Всеволод Большое Гнездо - Алексей Юрьевич Карпов

«Русской земли» — сведя его к Южной Руси, Поднепровью, но и представление о «Владимировом племени» — которое вовсе не сводилось к потомкам Мстислава Великого: Изяславичам и Ростиславичам. И Всеволод обязан был напомнить им о своём действительном «старейшинстве» даже после восшествия Рюрика на киевский стол — и подтвердить это «старейшинство» не только на словах, но и на деле. Его бездействие в данном случае означало бы добровольный отказ от «старейшинства», по сути — капитуляцию.

Рюрик Ростиславич оказался в крайне затруднительном положении. Он успел уже поцеловать крест своему зятю Роману в том, что не станет отбирать переданные ему волости и отдавать их кому-нибудь другому. Но, признав ещё раньше «старейшинство» Всеволода, он должен был теперь исполнить его просьбу. Не желая «переступать крест», он попробовал предложить Всеволоду «иную волость», не ту, что была «под Романом», но Всеволод упрямо стоял на своём. «И бысть межи ими распря велика и речи, — свидетельствует киевский летописец, понимая под «речами» открытые угрозы и обвинения: — И хотеша межи собою востати на рать». Иными словами, Всеволод готов был силой, с помощью войны добиваться того, что, как он считал, принадлежит ему по праву.

Что было делать Рюрику? «Переступи» он крестное целование зятю — это значило бы принять на себя грех; прояви твёрдость и верность слову — началась бы война. Рюрик был в замешательстве, не зная, как поступить. В конечном же счёте получилось так, что ему пришлось и «переступить» крест, и — чуть позже — втянуться в кровопролитную и к тому же несчастливую для себя войну. Так, к слову, и происходит чаще всего, когда политик проявляет слабость, стараясь угодить и тем и другим.

Киевский князь обратился за помощью и советом к митрополиту Никифору. И тот проявил поистине пастырское смирение, объявив о готовности принять княжий грех на себя:

— Княже, мы приставлены в Русской земле от Бога удерживать вас от кровопролития. Если прольётся кровь христианская в Русской земле от того, что дал волость младшему во блазне (по заблуждению, ошибке. — А. К.) пред старейшим и крест к нему целовал, — а ныне снимаю с тебя крестное целование и принимаю на себя. Аты послушай меня: возьми волость у зятя у своего, дай же старейшему, а Роману иную дай, вместо той!

Это и в самом деле давало шанс избежать войны и решить дело миром. Едва ли можно думать, будто Никифор сознательно «волил» суздальскому князю[23]. Нет, он преследовал не чьи-то частные интересы, но интересы всей Русской земли, которую окормлял в качестве церковного владыки. И не его вина была в том, что князья не сумели воспользоваться предоставленным им шансом.

Рюрик последовал совету мудрого грека. Он отправил послов к Роману, объясняя ему своё решение: что «Всеволод просит под тобою волости, а жалуется на меня про тебя». Роман спорить не стал, признав — конечно же, нехотя, через силу — правоту и митрополита Никифора, и своего тестя, и Всеволода Юрьевича, с которым ни ему, ни Рюрику было не совладать. Стоит заметить, что всего несколькими месяцами раньше умер младший брат Романа Всеволод Мстиславич (тот самый, которому Роман передал город Белз), и теперь Роман сосредоточил в своих руках слишком большую власть, включавшую в себя и всю Волынь, и Поросье, — а это явно нарушало интересы и его тестя в Киеве, и Всеволода Юрьевича (который, как мы помним, покровительствовал Романову сопернику Владимиру Ярославичу в Галиче). Взамен отнятых городов Роман потребовал себе либо иную, равноценную волость, либо возмещение кунами (деньгами) той стоимости, в которую утраченные им города могли быть оценены.

Теперь киевскому князю было с чем посылать во Владимир на Клязьме. «Сдумав с братьею и с мужи своими», он обратился к Всеволоду со следующими словами:

— Аже, брате, жаловался на мене про волость, [а се волости], которые же еси просил!

Все те пять городов, которые были названы Всеволодом Юрьевичем, переходили под его руку. Князья целовали крест «на всей любви своей». Казалось, что инцидент исчерпан.

Но не тут-то было.

Всеволод не собирался сам княжить в переданных ему городах. В четыре из пяти он направил своих посадников, а пятый, Торческ, передал зятю, Ростиславу Рюриковичу, который, собственно, и владел Торческом прежде, при князе Святославе Всеволодовиче.

Это было воспринято Романом как обида. Более того, он заподозрил Рюрика Ростиславича в сговоре со Всеволодом: якобы тот «смолвился со Всеволодом, отнял у него волость для сына своего». Начался новый виток взаимных обвинений. Роман «поча винити тестя своего и крестное целование поминая ему». Рюрика Ростиславича никак нельзя назвать изощрённым интриганом. Но и дальновидным политиком, просчитывающим все возможные варианты развития событий, он тоже не был. А потому он отвечал зятю искренне, пытаясь убедить его принять произошедшее как есть:

— Я прежде всех дал тебе волость сию. Но вот Всеволод послал ко мне, жалуясь из-за тебя: что ему прежде чести не оказали. Я тебе представил все речи его; ты же добровольно отступился. А нам как было ему отказать?! Нам без Всеволода нельзя быть: положили на нём старейшинство во всей братии, во Владимировом племени. А ты мне — сын родной. А вот тебе волость иная, той равная!

Роман, однако, от предложенной ему замены (какой именно, неизвестно) отказался, по-прежнему видя во всём злой умысел тестя: «и не хотя с ним любви», по выражению летописца. Нежелание «любви» означало отказ от мирного разрешения конфликта. Так распря из-за пяти городов обернулась общерусской войной.

Главными противниками в этой войне должны были стать Роман и его тесть Рюрик Ростиславич. Всеволод же Юрьевич пока что оставался в стороне. Но такой расклад сил мог просуществовать недолго. Ибо спровоцированное Всеволодом столкновение тестя и зятя рушило ту политическую систему, которая худо-бедно просуществовала несколько десятилетий и основывалась на примерном паритете главных политических сил тогдашней Руси: князей Ольговичей и Мономашичей.

По свидетельству средневековых польских источников, Роман Мстиславич отличался не только личной храбростью и искусностью в военном деле, но и какой-то особой, лютой жестокостью90. Русский летописец, автор так называемой Галицко-Волынской летописи (сохранившейся в составе Ипатьевской), в общем-то подтверждает это: по его словам, князь нападал на своих врагов (прежде всего, конечно, имеются в виду половцы), «яко лев, сердит же (свиреп. — А. К.) был, яко и рысь, и поражал их, яко и крокодил... храбр же был, яко и тур»91.

Но ещё он был умён и изворотлив и тонко чувствовал политическую конъюнктуру. Посовещавшись с дружиной