Хижина дяди Тома - Гарриет Бичер-Стоу

Джентльмен, владелец фирмы Б. и К°, которому они принадлежат и который положит в карман вырученные за них деньги, — член одной из церковных общин в Нью-Йорке. Да, он возьмет эти деньги и со спокойным сердцем отправится в церковь возносить молитву всевышнему и сразу же забудет о содеянном.

Обе эти женщины, которых мы назовем Сусанной и Эмелиной, долго принадлежали одной очень милой и благочестивой даме, жившей в Новом Орлеане. Она заботливо воспитала их, дала им даже возможность обучиться чтению и письму. В течение многих лет судьба их складывалась так счастливо, как только было возможно в их положении. Однако этому благополучию пришел конец.

Единственный сын их госпожи, самостоятельно управлявший делами и имуществом своей матери, то ли по неспособности, то ли по легкомыслию, запутался в долгах и в конце концов потерпел банкротство. В числе самых значительных его кредиторов была фирма Б. и К° из Нью-Йорка. Б. и К° написали своему поверенному в Новом Орлеане. Поверенный наложил арест на имущество должника. Наиболее ценной частью этого имущества были эти две женщины и еще несколько невольников, работавших на плантации. Поверенный сообщил об этом в Нью-Йорк своим доверителям. Мистер Б., как мы уже упоминали, был христианин, гражданин свободных Штатов. Полученное от поверенного известие несколько смутило его. Ему не нравилась торговля людьми, безусловно, не нравилась. Он не желал заниматься такими делами, но дело шло о тридцати тысячах долларов. Не слишком ли высокая цена за какие-то принципы? Он подумал, поинтересовался мнением людей, мнение которых было ему хорошо известно заранее, затем написал своему поверенному, прося его действовать по собственному усмотрению, довести дело до конца и вырученные деньги переслать ему.

Письмо прибыло в Новый Орлеан. На следующий же день Эмелина и Сусанна были отправлены на «склад», чтобы там дожидаться ближайшего аукциона.

Они хорошо видны при слабом лунном свете, проникающем сквозь небольшие окна. Прислушаемся к их беседе. Обе они плачут, скрывая одна от другой свои слезы.

— Мама, положи голову ко мне на колени и постарайся уснуть, — ласково сказала девушка, стараясь казаться спокойной.

— Не до сна мне, Лина… не могу. Ведь это последняя ночь, которую мы проводим вместе.

— Не говори так, мама! Может быть, нас продадут вместе, кто знает…

— Я могла бы так думать, Лина, если бы речь шла о других, но не о нас. Я так безумно боюсь потерять тебя, что мне мерещатся одни лишь опасности.

— Торговец говорит, что у нас хороший вид и продать нас будет легко…

Сусанне вспомнились взгляды этого человека и его слова. С ужасом глядела она, как он рассматривал руки Эмелины, приподнимал блестящие каштановые локоны и в конце концов сказал, что это «первосортный товар».

— Будь уверена, мама, мы попадем в хороший дом, — твердила Лина. — Ты будешь поварихой, а я горничной или швеей. Постараемся быть как можно приветливее и веселее, перечислим все, что мы умеем. Вот увидишь, все будет хорошо.

— Завтра, Лина, я приглажу тебе волосы щеткой, чтобы они не завивались локонами…

— Зачем, мама? Ведь пышные волосы мне идут гораздо лучше!

— Возможно, но так тебе скорее удастся попасть в хорошие руки.

— Не понимаю, почему, — сказала девушка.

— Мне все это больше знакомо, чем тебе. Порядочные люди скорее решатся купить тебя, если вид у тебя будет скромный и приличный, чем если заметят, что ты чересчур заботишься о своей внешности.

— Хорошо, мама, пусть будет по-твоему.

— Эмелина, если нам суждено попасть в разные руки, помни все, чему я тебя учила. Будь хорошей, честной девушкой.

Так говорила эта несчастная женщина в своем беспредельном отчаянии. Она знала, что завтра первый встречный негодяй, грубый и безжалостный, может, если только у него хватит денег, стать полным и неограниченным властелином над ее дочерью. Она думала об этом, сжимая дочь в своих объятиях и жалея, что девушка так хороша собой и воспитана такой чистой и целомудренной.

Лунный свет, мирный и спокойный, отбрасывал на тела спящих тени от решетки. Мать и дочь запели печальную и протяжную песню, которую нередко приходится слышать, когда хоронят негров-рабов. Страстной печалью звучала песня, исполняемая нежными, взволнованными голосами двух женщин, и казалось, что это стонет в муках сама земля. Строфа за строфой разносились по мрачной тюрьме, и печально повторялся припев:

Умерла, умерла наша Мэри

И скрылась от нас навсегда…

Пойте, пойте, несчастные! Ночь коротка, а утро разлучит вас навсегда.

Но вот и утро. Все на ногах. Мистер Скеггс оживлен и взволнован. Нужно подготовить товар к аукциону. Нужно проверить внешний вид, одежду. Нужно, чтобы каждый сделал приятное лицо и хорошо вел себя. Их выстраивают полукругом для последнего осмотра, до вывода на площадку.

Мистер Скеггс, в пальметто на голове, с сигарой во рту, расхаживает среди них. Он дает последние указания.

— Это еще что такое? — восклицает он, останавливаясь перед Сусанной и Эмелиной. — А локоны? Где же твои локоны?

Девушка робко взглядывает на мать.

— Это я велела ей пригладить волосы, — говорит она вкрадчиво, надеясь перехитрить его. — Я велела ей убрать локоны, чтобы выглядеть приличнее и скромнее.

— Не выдумывай! — произнес торговец тоном, не допускающим возражений. Повернувшись к девушке, он добавил: — Скорей, скорей пойди завей волосы! Беги и немедленно возвращайся! А ты помоги ей, — приказал он матери, помахивая бамбуковой тростью. — Эти локоны увеличат продажную цену по меньшей мере на сто долларов, — пробормотал он, глядя им вслед.

Защищенные от солнца роскошным куполом, по мраморным плитам пола расхаживают мужчины различных национальностей. Вокруг площадки установлены трибуны для аукционистов. Две из них, на противоположных концах, уже заняты блестящими и разговорчивыми джентльменами, которые, мешая французскую речь с английской, многословно выхваляют товар и стараются разжечь азарт покупателей. Около одной из трибун столпились рабы Сен-Клера — Том, Адольф и остальные. Рядом с ними стоят Сусанна и Эмелина, опустив головы, печальные, встревоженные тяжелым предчувствием. Зрители, собирающиеся или не собирающиеся приобрести раба — это их личное дело, — тесным кольцом окружают группу невольников, щупают, разглядывают их, точь-в-точь как жокеи в день состязаний осматривают лошадей.

— Хэлло, Альфред! Что привело вас сюда? — восклицает молодой джентльмен, хлопнув по плечу другого, одетого с чрезвычайной изысканностью и внимательно, сквозь лорнет, рассматривающего Адольфа.

— Мне нужен камердинер… Я узнал, что будут продавать людей Сен-Клера, и подумал, не найдется ли здесь что-нибудь подходящее.

— Вот уж ни за что не стал бы покупать раба, принадлежавшего Сен-Клеру! Все они недопустимо избалованы и нахальны, как черти.

— О, будьте спокойны! Если куплю их я, то они быстро поймут, что имеют дело не с таким хозяином, как этот мсье Сен-Клер. Честное слово, я куплю этого парня, мне нравится его фигура!

— Вот этого? Да что вы! Он мот, привык франтить, швырять деньгами. Он вас разорит!

— Не разорит! Поймет, и очень скоро, что у меня ему не удастся так вести себя. Разок-другой отправится в заведение для порки — и сразу излечится. Уж я-то его выправлю! Нет, я обязательно куплю его, решено!

Том между тем, задумавшись, стоял среди других и, присматриваясь к лицам тех, кто толпился вокруг, задавал себе вопрос, кого бы из этих людей он желал иметь своим господином. Да, читатель, если бы вы когда-нибудь захотели среди двухсот человек выбрать того, кто должен стать вашим господином и повелителем, вы, наверно, так же, как и Том, пришли бы к заключению, что выбор опасен и труден. Том видел вокруг себя разных людей — больших и маленьких, толстых и худощавых, круглых и долговязых. Большинство из них были людьми неотесанными и грубыми, способными обращаться с себе подобными как со щенками: если вздумается — бросить в огонь или утопить.

За несколько минут до открытия торгов сквозь толпу протискался мускулистый, коренастый человек в поношенной, расстегнутой на груди рубашке и в засаленных штанах. Он уверенно и решительно действовал локтями, как человек, который не любит даром тратить времени. Подойдя к группе невольников, он сразу приступил к осмотру.

С первого же взгляда Том почувствовал к нему непреодолимое отвращение. Это чувство усиливалось по мере того, как человек приближался к нему. Он был невысокого роста, но в нем чувствовалась атлетическая сила. Голова у него была круглая, как шар. Над серовато-зелеными глазами топорщились желтоватые густые брови. Волосы были жесткие и прямые, красновато-рыжего цвета. За щекой он держал табачную жвачку и время от времени энергично сплевывал густую, окрашенную табачным соком слюну. Руки у него были несоразмерно большие, грубые и волосатые, а ногти грязные и запущенные.