая пьянь! А мы, русские, – пьянь, беспробудная и непролазная, это то мнение, которое мы верно заслужили у китайцев, хотя, наверное, я к Нечаеву несправедлив! Но если бы он так не пил, ему, скорее всего, не ампутировали бы ногу. Кстати, не желаете ли?
Сашик услышал характерный звук откручиваемой крышки и хлопок вытаскиваемой из горлышка пробки.
– Что здесь?
– Китайский бренди, «байланьди».
– Какая прелестная фляжка и какой хорошей кожей обшита!
– Английская работа, подарок одной английской журналистки.
– Вы были знакомы…
– Было время, когда я был знаком со многими…
– Благодарю, но, пожалуй, откажусь, не обижайтесь, приказ может поступить в любую минуту.
– Бросьте, какой приказ, китайцы ночью не воюют, поверьте моему опыту, если что-то и произойдёт, завтра или ещё когда, то это будет в середине дня.
– Откуда вы знаете?
– Я же говорю – опыт! Китайцы не воюют на голодный желудок.
– А разве он у них не всегда голодный?
– У лаобайсинов…
– У крестьян?
– Да! А вы неплохо разобрались с китайским языком; так вот у крестьян он всегда голодный, а своих полицейских они всё-таки кормят, немного, но после обеда китайский полицейский относительно сыт!
– И вы неплохо знаете китайцев…
– Да уж, пришлось. Ладно, я тоже, пожалуй, не буду. Вы, господин Родзаевский, подаёте плохой пример – не пить, это вас в Советах научили?
– Вы хотите меня обидеть?
– Помилуйте, будем считать, что я неудачно пошутил, а по этому поводу я с горя всё же глотну.
– Глотните, я думаю, что у вас такая закалка, что глоток вам не помешает, да и прохладно становится, чувствуете, как от земли тянет?
– Да, рядом сад!
Сашик почувствовал, что из-под ящиков поднимается холодный, сырой воздух, и пододвинулся поближе к тёплому Гоге.
– Вы, Константин Владимирович, каких придерживаетесь политических взглядов? Почему вы здесь?
– Я? – Родзаевский несколько секунд молчал. – Разве вас не предупредили?
– Предупредили, но в суете и скороговоркой!
– Я преклоняюсь перед итальянским дуче Муссолини, слышали о таком?
– Слышал и даже видел в кинематографе – лысый, надутый и чванливый, с оттопыренной нижней губой, в портупеях и в пилотке с кисточкой. И что в нём хорошего?
– Фашизм! Он построил в Италии настоящее фашистское государство, где есть и вождь, и народ, и никаких коммунистов и евреев.
– Хм… с коммунистами понятно, они выгнали нас с родины, а чем вам помешали евреи?
– Шутите? Разве не они – главные коммунисты? Они же сосут кровь из трудового населения, посмотрите хотя бы на харбинских магнатов – одни евреи: Каспэ и Лапото чего стоят!
– Каспэ знаю, он начинал с часовой мастерской, а Лапото вовсе не еврей, а трокайский караим…
– А чем трокайские караимы отличаются от евреев?
– Во-первых, они не сыны колен Израилевых, а потомки каспийских хазар, это должно быть известно из учебника истории, а во-вторых…
– Что во-первых, – перебил его Родзаевский, – что во-вторых… самое главное, что они исповедуют иудейскую веру, а тут не важно, чьи они потомки: они ничего не производят, кроме денег от нечестной торговли…
– Не согласен с вами, – Лапото производит табак, который курит вся Маньчжурия, кстати, вот его папиросы, угощайтесь!
– Воздержусь, тем более от папирос иудейского производства.
– А вы строгий! Не излишне?
Родзаевский замялся с ответом и, видимо, решил, что надо переменить тему:
– Так вы не досказали о том, что было 21 марта в Шанхае! В понедельник!
– Вижу, что для вас это – как бы это сказать помягче? Ну да ладно, я, чтобы закончить тему, придерживаюсь истины, что нет плохих национальностей – есть плохие люди. – Михаил Капитонович секунду помолчал. – А про Шанхай, извольте, хотя вспоминать не хочется, но до утра ещё далеко, можно и вспомнить. Так вот! В понедельник, 21 марта, когда Нечаева с нами, как я вам уже говорил, не было, его ранили… Кстати, если вам это так интересно, вы можете обратиться к парижской газете «Возрождение», я имею в виду интервью одного нашего офицера Орехова, которое было напечатано в первоапрельском номере…
– Помню, даже могу кое-что процитировать на память…
– Любопытно!
– Пожалуйста! – Родзаевский потёр ладони. – Всё-таки прохладно!
– А я и предлагал вам выпить…
– Нет, нет! Вы хотели интервью. – Родзаевский снова потёр ладони: «Ясно, что Шанхай кантонцы займут. Здешние шаньдунские войска северной коалиции, действовавшей против Гоминьдана, ненадёжны, командование их – неискреннее, и все говорят о предательстве. Но, если Шанхай падёт, это будет ужасно… Китайцы озлоблены против белых, будет резня. Ими руководят большевики. Недавно в сражении под Чушинляном нами был захвачен в плен батальон южан. Русский отряд всегда избегает всяких расправ, понимая, что то дело, которое он творит, далеко не китайское, а подвиг международного значения. В этом батальоне оказались три красных командира, бывших офицеров-курсантов Красной армии, один, Гирлис, наполовину венгр, наполовину чех, коммунист, «политический комиссар». Первые двое с раскаянием перешли к нам, третьего пришлось расстрелять, так как было доказано, что он – автор расправ и грабежей по пути следования батальона. Китайских солдат мы распустили по домам. Через день они были уже в шаньдунских войсках. Людям так импонирует вольная и сытая жизнь солдата, что они, забывая о риске для жизни, идут с кем и за что угодно… – Родзаевский излагал почти без интонаций. – …Конфискован склад коммунистической литературы, присланный из Совдепии. Китайские власти, нарушив экстерриториальность, арестовали в советском генконсульстве опаснейших шпионов и агитаторов-коммунистов. Русскими отрядами затыкают все дырки на фронте. Мы играем роль ударных батальонов 1917 года, дерёмся как львы, до потери жизни, так как знаем, какая ужасная смерть там: китайцы обезглавливают русских, и головы их носят на пиках, как трофеи. С другой стороны, лучше умереть в бою, чем быть замученными в подвале палачей. Объясните это вашим Милюковым, и пусть они хоть немного поймут психологию людей, которые хотят жить или если даже и умереть, то с пользой для общего дела». – Родзаевский закончил и выдохнул.
– Браво! У вас блестящая память, признаюсь, вы меня приятно удивили! А где вы учились или учитесь?
– Юридический факультет…
– Ну что ж, для стряпчего, то есть для присяжного поверенного, это совсем немаловажно. Сделаете карьеру! Это сколько же надо знать статей различных, Уложение…
– Я не собираюсь делать карьеру адвоката…
– А какую же?
– Я посвятил себя политике…
– Слышал, вы и генерал Косьмин возглавляете Русскую фашистскую партию!
– А что же вы тогда спрашиваете о моих политических взглядах?
– Для верности, не обижайтесь, и для разговора.
– Так что – Шанхай?
– А вы, Константин Владимирович, – упорны!
– И вы не обижайтесь!
– Да уж как-нибудь! Так вот…
– Надеюсь, с третьего раза у вас получится!
– А чему же тут получаться? Война – она и есть война: страх, грязь, смрад, вонь и…
– Смерть!
– Именно – смерть!
– Смерть – как искупление!
– Ну не знаю, кто что должен искупать, а только любая смерть отвратительна, особенно когда она настигает тебя голодным, разутым и в раскисшей грязи. – Михаил Капитонович немного помолчал. – Я определился в бригаду Нечаева в марте 1926 года, к моменту наступления на Тяньцзинь…
– А где вы были до этого?
– С одной милой особой почти год жил в Японии…
– С японкой?
– Нет, с англичанкой, английской журналисткой…
– А почему вы тогда не устроились с ней где-нибудь в мирной жизни?
– Я ничего не умею, и когда я отказался ехать с ней в Англию…
– Что же вас удержало?
– Спросите что-нибудь полегче! Только, когда я пришёл в себя, её уже в Токио не было, осталась вот эта фляжка, кстати полная, записка и триста фунтов, которых мне хватило, чтобы вернуться в эту китайскую дыру и ещё ненадолго! А мог бы сейчас, если бы по пьяному делу не наболтал ей ерунды, не плющить зад об этот деревянный ящик, а сбивать росу рантами новых башмаков в лондонском Гайд-парке. Я с детства байлингва, у меня гувернантка была англичанка чистых кровей, а моя леди Энн отлично владела китайским и японским и была корреспондентом лондонской «Тайме». Я, кстати, тоже пописывал… под её именем, и она была не против…
– Шанхай! – снова напомнил Родзаевский.
– Да! Так вот! Я был первым номером на скорострельной пушке. Наш «Великая стена» уже курсировал между Северным и Северо-Восточным вокзалами. Второй бронепоезд, с которым мы были в паре, сдался кантонцам, его китайский экипаж предал своего командира майора Курепова и машиниста Кузнецова, и, поверьте, участь их была ужасна…
