Иные песни - Яцек Дукай

— Ты должен поднять штандарт Луны, кириос, — отозвалась Аурелия, вернувшись с третьим кубком.

Все повернулись к ней.

— Раньше или позже… — пожал плечами Лапидес.

— Когда двинетесь на адинатосов, в надземные сферы, вам придется воспользоваться ее флотом и ее людьми. Хотите ждать, чтобы открыть это в последний момент? Тогда ваши собственные короли посчитают вас предателями.

— Весь этот союз еще может и распасться, — проворчал Якуб. — У тебя еще нет гарантий от большинства кратистосов. Перво-наперво — ты еще не победил Чернокнижника, эстлос. А мы не оставим у себя за спиной его и Сколиодои. Все по очереди.

— Но вы знаете, как это будет выглядеть, — Лапидес откусил от пшеничной булочки. — В последний момент всякий кратистос начнет придумывать, как бы так извернуться и в отсутствие других урвать себе кусок побольше.

— Потому и говорю: Чернокнижника не убивать, — нажал Якуб. — Если изгоним его с Земли, и он сбежит к тем своим адинатосам, хитрить не станет никто, ведь опасность останется слишком реальной: все объединятся, чтобы его уничтожить, его и их.

— Танец на острие ножа, — скривился Лапидес.

— Мавзалема на это не согласится, — сухо произнес Муссийа. — Речь идет исключительно о безотлагательной казни Рога. Это железное условие.

— Хватит и того, что мы будем в большинстве, — сказал Бербелек, присев на краешек стола. — Остальные не осмелятся ничего сделать при вашем отсутствии. Но в том, что ликвидировать придется не только Чернокнижника, но и его арретесовый помет, никто, надеюсь, не сомневается?

— Ох, за исключением Семипалого и вправду не найдется никого, кто испытывал бы к Вдовцу хоть какую-то симпатию, — заметил Якуб ибн Заза. — Здесь не о том речь. Мы все согласны, что он — позор мира, черный кратистос и яд кероса. И все же существуют определенные обычаи, неписаные законы, этикет поведения меж Силами, определенная форма взаимоотношений между ними. Оттого, если мы сейчас нарушим ее и вернемся ко временам Войн Кратистосов, к традиции Изгнаний самых слабых и самых сильных… Что помешает возникнуть любой другой коалиции против, например, Иосифа Справедливого или Хуратов и Эбенового Меузулека?

Стратегос скрестил руки на груди.

— А разве Иосиф вдруг взялся за черный пифагоризм и снюхался с адинатосами? — спросил он холодно.

— Ай-ай-ай, это ведь детали, повод найдется всегда.

— Детали! Если у нас нет права защищаться от какоморфии, так давайте сразу сдадимся!

— Никто не сдастся. Я говорю лишь о том, что таким образом мы рушим традицию и создаем новую. Но вправду ли она придется нам по нраву?

— Как мудро говоришь, прямо шапки долой — вот только одна безделица: а есть ли у нас другой выход? — рассердился Лапидес. — Столько веков спокойствия, с последней Войны Кратистосов, стало быть, данное положение мы считаем извечным. Однако никакой Бог нам его не гарантировал. Нужно сражаться. Образ мира всегда — лишь отражение актуального соотношения напряжения между Силами.

— Да-а, — зевнул Якуб. — Странно только, что все мы, кто с этим здесь соглашается, либо старые враги Чернокнижника, либо союзники Ведьмы. Что за совпадение! Хе-хе-хе.

— Утром у меня было совместное посольство от Урджанны и Анаксегироса, — сказал Бербелек. — Станем вести с ними переговоры и завтра. Да и другие приплыли не только затем, чтобы выслушать пустые обещания. Они присоединятся.

— Конечно, — согласился Якуб, всматриваясь в кончик своей старательно заплетенной бороды. — Если увидят, что ты побеждаешь. Присоединятся к победителю, да.

После ухода крыс на короткое время они остались одни. Портэ заглянул в кабину, но, едва открыв рот, чтобы спросить о завтраке, перехватил взгляд господина и сбежал, отступив в глубоком поклоне, только седая голова мелькнула в приоткрытых дверях. Аурелия сама собрала посуду и пепельницы за гостями.

Стратегос отворил широкий иллюминатор, впуская холодный воздух, и с тяжелым вздохом уселся в самое большое кресло, ноги в кожаных юграх выставил на середину гостиной.

— Я говорила искренне, — сказала Аурелия, пригасив курительницу. — Ты должен поднять лунный стяг, кириос.

— Рано, рано, — пробормотал он. — Пока что я слишком слаб. Они испугаются имени Иллеи.

— Подходящее время не наступит никогда, ты никогда не затмишь ее настолько, что это перестанет иметь значение.

— Рано.

— Люди начинают догадываться, эстлос. Зайдар меня распознал. Как знать, что он там себе придумывает.

— Я поговорю с ним. Вечером. — Иероним потянулся так, что затрещало кресло. — Антидектес?

— Спит, лег на рассвете. А будет нужен?

— Кто следующий?

— Навуходоносор. Мне остаться, кириос?

— Садись сюда. О боже, я всю ночь не спал, глаза закрываются. Как на войне, как на войне. Который час? Думаешь, я их убедил?

— Да. Прекрасно врешь, кириос.

Он глянул на нее с подозрением.

— Прекрасно вру… А ты с каких пор сделалась такая умная?

— Ведь все, что ты говорил о Чернокнижнике, — ложь, я права?

— Отчего ты так думаешь?

— Так я и знала!

— Ладно-ладно, не сожги мне ковер. Где я сделал ошибку?

— Ошибки ты не сделал, кириос. Просто… Не знаю как сказать. Ну, чтобы врать столь последовательно, необходимо измениться самому, ложь должна войти в морфу, чтобы стать убедительной. Ты не можешь лгать противу себя, это сразу видно, а значит, сперва ты должен принять Форму лжи, и, когда нынче подговариваешь их против Чернокнижника…

— Да?

— Ты его раньше совсем не ненавидел, кириос.

— Чего только человек не узнает о себе.

— Он враг, это понятно, и ты имел причину для мести; но это скорее было удивлением и уважением. Ненависть ты вговорил в себя вместе с ложью. Я видела. Я вместе с тобой вот уже тридцать месяцев, живу в твоей морфе, даже говорю уже как ты. Очень умело лжешь.

— Но все это может оказаться и правдой! Ведь никто не знает, зачем они прибыли в земные сферы. А Рог и вправду высылал агентов и крыс, целые экспедиции в Сколиодои, и даже не только в африканское; мы теперь знаем, что это он силой захватил большую часть садарских путей и факторий в Золотых Королевствах, он убивал александрийских купцов. И последнее Пифагорейское Восстание финансировала именно Москва. А бабка его и вправду была еврейкой. И испокон веков он выпускал из своих уральских конюшен какоморфов, которые никому бы ранее и не приснились.

— Видишь, как ты прекрасно врешь? Сам себе поверил.

— Но это может быть правдой!

— Даже если и так. Ты этого не знаешь. Врешь, кириос.

Он потер лоб, на коже остались красные следы.

— Я стратегос. Обман — в моей природе. Обмануть врага, пусть повернется спиной, и тогда ударить. Искренность и простота — суть поражение.

— И прекрасно справляешься, клянусь.

— Чума на тебя, чего ж ты от меня хочешь?!

Она отвела взгляд, наклонила голову.

— Не знаю. Может, не нужно мне было подслушивать разговоры о делах кратистосов… Форма Наездников Огня — иная: лицом к лицу, в бой до самой смерти. А все эти интриги начинают меня калечить, искривлять. Я уже не уверена, как поведу себя в битве. Дай мне слово, кириос, что позволишь мне сражаться.

— А твой доспех еще не распался?

— Я настраиваю его всякий раз, когда возвращаемся в сферы эфира. Дай мне слово, кириос. Какие у тебя теперь планы, после возвращения в Рим?

Он скривил губы, устремил взгляд в потолок.

— Мне нужна громкая, символичная победа. И которой удастся добиться небольшими силами. Когда должен дойти первый взнос для Византийского Хоррора?

— Я говорила тебе, кириос. Двадцатого.

— Время, время, Шеол, все меньше времени. Ты видела, где нынче взошла Венера? А то чудовище ночью! Всё Искривляется.

— Отец говорил, что пройдет как минимум несколько десятков лет, пока адинатосы сумеют обеспечить постоянные нападения на Луну и Землю.

— Да-а, знаю, Госпожа может еще подождать. Но не должна. Вот спроси стратегоса: лучше атаковать своего врага, пока тот слаб и дезориентирован или когда уже окопается, скроется за укреплениями, подтянет резервы? Вы всё еще не понимаете одного: мы и вправду можем проиграть эту войну — не просто битву, но именно войну, человек может подчиниться адинатосу; и антропоморфа погибнет навсегда, не останется даже памяти, даже руин, даже слов, уйдет, распустится, деформируется все, что человеческое. И здесь я не вру.

— Ты веришь в это, да.

Эйдолос Навуходоносора появился на созванной стратегосом Бербелеком встрече впервые. На предыдущие приглашения Золотой не отвечал вовсе. Но на этот раз прислал кароскафный океаник с личным послом. Крысой Навуходоносора оказалась некая эстле Игнация из Ашаканидов, и, едва лишь она перешагнула порог кабины, Аурелия поняла, что эстле и стратегос знакомы. Бербелек не был пойман врасплох, ибо еще ранее корабли обменялись дипломатическими нотами вежливости, и он знал личности всех крыс, — и все же Форма их приветствия несомненно скрывала нечто большее, чем просто ироничную учтивость.