Иные песни - Яцек Дукай

Ихмет после дважды омылся, но ему продолжало казаться, что кожу и одежду облепляет темная слизь; он все еще ощущал тот запах. Жадно вдыхал гашишевый дым. Самый воздух был холодным, твердым, шершавым. Рассвет в первом кругу, во втором западном листе, посреди океаноса.

Корабли успели снова разойтись. Зайдар считал нагие мачты, считал флаги и полосы белой пены на поверхности моря. Три, четыре, шесть, восемь, по другую сторону — еще пять; получается, корабль К’Азуры уже отплыл?

От кароскафа Навуходоносорова посла к «Филиппу Апостолу» неторопливо двигалась шлюпка под золотым знаком кратистоса, накинув широкий крюк вокруг трупа какоморфа.

— Холодно.

Он обернулся.

Соратница стратегоса плотнее завернулась в белое хумиевое пальто. Понимающе усмехнувшись Ихмету, склонилась над релингом, крест-накрест ухватившись за поручни.

Это понимание между ними строилось на шутках, аллюзиях, мимолетных уколах и обменах недосказанностями, а в еще большей мере — на том, о чем они не говорили, на молчании.

— Как же, холодно, так я и поверил, тебе никогда не холодно, — проворчал он. — Паришь, как новорожденный щенок.

Аурелия провела рукой по гладкому черепу, на темной коже остались следы пальцев.

— Дождь выводит меня из равновесия.

Перед рассветом, уже после убийства какоморфа, прошел короткий ливень, внезапный вихрь еще сильнее разбросал корабли. Соратница Бербелека обычно от дождя пряталась; нимрод полагал, что скорее дабы избежать сплетен и не доставлять неудобств другим, нежели из-за истинного дискомфорта при контакте с водой. Ихмет познакомился с Аурелией сразу после возвращения Бербелека в Африку, более двух лет тому. Стратегос тогда никак ее не представил; просто: сопутствовала ему; сопутствовала, исполняла его поручения, заботилась о его безопасности. Была демиургосом Огня — это стало для Зайдара болезненной очевидностью в ту вавилонскую ночь, когда она испепелила посланных против них лиходеев из Серой Гвардии Семипалого: в горящих одеждах, в столпе дыма и ореоле дрожащего от жара воздуха, она мгновенно выжгла вавилонянам лица, превратила их грудные клетки в темные кратеры органической золы. Те пали под плюмажами жирной сажи. Это было одно из лиц Аурелии-от-Молнии. Другое же лицо делалось видимым в таких вот ситуациях — когда шел дождь, когда ей приходилось ходить меж обычными людьми, а ее морфа исключала любую дружественность, погружала ее в неловкость, в молчание, в несмелую неподвижность в темном углу комнаты, где, возможно, никто не обратит внимания на деморфинг ее бровей, на пляшущие по коже искры, на вечно окружающий ее слабый запах гари, тошнотворный крематорный парфюм. Природа Аурелии была, однако, иной, огненной. Провоцировала ее на взрывы искренней жовиальности, громкого смеха, на крики удивления, восторга, быстрого, словно удар кобры, гнева — так ей случалось забываться. Ихмет был свидетелем подобных взрывов, поскольку взрывами те обычно и оказывались, и из этих непроизвольных свидетельств и зародилось понимание между персом и девушкой. Он не спрашивал, не надсмехался, не делал вид, что не видит ее, — и не избегал ее присутствия. Он ведь знавал нимродов столь диких, что те почти тосковали по звериным, доцивилизованным, дочеловеческим формам; знавал аресов столь агрессивных, что их насильно сковывали на ночь, чтобы не выцарапали себе во сне глаза, не вырвали сердец; знавал демиургосов псюхе, лишенных собственной псюхе. Конечно же, он не сказал Аурелии и этого — да и как бы та восприняла такие сравнения? — но, поскольку он обычно не говорил ничего, теперь она могла подойти к нему и свободно начать разговор. Ибо была еще и третья Аурелия: просто одинокая девушка, несмело ищущая контакта с другим человеком, если уж — как представлял себе это Ихмет, хоть и не был уверен в своих мыслях, — если уж она оказалась ввергнута в мир, в обстоятельства и меж людей совершенно ей чуждых, чуждых ее сердцу и чуждых ее разуму. Он не сумел бы сказать, откуда это понимание, из каких знаков он его выстроил; прикосновение морфы легко и незаметно. Аурелия сплюнула за борт и искоса глянула на Зайдара. Тени гадесового жара мерцали в ее глазах. Матрос с близкого «Ацея» хрипло выругался в рассветной тиши, и нимрод отвернулся.

— Иногда кажется, что ты прямо с Луны свалилась, — сказал он, следя за приближающейся шлюпкой с крысой Навуходоносора.

Краем глаза, однако — краем глаза нимрода, — он заметил, как Аурелия непроизвольно выпрямляется, услышав его слова, оглядывается над правым плечом.

Он понял лишь на седьмом ударе сердца: будь она видна, именно там бы они ее и увидели — Луну.

Выдохнул облачко гашишевой синевы.

— А я-то все думал, откуда он внезапно так много узнал о движениях небесных тел и о жизни в надземных сферах. Этот его Антидектес… — Ихмет оперся подбородком о ладони. — А мания уничтожить какоморфию — это как бы последствия смерти сына. Ну-у, толково придумано. А тем временем она попросту мстит за свое Изгнание… Хорошо, что я не принес ему клятву.

Он видел, как над черепом ее вырастают снопы искр, а из рукавов пальто ползут струйки седого дыма.

— Ты служил ему три года, — сказала она тихо, и это была уже первая Аурелия. — Обещал он тебе что-то? Деньги? Идеалы? Врага? Отчего же служишь и зачем бы теперь отступать?

— Я не стану служить ей. Сожжешь меня?

— Мне говорили, что вы именно такие. Если одаряешь верностью человека, который, в свою очередь, одаряет своей кого-то еще, кто тебе не нравится, — значит ли это, что ты уже не должен быть верным? Но тогда — что же это за верность? Когда всякий раз выбираешь и действуешь согласно с собственными предпочтениями — это не верность, это звериная выгода. Настоящих господ не выбирают. Они выбирают нас. Думаешь, что можешь уйти? Ступай и скажи ему это.

— Я должен был понять раньше. Хотя бы прошлой зимой в Александрии, когда застал тебя в термах с Амитаче и ее арессой, вся форма той ситуации, как вы на меня смотрели… Ха! А я не мог понять, отчего он не убил эту змею, — Манат меня ослепила, не иначе. Шулима втерлась в доверие к Чернокнижнику, чтобы его уничтожить — уже в Херсонесе, — кратистосы никогда не прощают, не забывают — я не намерен играть в эти игры —

— Оставь нож в покое.

Хумиевое пальто уже тлело на плечах Аурелии. Она повернулась к нимроду, отступив от релинга. Ближайший моряк был в десятке пусов, дремал над бухтой каната, так и не распутанного до конца. Шлюпка с крысой Навуходоносора показалась из-за кормы «Ацея». Ветер легонько ерошил гриву мертвого морского змея.

Ихмет не выпрямился, не отвернулся от релинга. Симметрично возложил пустые руки на поручень. Смотрел, как внутренности твари меняют цвет в лучах восходящего Солнца.

— Поверишь ли, что, когда я встретил его впервые, он был ниже меня, и даже за обеденными беседами к нему не слишком-то прислушивались и перехватывали слово? Это было благородно: помочь Бербелеку Коленицкому, когда ему требовалась помощь, дать ему сил, когда он сам ими не обладал. Но позже он принялся наполнять Формы, что ему подсовывали, всякая — больше предыдущей: любовник, отец, гегемон джурджи, мститель, стратегос. Она — некая ведьмачья текнитес псюхе, верно? Шулима. В прошлом месяце в Аргенторатийской курильне… он уже говорил о себе: кратистоборец, кратистоборец. Пойдет на Чернокнижника и погибнет.

Аурелия придвинулась к Зайдару, он почувствовал волну тепла.

— А ведь ты ему верен, — шепнула она. — Тебе не все равно.

— Тебя не было, когда в Секстилисе он с неполной сотней взял крепость Данциг. Остатки защитников ее сами бросились на скалы. Чувствовалось: се идет История; мы же — в шаге следом. Совсем не то, что конвоировать караваны и защищать корабли.

— Мы его не покинем.

Внезапно он повернулся, схватив ее в охапку. Форма уже была совершенно иной, Аурелия лишь откинула голову и хрипло рассмеялась (Аурелия-третья).

Ихмет поцеловел ее внутрь горячего запястья.

— Мои внучки… ты ведь даже помладше их.

— Господин Зайдар, что это вы? — громко чмокнула.

— Господин Зайдар укурился гашишем, ему понадобится огонь, чтобы погасить огонь, ох, гляди, задымится у тебя попка.

Она фыркнула горячими искрами ему в лицо. Ругаясь, перс принялся гасить усы и бороду. Она же смеялась, отходя. Проснувшийся матрос что-то крикнул ей на гэльском. Девушка послала ему воздушный поцелуйчик.

— Еще до полнолуния! Увидишь! — крикнул ей Ихмет. — В охоте мне всегда везет! Ха!

Не оглядываясь, она махнула рукой.

Он смотрел, как Аурелия сворачивает к корме и исчезает за опорой мачты. Значит, лунница, да. Разве не такими их описывал Элькинг? «С телами горящими и душами испепеленными». Достаточно было взглянуть в глаза эстле Амитаче. Змея, Змея. С первого мига, когда я увидел ее в цирке, — ее усмешка, жест, взгляд, уже тогда она пробовала поймать меня в сеть, манипулировать. Эстлос Бербелек этого не видел, потому что жаждал, чтобы им манипулировали; но именно так человек попадает в зависимость: видит уже не себя, но свое отражение в чужих глазах и оттуда черпает морфу. Даже когда позже, в Африке, Амитаче ему покорилась — покорилась, поскольку такого Иеронима Бербелека и хотела: заставляющего покоряться. Она, а скорее ее Госпожа, Лунная Ведьма. Теперь Бербелек поднимает в Европе новый ураган истории, вздымает волны старой ненависти, да так, что внезапно модным, правильным и единственно верным сделалось отвернуться от Чернокнижника и поднять штандарт против Москвы, что такова стала Форма конца века. Все знают, зачем он это делает, всем известно его имя и его месть, да, Бербелек сам сделался столь явным элементом истории, что никто ни о чем не спрашивает. Я и сам не спрашивал, морфа победила все: Возвращение Бербелека. Это модно, правильно и единственно верно. И Ведьма прекрасно об этом знает: никто не будет искать скрытые мотивы, когда существует мотив явный, настолько очевидный. Ей был нужен некто, кто повел бы их на Чернокнижника, — и она нашла Иеронима Бербелека, идеальное орудие. Требовалось всего-то вернуть его к жизни. Притянуть его к Формам силы, а еще задурить голову рассказами о всемирной какоморфии, о гибели его сына, ложь столь великая, что неопровержима она из-за самой ее величины, — и вот: безопасная месть чужими руками. А Шулима продолжает смущать его разум, есть она или нет ее рядом, отравляет ему псюхе, черная крыса Иллеи. Из этого проклятого круга нет выхода. Ихмет сплюнул за борт. Придется мне самому ее убить, убью Змею. Прежде чем она отправит его на смерть. Ему даже не скажешь об этом, он уже ничего не замечает. Но ведь кто-то должен защищать его от Луны. И — не Аурелия же.