Хижина дяди Тома - Гарриет Бичер-Стоу

С первого же взгляда Том почувствовал к нему непреодолимое отвращение. Это чувство усиливалось по мере того, как человек приближался к нему. Он был невысокого роста, но в нем чувствовалась атлетическая сила. Голова у него была круглая, как шар. Над серовато-зелеными глазами топорщились желтоватые густые брови. Волосы были жесткие и прямые, красновато-рыжего цвета. За щекой он держал табачную жвачку и время от времени энергично сплевывал густую, окрашенную табачным соком слюну. Руки у него были несоразмерно большие, грубые и волосатые, а ногти грязные и запущенные.

Этот человек без стеснения приступил к осмотру группы рабов, к которой принадлежал Том. Взяв Тома за подбородок, он заставил его открыть рот, чтобы проверить зубы, вытянуть руки, чтобы показать мускулатуру, и сделать несколько прыжков вверх и вперед, чтобы убедиться в крепости его ног.

— Откуда родом? — спросил он резко.

— Из Кентукки, — ответил Том, оглядываясь вокруг и словно ища спасения.

— Что ты там делал?

— Управлял фермой хозяина.

— Вот так штука! — буркнул покупатель и пошел дальше.

Остановившись около Адольфа, он сплюнул табачный сок прямо на его до блеска начищенные сапоги, пробормотал какое-то ругательство и прошел дальше.

Через несколько шагов он остановился против Сусанны и Эмелины. Своей тяжелой, короткопалой лапой он притянул к себе девушку, провел этой лапой по ее шее, груди, ощупал плечи, осмотрел зубы. В конце концов он толкнул ее к матери, на лице которой отражались все муки, которые вызывало в ней поведение этого омерзительного человека.

Испуганная девушка заплакала.

— Эй ты, недотрога! Нечего хныкать! — прикрикнул на нее торговец. — Сейчас начнется аукцион.

Действительно, торги начинались.

Адольф был продан за довольно круглую сумму тому молодому человеку, который с самого начала высказал желание приобрести его.

Остальные слуги Сен-Клера достались разным покупателям.

— Твоя очередь! Ты! — крикнул Тому продавец. — Поскорей, уснул, что ли?

Том поднялся на помост, бросая вокруг тревожные взгляды. До него доносился глухой шум и гул, в котором ничего нельзя было различить. Визгливые выкрики аукциониста, на французском и английском языках восхвалявшего его достоинства, смешивались с возгласами торгующихся. Вот в последний раз упал молоток. Четко прозвенел и повис в воздухе последний слог слова «доллар». Все было решено. Том был продан. У него был хозяин.

Когда Том спускался с помоста, коренастый человек с круглой головой грубо схватил его за плечо и, толкнув в угол, резким тоном приказал:

— Стой здесь!

Том уже ничего не замечал.

Аукцион продолжался. Снова опускается молоток. На этот раз продана Сусанна. Она сходит с помоста, останавливается, оглядывается назад. Дочь протягивает к ней руки. На лице матери смертная мука, с отчаянием глядит она на человека, купившего ее. Это человек средних лет, представительной наружности. У него доброе сердце…

— О, сударь, купите и мою дочь!

— Я охотно сделал бы это, но боюсь, что у меня не хватит средств, — отвечает он, глядя на Эмелину с сочувствием и жалостью.

Робкая, трепещущая девушка, в свою очередь, поднимается на помост.

Кровь прилила к ее бледным щекам, в глазах лихорадочный жар. Мать испускает стон, видя, что она в эту минуту хороша, как никогда. Аукционист все замечает, старается не упустить эти преимущества и красноречиво расхваливает достоинства девушки. Предлагаемые суммы растут и растут.

— Я сделаю все, что могу, — говорит новый хозяин Сусанны. Он, как и другие, повышает ставки.

Но скоро ему приходится выйти из игры. Аукционист горячится. Число торгующихся все уменьшается. Борьба продолжается между одним новоорлеанским старожилом, известным своими утонченными аристократическими замашками, и коренастым человеком с круглой головой. Старый аристократ продолжает борьбу, с презрением поглядывая на своего противника. Но у коренастого человека двойное преимущество: упорство и деньги. Борьба заканчивается быстро. Молоток опускается. Молодая девушка стала собственностью этого человека с грубым лицом.

Нового хозяина зовут Сэймон Легри. Он владелец плантаций на берегу Красной реки. Эмелину присоединяют к группе, состоящей, кроме Тома, еще из двух невольников, недавно купленных Легри.

Добрый джентльмен огорчен. Но что поделаешь: такие случаи ведь происходят ежедневно. Да, на аукционах приходится видеть матерей, со слезами расстающихся со своими дочерьми и шепотом повторяющих слово: «Навсегда…» Нельзя этому помешать…

Два дня спустя поверенный по делам торгового дома Б. и К° в Нью-Йорке отправил своим доверителям кругленькую сумму.

Глава XXXI

Путешествие по реке

В трюме корабля, плывущего вверх по Красной реке, сидел Том в ручных и ножных кандалах. На сердце у него лежал холодный груз, более тяжелый, чем эти кандалы. Для него угасли все небесные светила, померкли и луна и звезды. Подобно убегавшим вдаль деревьям на берегу, умчались и все мечты, так радовавшие его сердце: и ферма в Кентукки, и жена, дети, и добрые хозяева, и дом Сен-Клера, и золотистая головка маленькой Евы, ее нежный, ласковый взор, и сам Сен-Клер, красивый и гордый, иногда чересчур легкомысленный, но всегда снисходительный и добрый. Все это ушло навсегда. А взамен?..

В законе говорится, что раб «может в качестве движимого имущества быть продан из рук в руки или с аукциона», — таков закон!

Скупив в разных местах в Новом Орлеане восемь невольников, мистер Легри, новый хозяин Тома, отвел их, в наручниках и скованных попарно, на стоявший в гавани пароход «Пират», готовый к отплытию вверх по Красной реке.

Легри погрузил свой товар. Пароход отчалил, и тогда Легри с обычной для него деловитостью решил произвести смотр своим невольникам. Он остановился против Тома. Перед аукционом Тому было приказано надеть свое лучшее платье. На нем была хорошая крахмальная сорочка, ботинки его были до блеска начищены.

— Встань! — приказал ему Легри.

Том повиновался.

— Сними все это!

Так как Том, стесненный наручниками, раздевался недостаточно быстро, Легри помог ему, сорвав с его шеи крахмальный воротничок, который он тут же засунул к себе в карман.

После этого он подошел к сундучку Тома, с содержимым которого успел уже ознакомиться. Легри вытащил из сундучка пару старых штанов и поношенную куртку, которую Том надевал, когда отправлялся в конюшню. Затем Легри снял с Тома кандалы и указал ему на какую-то щель, образовавшуюся между тюками.

— Иди туда, — повелительно произнес он, — надень вот это.

Том исполнил его приказание и вернулся на прежнее место.

— Сними ботинки! — приказал Легри.

Том снял.

— Вот тебе! — крикнул Легри, бросая ему пару грубых, поношенных башмаков. — Походишь и в таких!

Затем, снова надев на Тома наручники, Легри занялся осмотром снятой одежды. Он вытащил из кармана шелковый платок, который тут же забрал себе. Разные мелочи, которые Том хранил словно драгоценности, так как ими некогда забавлялась Ева, Легри с презрением выкинул в воду.

В одном из карманов праздничной одежды Тома Легри обнаружил книжку методистских псалмов. Нахмурившись, он перелистал ее.

— Вот как! Мы, оказывается, набожны! Ты принадлежишь к церковной общине?

— Да, мастер, — твердо ответил Том.

— Значит, ты скоро выйдешь из нее. Не терплю у себя негров, которые молятся, распевают псалмы и воют! Запомни это и берегись! — И, говоря это, он топнул ногой, вперив в Тома жестокий взгляд своих маленьких серых глаз. — Отныне я твоя церковь! Слышишь? Поступай, как я тебе приказываю!

Том промолчал. Но какой-то внутренний голос твердил в его душе: «Нет!»

Мельком взглянув на опечаленное лицо Тома и захватив с собою сундучок, в котором был сложен весь запас чистой одежды Тома, Легри отправился на переднюю палубу, где вскоре вокруг него собрались матросы. Не скупясь на шутки по поводу негров, которые разыгрывают из себя господ, он распродал все содержимое сундучка Тома и в конце концов продал и самый сундучок. Он и покупатели были уверены, что сыграли веселую шутку; их забавляло, что Том грустными глазами провожал каждую из своих вещей, которые быстро расходились по чужим рукам.

— Вот видишь, любезный, — сказал Легри, подходя к Тому, — я избавил тебя от лишнего груза. Береги свое платье, ты не скоро получишь другое. Я люблю, чтобы негры берегли свою одежду. У меня костюм носят не меньше года!

После этого Сэймон направился к Эмелине, скованной вместе с другой женщиной.

— Ну, милая, — проговорил он, беря ее за подбородок, — веселей, веселей!

Эмелина бросила на него взгляд, полный отвращения и ужаса. Легри уловил этот взгляд, и брови его грозно сдвинулись.