Семейство Доддов за границей - Чарльз Ливер

Одна изъ записокъ отъ герцогини де Саргансъ, заключаетъ только два слова: Que faire? другая отъ княгини де Нангазаки, которая пишетъ, что «соображая, сколькихъ безпокойствъ стоилъ мама пикникъ», кажется, надобно ѣхать, какова ни будетъ погода. Княгиня говоритъ, что можно будетъ обѣдать въ герцогскомъ замкѣ, а не на открытомъ воздухѣ. Это предвѣщаетъ недоброе: слова княгини, кажется, выражаютъ, что праздникъ даемъ мы; но я не высказала этого подозрѣнія, чтобъ не подвергнуть мама и себя страшному стыду. Если бѣда неизбѣжна, истинная философія повелѣваетъ покориться.

Десять часовъ.

Какой одушевленный, можно сказать, бурный споръ имѣли мы сейчасъ! Всѣ собравшіяся власти вели преніе о предполагаемой прогулкѣ, если только должно назвать преніемъ громкіе крики, съ которыми каждый провозглашалъ свое мнѣніе и никто не слушалъ чужаго. Образовались, по различію половъ, двѣ партіи, «за» и «противъ»; мужчины всѣ единодушно желали остаться; дамы такъ же громогласно объявляли, что надобно ѣхать. Конечно, послѣдняя сторона одержала верхъ, и теперь по всему отелю производится объискъ и собирается контрибуція плащей, мантилій, мекиитошей. Полдюжины кавалеровъ, для которыхъ не нашлось мѣста въ экипажахъ, свирѣпствуютъ отъ произнесеннаго имъ приговора ѣхать верхомъ. Мнѣ кажется, что вѣрность многихъ воздыхателей, устоявшая до-сихъ-поръ противъ годовъ и времени, сокрушится ныньче вліяніемъ воды.

Признаюсь тебѣ, что видъ будущихъ несчастныхъ всадниковъ выражаетъ ожиданіе, неимѣющее ничего общаго съ удовольствіемъ. Они подвергаются закутыванью и приспособленію своему къ непромокаемости, какъ люди, обреченные на неизбѣжную судьбу и потерявшіе всякую мысль о предотвращеніи ея. Другіе кавалеры, получившіе мѣсто въ закрытыхъ экипажахъ, изумительно-любезны и разсыпаются въ предупредительности, неведущей къ жертвамъ.

Составъ списка спутниковъ, то-есть расположеніе, кому съ кѣмъ ѣхать — вотъ предстоящая намъ трудность. Фамильныя отношенія такъ перепутываются, возбуждаются такіе тонкіе вопросы о приличіи, что еслибъ разсматривать половину ихъ, надобно было бы толковать годъ. Но, по общему правилу, дамы не должны быть помѣщаемы въ однихъ экипажахъ съ мужьями, съ которыми не живутъ вмѣстѣ; а люди, находящіеся между собою въ смертельной враждѣ, не должны быть помѣщаемы vis-à-vis. Соединительныя правила еще затруднительнѣе раздѣлительныхъ, потому-что никто, кромѣ самихъ участвующихъ, не знаетъ искренны или притворны нѣжныя узы ихъ сердецъ.

Мило Блэкъ О'Дойеръ принялъ на себя часть этихъ распредѣленій, и, сколько вижу, съ обыкновеннымъ своимъ недостаткомъ деликатнаго такта надѣлалъ промаховъ. Впрочемъ, онъ ихъ не замѣчаетъ и, осыпаемый проклятіями, самодовольно расхаживаетъ въ увѣренности, что оказалъ великія услуги человѣчеству. Себя онъ опредѣлилъ въ свиту матушки, и потому я, отправляясь съ княгинею де Нангазаки и графомъ де Пекингъ, избавлена отъ него надолго.

Ясно теперь, Китти, что пикникъ дается нами, на собственный счетъ. Какъ это произошло — не знаю; вѣроятно, вслѣдствіе какого-нибудь недоразумѣнія. Джемсъ ни во что не вступается. Онъ еще лежитъ въ постели и на всѣ мои убѣжденія встать, отвѣчаетъ только, что поспѣетъ къ обѣду. Карзинами съ провизіею нагружены двѣ телеги, а тележка съ шампанскимъ во льду ужь отправлена впередъ. Три повара, настоящіе джентльмены, въ черныхъ фракахъ и бѣлыхъ галстухахъ, сопровождаютъ насъ. Всѣ приготовленія дѣлаются въ «лучшемъ и роскошнѣйшемъ видѣ» и, разумѣется, «не жалѣя денегъ».

Двѣнадцать часовъ.

Вотъ еще дилемма. Во всемъ городѣ одинъ только свободный омнибусъ; а изъ музыкантовъ никто не соглашается сѣсть на наружныя мѣста въ такую погоду. Что тутъ дѣлать? Блэкъ О'Дойеръ предлагаетъ размѣстить ихъ, по жеребью, съ нами вмѣстѣ въ экипажахъ. Но одинъ намекъ объ этомъ произвелъ возстаніе въ нашихъ конныхъ, возмущающихся мыслью, что ихъ третируютъ хуже, чѣмъ «скрипкониловъ». Полицейскій коммиссаръ сейчасъ прислалъ спросить, есть ли у насъ «позволеніе отъ начальства собираться большимъ обществомъ для необъявленныхъ полиціи цѣлей». Я упросила одного изъ нѣмецкихъ вельможъ устранить это затрудненіе.

Позволеніе дано. Кареты у подъѣзда; гости садятся по мѣстамъ; мы готовы, мы ѣдемъ.

Суббота утро.

Мистеръ Кэвендишъ прислалъ мнѣ сказать, что курьеръ отправляется черезъ полчаса, и у меня остается время только приписать тебѣ нѣсколько строкъ. Мрачно было утро нашего праздника, еще мрачнѣе былъ его вечеръ. Никогда надежда на веселье не обманывала такъ жестоко; никогда удовольствіе не оканчивалось такъ плачевно!

Слезы досады, гнѣва и стыда смываютъ строки, которыя пишу теперь. Не требуй, чтобъ я разсказывала тебѣ ходъ происшествій, когда въ памяти моей остается мѣсто только печальной катастрофѣ, которою все завершилось; но постараюсь кратко объяснить тебѣ этотъ грустный случай.

Поѣздъ нашъ въ Эберштейнъ подвигался очень-медленно, потому-что дорога шла въ гору и была страшно испорчена дождемъ. Процесія, по замѣчанію нѣкоторыхъ верховыхъ кавалеровъ нашихъ, походила на похоронную, извиваясь по зигзагамъ горы при погодѣ, невозбуждавшей веселыхъ мыслей. Я не знаю навѣрное, какъ ѣхали только спутники мои по экипажу, и должна сказать, что они всю дорогу были въ самомъ дурномъ расположеніи духа и разбирали планъ пикника если не очень деликатно (вѣдь устроивала его мама), то очень-искренно. Они смѣялись вообще надъ пикниками; называли ихъ удовольствіемъ вульгарнымъ, скучнымъ, почти всегда неудачнымъ. Обѣды на открытомъ воздухѣ неудобны и нелѣпы. Общество собирается чрезвычайно-неэлегантное, неизбранное; участниками оказываются люди, никому неизвѣстные. Гдѣ начались всѣ непріятныя для васъ знакомства? — на пикникахъ. Такъ были разобраны и осуждены всѣ стороны, всѣ подробности пикниковъ, и мнѣ оставалось только спрашивать про-себя: «зачѣмъ же они согласились участвовать въ такомъ непріятномъ, неизящномъ удовольствіи?» Эта тэма занимала моихъ спутниковъ во все продолженіе медленнаго пути, и можно представить, какъ пріятно провела я время.

Наконецъ мы доѣхали до замка; но тутъ ожидала насъ новая непріятность. Осмотрѣть замокъ и сады намъ позволили; но получить позволеніе обѣдать хоть въ какомъ-нибудь изъ принадлежащихъ къ нему зданій рѣшительно мы не могли; мы наконецъ просили позволить намъ расположиться въ прачешной, въ сараѣ, даже на сѣновалѣ — все было напрасно. Что дѣлать? Отрядъ нашъ былъ близокъ къ возмущенію; рѣзкія рѣчи раздавались изъ оконъ каретъ; отчаянные партизаны собственныхъ мнѣній вылѣзли изъ экипажей подъ защитою зонтиковъ, и требовали принятія ихъ проектовъ. Одни требовали, чтобъ раздѣлить кушанья по экипажамъ; выбраны были даже коммиссары для этой раздачи; другіе хотѣли овладѣть замкомъ насильно; третьи предлагали возвратиться въ Баденъ; наконецъ маленькая партія, постепепно-усилившаяся, совѣтовала, переѣхавъ черезъ горы, спуститься въ Моргскую Долину, на другой сторонѣ хребта, гдѣ есть маленькая гостинница или, лучше сказать, харчевня для рыбаковъ, въ которой мы найдемъ, если не комфортъ, то пріютъ и убѣжище. Наконецъ это мнѣніе одержало верхъ, и мы отправились въ «Рыбацкій Отдыхъ», согрѣваемые слабыми лучами воскресающей надежды.

Путешествіе подъ гору было почти такъ же медленно, какъ и путь въ гору; крутой спускъ требовалъ величайшей осторожности; лошади измучились, едва тащили ноги. Потому мы доѣхали до «Рыбацкаго Отдыха» ужь въ сумерки. Сквозь потусклыя отъ дождя стекла кареты могла я различить только, что это маленькій, одноэтажный домикъ, стоящій надъ рѣчкою. Горы, покрытыя мглою, окружали со всѣхъ сторонъ мѣсто, которое, при хорошей погодѣ, вѣроятно, могло казаться живописнымъ.

— Намъ сужденъ несчастный день, княгиня! сказалъ молодой французскій маркизъ, подходя къ нашей каретѣ. Эта жалкая Ginguette набита народомъ, и никто, кажется, не хочетъ уступать намъ своего мѣста.

— Что жь это за люди? Кто эти невѣжды? спросила она, въ величайшемъ изумленіи отъ ихъ дерзости.

— Если не ошибаюсь, молодые ремесленники, по нѣмецкому правилу странствующіе по разнымъ мѣстамъ, что называется Wander-Jahre.

Представители различныхъ націй, составлявшихъ нашу компанію, были отправлены въ гостинницу и возвратились безъ успѣха. «Бурши», какъ они называютъ себя, нетерпѣливо ждали въ это время собственнаго ужина и, казалось, хотѣли оправдать поговорку, что голодный нелюбезенъ. Въ мысляхъ нашихъ возникли проекты краткіе и вѣрные, и большая часть общества согласилась наконецъ на полюбовную сдѣлку. Не подѣлиться ли намъ съ ними своими обильными запасами? Не купить ли ихъ уступчивость? Наши «распорядители стола» увѣрили, что даже, накормивъ ихъ до-сыта, мы можемъ еще накормить своими припасами порядочную деревню.

Проектъ былъ принятъ, и двумъ сопровождавшимъ насъ нѣмцамъ дано порученіе, вызвавшее долгіе споры съ ихъ стороны передать его нашимъ противникамъ. Но послѣдніе дѣлали множество оговорокъ; вопервыхъ, они хотѣли удержать за собою кухню; вовторыхъ, требовали, чтобъ блюда, имъ назначаемыя, переданы были непочатыми; наконецъ, чтобъ никто изъ нашей прислуги не смѣлъ садиться за ихъ столъ. О, какъ убійственна, оскорбительна была такая гордость!