Семейство Доддов за границей - Чарльз Ливер

На первомъ планѣ и главная фигура картины Dodd-père, возсѣдающій, какъ Марій, на развалинахъ; въ лицѣ недоумѣніе, какой-то скептицизмъ; господствующее выраженіе фигуры — могущество, но могущество, ослабленное сомнѣніемъ.

На второмъ планѣ Мери Анна Доддъ, рыдающая, но граціозно — драпированная и въ живописной позѣ.

Въ дальнемъ углу — Dodd-mère, сидящая на полу; на ея тюрбанѣ фуражка; она поражена ужасомъ, глаза ея блуждаютъ, ротъ раскрытъ, какъ-будто она не въ своемъ умѣ. Доддъ-сынъ, едва-замѣтный въ полумракѣ лѣваго угла, приготовляетъ пуншъ.

Вотъ живая картина. Аксессуары: разбитая посуда, разбросанныя въ дивномъ разнообразіи и множествѣ произведенія парикмахеровъ, портныхъ и модистокъ: гребенки, наколки, локоны, парики, обрывки пелеринокъ, браслеты, запонки, галстухи и чья-то фальшивая икра. Еслибъ этими только сувенирами наградили насъ разбѣжавшіеся гости, бѣда была бъ еще не такъ велика: но осталась намъ отъ нихъ еще одна вещь, милый Бобъ — стыдъ и позоръ, невыносимый позоръ! О ужасъ! Что теперь будутъ о насъ думать?

Хуже всего въ этомъ несчастномъ приключеніи то, что произошло оно въ Баденѣ: что случилось въ Баденѣ, то припомнится человѣку вездѣ.

Таковы были горькія мысли, которыми терзался каждый изъ насъ, ломая голову надъ придумываніемъ хоть какого-нибудь спасенія изъ этой гибели. Старикъ нашъ очнулся первый. Онъ наконецъ повернулся къ столу, очистилъ небольшое мѣстечко для своихъ распоряженій, взялъ кусокъ пастета и началъ ѣсть съ апетитомъ человѣка, давно ужь неприкасавшагося къ подобнымъ прелестямъ.

— Могу ли предложить вамъ стаканъ шампанскаго, сэръ? сказалъ я, видя его усердіе.

— Очень-пріятно, отвѣчалъ онъ; но, пожалуйста, откупорьте новую бутылку. — Я откупорилъ бутылку, потомъ другую, въ которой принялъ и самъ участіе.

— На кухнѣ сидятъ у меня пріятели, отличные люди, сказалъ мой старикъ: — одинъ, портной изъ Аншпаха, другой, токарь изъ Липдау; оба въ дорогѣ такіе милые товарищи, какъ-нельзя-лучше. Отнеси имъ этотъ пастетъ, Джемсъ, да прикажи слугѣ передать имъ полдюжины бутылокъ этого краснаго вина. Заплати Якобу (такъ зовутъ портнаго) четыре флорина, которые занималъ я у него; а Германа, этого жидёнка въ пестрой фуражкѣ, попроси, чтобъ онъ оставилъ себѣ на память мой кисетъ. Скажи всей компаніи, что скоро я съ ними постараюсь увидѣться, когда покончу кое-какія семейныя дѣлишки. Будь съ ними вѣжливъ и любезенъ, Джемсъ: они сами были ко мнѣ очень-добры.

Я съ охотою отправился исполнить порученіе. Я былъ радъ чѣмъ-нибудь доставить своему старику удовольствіе, и отдохнулъ душой, замѣтивъ, какимъ спокойнымъ и тихимъ тономъ сталъ онъ говорить.

Путешествующіе мастера приняли меня съ самою почтительною вѣжливостью. Я увидѣлъ, что они дѣйствительно привязаны къ моему старику, который шелъ съ ними пѣшкомъ девять дней, пока вмѣстѣ добрели до Моргталя. Его прямой и живой характеръ очень имъ понравился. Я просидѣлъ съ ними до глубокой ночи: дѣйствительно я радъ былъ разогнать тоску хоть какою-нибудь бесѣдою. Остальные Додды ночевали въ той же гостинницѣ.

На разсвѣтѣ мы выѣхали изъ Моргталя; матушка и Мери Анна въ въ каретѣ, батюшка со мною въ открытой коляскѣ. Онъ говорилъ мало и, казалось, былъ глубоко погруженъ въ свои мысли. Одно выраженіе, вырвавшееся у меня, заставило меня бояться, не рѣшился ли онъ возвратиться въ Ирландію. Съ необыкновенною горечью сказалъ онъ: «если мы будемъ этакъ продолжать, намъ нельзя будетъ показаться ни въ одномъ европейскомъ городѣ. Брюссель мы оставили со стыдомъ; теперь со стыдомъ оставляемъ Баденъ: чѣмъ скорѣе это кончится, тѣмъ лучше».

Не доѣзжая около мили до Бадена, мы остановились въ селѣ Лихтенталь, гдѣ нашли спокойную и недорогую гостинницу. Оттуда, когда смерклось, я былъ посланъ въ нашъ отель, чтобъ расплатиться, взять наши вещи и сдѣлать всѣ приготовленія къ отъѣзду.

Признаюсь тебѣ, что такое порученіе было для меня несовсѣмъ пріятно. Я зналъ, что наша исторія уже успѣла распространиться по всему городу и, отъ лордовъ до лакеевъ, всѣ тамъ толкуютъ теперь о Доддахъ. Подобная слава небольшая находка, и мнѣ кажется, милый Бобъ, легче было бы протянуть руку подъ ножъ, нежели къ звонку нашего отеля.

Готовясь подвергнуться ожидаемымъ оскорбленіямъ, человѣкъ обыкновенно принимаетъ самый грозный, оборонительный видъ. Моя воинственность, вѣроятно, была необычайно-грозна, потому-что никто не осмѣлился подвергнуть ее испытанію. Хозяинъ отеля былъ раболѣпенъ, прислуга почтительна. Я не зналъ тогда, чему обязанъ такой необыкновенной и неожиданной любезностью; но она происходила ни болѣе, ни менѣе, какъ отъ радостнаго изумленія, что мы еще въ-состояніи расплатиться чистыми деньгами. Всѣ въ отелѣ считали ужь «семейство Доддовъ» окончательно-промотавшимся, и предавались различнымъ соображеніямъ относительно цѣнности нашихъ ящиковъ и чемодановъ.

Матушка, въ бѣдственномъ своемъ злосчастіи, отдала мнѣ даже свои деньги и векселя, чтобъ расплатиться по ея счетамъ — можешь изъ этого видѣть, какъ она была сокрушена духомъ. И дѣйствительно она такъ трепетала встрѣчи съ кѣмъ-нибудь изъ прежнихъ знакомыхъ, что, кажется, скорѣе поѣхала бы въ ссылку, нежели на недѣлю въ Баденъ. Счетъ нашъ былъ ужасенъ. Несмотря на всю внѣшнюю учтивость, хозяинъ воспользовался возможностью ограбить насъ. За шесть недѣль пришлось намъ заплатить до трехъ сотъ фунтовъ.

Окончивъ пріятныя дѣла съ нимъ, я увидѣлъ, что до отправленія почты мнѣ остается только время написать тебѣ это письмо. Въ слѣдующій разъ буду отвѣчать на всѣ твои вопросы о моихъ намѣреніяхъ относительно своей будущности, если только буду умѣть отвѣчать что-нибудь.

Хотя мнѣ совершенно-неизвѣстно, что мы предполагаемъ теперь дѣлать, но не пиши мнѣ, пока я не сообщу тебѣ своего новаго адреса; потому-что, конечно, мы должны уѣхать отсюда; покуда? — вотъ вопросъ. Какъ бы ни былъ онъ рѣшенъ и что бъ еще ни случилось съ нами, остаюсь твоимъ преданнымъ другомъ

Джемсъ Доддъ.

ПИСЬМО IV

Кенни Джемсъ Доддъ мистеру Порселю, въ Броффѣ.

Я не расположенъ писать, да и не знаю, расположенъ ли я къ чему-нибудь. Я боленъ, мраченъ, печаленъ; мнѣ сталъ немилъ свѣтъ; у меня болятъ ноги; у меня разломило отъ мыслей голову; слѣдовательно мнѣ не до того, чтобъ описывать свою рыцарскую экспедицію, каждая миля, каждый шагъ которой ознаменованъ какимъ-нибудь злоключеніемъ. Я воротился къ семейству въ пятницу. Всю дорогу прошелъ я пѣшкомъ, расходуя по четыре съ-половиною пенса въ сутки, и пришелъ — къ чему-жь? къ пикнику на весь Баденъ, съ музыкою и рѣками шампанскаго. Пиръ такой дѣлала моя супруга на свой счетъ.

Я разогналъ это сходбище и увидѣлъ себя, какъ выражаются газеты, «полнымъ властелиномъ текущаго положенія дѣлъ»; а дѣла, признаюсь, были въ отличномъ положеніи!

Если изъ двухъ золъ, представляющихся человѣку на выборъ, меньшее: выказать свѣту свое семейство въ самомъ пошломъ и невыгодномъ видѣ, такъ, чтобъ всѣ закричали: «эти люди были шарлатаны, обманщики!» то, вѣроятно, другая, худшая, сторона медали не очень-привлекательна. Именно таковъ былъ мой случай. «Мало пріятности — сказалъ я себѣ — подвергнуть всѣмъ пересудамъ, всѣмъ сплетнямъ злыхъ языковъ несчастную семью; но разореніе еще хуже!» Вотъ въ чемъ состояла вся сущность моихъ разсужденій: «разореніе еще хуже!» Пикникъ стоитъ болѣе ста фунтовъ; счотъ содержателя отеля въ Баденѣ доходитъ до трехъ сотъ; нѣтъ почти ни одной лавки въ городѣ, гдѣ не было бы у насъ долговъ — вотъ вамъ наша экономія! То, что у меня достаетъ силы писать яснымъ, разборчивымъ почеркомъ эти итоги, кажется мнѣ блистательнѣйшимъ примѣромъ твердости духа. Не говорите мнѣ о геройскихъ подвигахъ во время землетрясеній, кораблекрушеній: я отдаю пальму первенства человѣку, который не теряетъ головы среди неоплатныхъ долговъ. Жить въ долгъ, не имѣя возможности заплатить; пить шампанское, когда не на что купить бутылку пива — вотъ отчего можетъ дрогнуть самое безтрепетное сердце; помоему, это все-равно, что плясать на обрывѣ утеса, увлекающаго васъ въ бездну своимъ паденіемъ.

Когда читаешь о несчастіи, постигшемъ человѣка въ опасномъ предпріятіи, на которое рѣшился онъ добровольно, въ головѣ рождается вопросъ: «зачѣмъ онъ пускался въ опасность? что его принуждало?» Вообразите, что этотъ вопросъ предложенъ семейству Доддовъ. Я боюсь, что мы затруднимся отвѣтомъ. Не сомнѣваюсь, что жена моя выдержитъ длинный допросъ прежде, чѣмъ дойдетъ до правды. Знаю всѣ обольстительныя мечты, которыя будетъ она развивать; знаю, какихъ прекрасныхъ вещей наговоритъ она о воспитаніи, изящныхъ манерахъ, новыхъ языкахъ и, быть можетъ — вѣдь у нея материнское сердце — о прекрасныхъ партіяхъ для дочерей; но «истина должна открыться»: мы поѣхали за границу, желая быть чѣмъ-то такимъ, чѣмъ не могли быть на родинѣ; мы перемѣнили сцену, чтобъ выступить въ первыхъ роляхъ. Не стану смѣяться надъ свѣтскостью и высшимъ тономъ: я знаю, что людямъ, которые такъ воспитаны, эти вещи кажутся и пріятны и легки; но мы воспитаны иначе, и переучиваться намъ поздно. Тянуться въ большой свѣтъ для насъ то же, что лѣзть на Монбланъ: сколько трудовъ, утомленія, опасностей, издержекъ, вреда здоровью, разоренья карману — и все изъ-за того только, чтобъ имѣть удовольствіе сказать: «въ августѣ я былъ на самомъ верху». — «Но въ чемъ же нашли вы награду за свои труды, Кенни Доддъ? какую получили пользу? стали ль вы умнѣе?» — «Нѣтъ». — «Стали ль вы счастливѣе?» — «Нѣтъ». — «Стали ль пріятнѣе для своихъ старыхъ друзей?» — «Нѣтъ». — «Стали ль богаче?» — «Нѣтъ, по совѣсти, нѣтъ! Могу сказать только, что мы взлѣзали и опять сошли внизъ». Вотъ вамъ и все! Это напоминаетъ мнѣ, какъ я видѣлъ однажды въ звѣринцѣ большую клѣтку съ множествомъ обезьянъ: ни одна изъ нихъ не хотѣла ѣсть изъ чашки, которая стояла у нея подъ-носомъ, а хватала ѣду у сосѣдокъ. Можете представить, много ли хорошаго изъ этого выходило.