Иные песни - Яцек Дукай

— Есть!

Она бросилась к макине, опуская в лязге и скрежете длинный помост.

Назад он шел медленнее. Был наг, под натянутой кожей явственно проступали ребра. Останавливался, перегибался в поясе, плевал и кашлял. От аэромата не осталось и следа. Волосы взлохмачены, на руках кровь. В левой руке он сжимал кинжал с клинком, подобным пламени.

Соскочив со ступеней на террасу, он долгое время стоял и громко дышал, втягивая в легкие теплый аэр. При этом поводил диким взглядом — с гегемона на Хиратию, на Акера и назад. Пальцы на рукояти кинжала он стискивал столь сильно, что дрожала вся рука.

Софистес внимательно всматривался в тело Бербелека. Изменение пигмента на левом бедре, дополнительная кость над правой ключицей и маленький огонек, дрожащий на лбу, — но и все.

Гегемон подступил к землянину, искры возбуждения с шипением выстреливали под эфирными доспехами.

— Ты видел его, эстлос? — спросил он требовательно. — Как он выглядит? Ты ведь можешь что-то сказать! Он тебя вообще заметил? Эстлос!

Бербелек замахал руками — и той, с кинжалом. Все отступили на шаг. Но прежде он успел зацепить ребром ладони о кругоручник Хиратии, из разрезанной руки вырвалась кровь. Бербелек, казалось, вообще этого не почувствовал. Уставился на гегемона, нахмурился, заморгал. Открыл рот, но не издал ни звука.

Акер Нумизмат медленно подошел к нему, положил искривленную артритом руку на плечо высокого мужчины.

— Спокойно, — прошептал старик. — Потихоньку. Все вернется. Ты вспомнишь. Слова в тебе, память в тебе, эстлос Иероним Бербелек — в тебе, он вернется. Пойдем.

Эстлос Бербелек дернулся во гневе. Дрожь охватила уже все его тело, достигла высшей точки резонанса. Бербелек еще несколько раз шевельнул губами и заорал:

— Сто девяносто четыре! Сто девяносто пять! Сто девяносто шесть! Что вы замерли? Пусть кто-нибудь меня осмотрит, Шеолом клянусь! Есть здесь у вас какой-никакой демургос сомы? Или хотя бы медик? Омиксос, в казарму, сейчас упаду с ног. Налей мне этого вина. Когда Ведьма возвращается в Лабиринт, послезавтра? И в чем там дело с этими часами? Ты, старик, как тебя зовут?

— Акер Нумизмат, господин, софистес Лабиринта, у твоих стоп.

— Теперь самое время для любезностей. Эстлос Иероним Бербелек, Стратегос Луны. Мне нужно сблевать, кажется, я там что-то проглотил, чувствую, как шевелится в желудке. Еще вина. Акер, расскажешь мне все, что вы о нем узнали, все, до чего сумели додуматься. А теперь отодвинься. Боги, что за дерьмо.

— Госпожа.

— Встань.

Встает.

Земля, зеленый лампион, висит здесь же, над Лабиринтом, над огнестенами и под спиральной вечномакиной, точнехонько напротив господина Бербелека; он встал, поднял голову, поднял взгляд и теперь моргает, полуослепленный. Это его раздражает, он кривится в гневной гримасе, подергивается в потоке сияния, будто пришпиленное к матовому полумраку насекомое.

— Спокойно. Покажись-ка мне. Да. Вижу, что и следа не осталось. Ты именно тот, кого мы искали, Иероним.

— Ты знаешь мою цену.

— Не бойся.

Господин Бербелек иронично смеется.

— Сядем. Я всегда любила озера — больше, чем потоки. То, что неподвижно, остается в большей степени собой, чем то, что движется. Ты хочешь охладиться? Это пуринический гидор, выпей.

— Уже пил.

— Ты сопротивляешься, это хорошо. Знаешь, это было первое, что обратило ее внимание.

— Шулимы?

— Да. Легенда о стратегосе, который сломил морфу сильнейшего кратистоса Земли. Ибо если некто такой вот не выстоит под арретесовой Формой, если не он нанесет удар кратистосу адинатосов — то кто?

— Ты. Другой кратистос.

— Ах.

— Но ваша жизнь слишком драгоценна, верно?

— Я. Конечно, я тоже буду биться. Но ты ведь знаешь, каково будет мое сражение: Форма против Формы. И в этом меня никто не заменит. И все же кому-то придется приблизиться и уничтожить Материю.

— Мы не знаем, умирают ли они вообще.

— Но наверняка существуют, когда существуют, — и не существуют, когда не существуют.

— И мы не знаем, один ли кратистос у них здесь.

— В этом мы также можем быть уверены. Мои астрологи следят за движением планет. Арретесов антос возмущает также и Форму эфира, изменяя эпициклы небесных тел. Астрологи именно так отслеживают движения их флота на звездосклоне. И есть лишь один очаг возмущений небесной гармонии.

— Их может оказаться там двое, трое.

— Двое кратистосов в одном и том же месте? Тогда они по определению не были бы кратистосами. Так или иначе, тебе придется убить Сильнейшего.

— А может, другой приземлился на Земле.

— Это был первый вопрос, с которым я послала туда Лакатойю. Проверить дальность, силу и укорененность в керосе арретесовых плацдармов на Земле. Скорее всего, они высадились там немалыми силами, не исключая демиургосов и текнитесов, но ни одного кратистоса с ними нет. Просто… просто обживаются.

— Да-а.

В пруду живут маленькие пирорыбки с ярко сверкающими чешуйками. Господин Бербелек следит за их слаженным движением, танцем небольшой стайки. Абрис волны подводных огоньков и ее скорость соотносятся со словами Госпожи. Когда она замолкает на долгую минуту, пирорыбки замирают в бесцельном дрейфе, и стайка распадается на дюжину отдельных струек огня.

— Когда атакуем?

— Когда я буду уверена в победе.

— Он сильнее?

— Это возможно. Но проблема в том, что, как бы мы ни маневрировали, сколько бы гиппирои я ни выставила и насколько великий стратегос бы их ни вел — в космосе, на небе я не смогу в одиночку окружить адинатосов, чтобы те не сумели бежать из-под моей морфы. Их нужно зажать как минимум с четырех сторон.

— Если бы я…

— Если сбегут из-под человеческого антоса, ничего не сделаешь. Возможно, твой единственный шанс — это удар, который ты нанесешь под Формой жизни и смерти, хрупкого тела и драгоценной крови.

— Тогда что?

— Такова была вторая цель Шулимы: осторожно проверить готовность других кратистосов к участию в наступлении против адинатосов. Ты ведь понимаешь, насколько тяжела и рискованна эта миссия. Они воспримут Шулиму всерьез, только зная, от кого она пришла, кто она такова; а когда узнают, то убьют ее, прежде чем она успеет сказать хоть что-то.

— Стало быть, больших успехов она не достигла.

— Ты должен понять природу ситуации. Это — гордиев узел, который ни один Александр не разрубит. Кратистосу, покинувшему Землю, после возвращения снова придется сражаться за каждый пус кероса, схваченный коронами соседей в тот же миг, как исчезнет его корона. Короли и народы в его землях падут жертвой соседних владык и цивилизаций. Тут невозможна даже мысль о каких-то там договорах, клятвах, перемириях — таково естественное состояние вещей. Смотри, как вода стекает вниз и наполняет пустое углубление; так и сила восполняет всякий недостаток силы — то есть слабость. Ни один кратистос не отправится добровольно в Изгнание только потому, что звезды слегка изменили свой путь по небу.

— Но если бы она сказала хоть кому-то из них, как ситуация выглядит на самом деле… Сказала ли она хоть кому-нибудь?

— Я запретила ей раскрывать свою личность. И как же ситуация выглядит на самом деле, мой Иероним?

— Форма человека может оказаться уничтожена. И не будет больше людей — только одна большая какоморфия.

— И они должны бы этим обеспокоиться?

— Не смейся! Ты ведь обеспокоилась.

— За этот крик ты заплатишь мне кровью. Ох. Обеспокоилась ли я? Они вторглись в мою корону. Я обороняюсь. А значит — да, я обеспокоилась.

Кровь расплывается в хрустально-чистом гидоре озерца тяжелым, мясистым облачком багрянца, будто некий живой организм выедает внутренности Воды. Красные шупальца чудовища достигают жар-рыбок, а поскольку Госпожа молчит — краснота догоняет и проглатывает некоторых из них.

— Для начала у тебя есть Король Бурь, — говорит господин Бербелек, сумев вздохнуть.

— Для начала.

— И, возможно, Урвальд из Земли Гаудата.

— Возможно.

— Шулима, наверное, установила какие-то контакты. Я знаю, что она говорила с Чернокнижником.

— Ты все еще не думаешь как стратегос. Скажем, неким чудом я соберу тех нескольких кратистосов, и мы вместе вдавим адинатосов в керос. Что увидят остальные кратистосы?

— Лунная Ведьма во главе сильного союза. Да, ты права, Седьмая Война кратистосов.

— Я ведь говорила тебе: гордиев узел.

— Тогда чего же мы ждем?

— Случая. Исключительного мгновения, неожиданного для всех стечения обстоятельств. Когда живешь тысячи лет, начинаешь ждать нежданного; в конце концов необходимый шанс придет к тебе по собственной воле и опустит голову тебе на колени. Нужно лишь терпеливо ждать.