Олег Рязанский - Алексей Хлуденёв

Старик стал одеваться богаче: справил новый кафтан и плетенный из шелковых шнурков кушак. В праздники подпоясывался этим кушаком, обматывая стан дважды. Распущенные концы кушака свисали на левом боку разноцветной яркой бахромой. Да и сам он как-то приосанился, подобно какому-нибудь именитому купцу. Да что там кафтан и кушак! Кузню новую поставил, гумно поставил на участке, купленном за городом по Пронской дороге.

Жизнь налаживалась так, что и помирать не надо.

В сентябре, когда Павел вместе с князем пребывал в Брянске — охранял обоз, — в Переяславль Рязанский ворвались возвращавшиеся из Москвы тохтамышевцы. С гиканьем и криками носились по граду и посадам. Грабили, убивали, насиловали. Повсюду трещали ворота. Если не удавалось разбить ворота, прямо с коней прыгали на ограды и с оград — во дворы.

Савелий с сыновьями успели попрятать сундуки в потайные ямы, закидав сверху навозом. Почуяв, что добро есть, но упрятано, ордынцы избили Савелия и его сыновей. Женщины попрятались кто куда. Катерина забилась за ткацкий станок в избе. Старший из ордынцев, десятский, увидев красивую молодую женщину в яркой поневе и расшитой цветами белой станушке, разгладил черную бородку и, распоясываясь, с усмешкой кивнул своим трем воинам:

— Подержите мне женку… Аллах не запрещает мусульманину иметь женщину чужой веры.

Услышав отчаянный вскрик Катерины, Савелий рванулся в дом, но стоявший в дверях кривоногий татарин ударил его кулаком в зубы. Старик упал, выплюнул вместе с кровью два зуба. Меж тем трое, что держали Катерину, хотели по примеру старшего справить свое удовольствие. И только один из них стал расстегиваться, как старший, вставая, локтем двинул его в грудь. "Не смей! Она моя! С собой её возьму…" Заплакал в люльке ребенок. Потянув из ножен саблю, десятский вкрадчиво подошел к нему. Миг — и острие сабли пронзило бы розовое тельце младенца. И лишь дикий вопль матери заставил татарина отдернуть руку…

Старик и старуха кидались под ноги ордынцам, когда те волокли Катерину на подворье. Савелий был вновь сбит ударом кулака в висок. Корчась, он увидел: старуха ползла, рыдая, за татарином, тащившим люльку с младенцем во двор. Ухватила его за ноги… Татарин швырнул ей люльку.

Возвратясь из Брянска и войдя в дом, Павел сразу почуял неладное: Савелий, встречая сына во вратах, стоял понурый и почерневший.

— Что? Что?! — крикнул Павел.

— В Орду… — старик всхлипнул. — В Орду увели…

Не помня себя, Павел изо всех сил ударил кнутом отца (тот лишь стиснул зубы), но вдруг рванул на себе кафтан, крикнул: — Батюшка, убей меня! Убей! Зачем мне жить? Не хочу!.. Савелий приобнял сына и, утешая как мог, повел его в дом… Говорил, что дитенок, слава Богу, жив — не тронули его…

Люлька висела посреди избы. Печально и долго смотрел Павел на спящего младенца. Тот заворочался, скривил губки, и одна из невесток подошла к нему, сунула ему в ротик кашу в тряпочке.

— Вырастет, — сказала она, перепеленав младенца. — Еще какой вырастет!

Павлу хотелось взять его на руки, но, переполненный горечью и тоской, он вдруг отвернулся, скрипнул зубами. Раздеваясь, спрашивал про набег татар, про кузнечные дела. Поглядывая на сына в люльке, вновь и вновь подходил к нему, уже и с нетерпением ожидая его новой пробудки, чтобы взять его на руки и попестовать.

Мало-помалу он приходил в себя, чувствуя — не все потеряно в его жизни.

Глава девятая. Месть

Князь Олег, вернувшись с семьей из Брянска (поездка была не впустую дочь помолвлена за смоленского князя Юрия) и увидев свой город, посады, окрестные селения разоренными и полусожженными, пришел в отчаяние. С тихим, покаянным видом ездил он по городу, мучимый мыслью о том, что, наверное, сделал ошибку, надолго удалившись из города в самые трудные времена. И стоило ли отсылать Тохтамышу посольство с дарами? Стоило ли показывать ордынцам броды через Оку? И, главное, стоило ли включать в состав посольства Родослава?

Весь этот день он был смиренен, и, глядя на него, можно было подумать, что он покорен судьбе, он готов претерпеть все настоящие и будущие несчастия, дабы подчиниться всему тому, что ниспослано свыше.

Но уже на другой день, выслушав обстоятельный доклад Ивана Мирославича, который замещал князя в городе, — о Родославе, удержанном при хане, о разбойном нападении сначала Тохтамыша, а затем и московского войска, о том, что, как стало известно, Тохтамыш пришел на Рязань по наущению суздальско-нижегородских князей Василия и Семена, — князь Олег дал волю взбаламутившейся в его душе ярости. В то время, как Иван Мирославич сидел на лавке с виноватым видом (а как не чувствовать себя виновным, коль ты замещал князя?), Олег Иванович возбужденно ходил из угла в угол по палате и возмущался. Он возмущался неоправданно жестокими, можно сказать, и неумными действиями Тохтамыша. Не понял и не оценил хан услуг рязанцев по указанию бродов через Оку. Не оценил и такого поступка Олега, как уклонение от союзнических обязательств Москве. Затем стал возмущаться низменным поведением Василия и Семена, которые, вбивая клин между Рязанью и Ордой, возвели на Олега поклеп, обвинили его в тайных дружественных сношениях с Москвой и Литвой.

С Ягайлом Олег был на дружественной ноге, это правда. Но, видит Бог, если бы вдруг Ягайло и Тохтамыш схватились друг с другом, Олег не встал бы под его руку, как он не встал бы и под руку Тохтамыша…

С ещё большим возмущением князь Олег говорил о Дмитрии Московском. Гневно обличал его в корысти и вероломстве. Напасть на Рязань и разграбить её после ограбления Тохтамышем — это уж слишком… На каком основании? На том лишь, что Олег отложился от Дмитрия… А кто — не отложился? Кто встал под его стяги? Может быть, его тесть, Дмитрий Константинович Суздальский привел полки в помощь ему? Не тут-то было!

Иван Мирославич, долгие дни пребывавший в подавленном состоянии от бедствий, принесенных Рязанской земле двумя нашествиями, явно оживился при виде своего князя гневным, готовым к отомщению. Он был рад, что князь не смирился. Что он признал за ошибку нападение на Рязань как Тохтамыша, так и Дмитрия Московского. Что он будет искать возможность для отмщения… И когда князь обратился к Ивану Мирославичу со словами: "Скажи мне, Иван Мирославич, посоветуй, — можно ль Москве прощать такое?", — боярин с жаром ответил:

— Помнишь, княже, я уговаривал тебя не заключать мира с московским князем на унизительных для тебя условиях? Помнишь? И вот он — плачевный итог. И не спрашивай у меня совета — можно ль прощать. Нельзя!

Олег Иванович наконец сел в кресло и, уже спокойнее, стал обговаривать с зятем дальнейшие действия. В отношении Тохтамыша никаких враждебных действий предпринимать не следовало: он законный хан, и своей законопослушностью рязанский князь должен был добиться расположения к себе хана, царствование которого, судя по всему, будет долгим и благополучным. Ведь он, Тохтамыш, могущественный сам по себе, пользовался поддержкой Тимура, этого ещё более могущественного правителя государства Мавераннахр1. Нет, с ханом надо было дружить, и дружить искренне, ибо, в противном случае, тебя будут клевать все кому не лень. Хану вовремя отдай дань, принеси ему и его вельможам дары — и относительный покой тебе обеспечен.

Другое дело — Москва. Не так уж у неё хороши дела, коль она в раздоре с самим ханом, коль её не поддержали союзные ей князья. И тот убыток, который Москва нанесла Рязанской земле, должен быть возмещен за её счет. Ответный удар неизбежен, но подготовиться к нему следует исподволь, тайно. Удар нанести не на саму Москву: она неприступна и её не взять, а на Коломну, этот богатый торговый город на Оке, тот самый город, некогда рязанский, мимо которого рязанцу не проехать, не испытав чувства горечи от утраты его три четверти века назад.

Продуманный до мелочей и одобренный думой ответный удар состоялся полтора года спустя, 25 марта 1384 года, в день Благовещения. Сначала нешумно и быстро стянули отряды к Перевицку, этой рязанской крепости неподалеку от Коломны; от Перевицка на скорях конное войско преодолело расстояние до Коломны, перешло по ещё крепкому льду Оку и застало врасплох тамошнюю стражу.

"Князь Олег Рязанский суровейший взял Коломну изгоном, а наместника… и прочих бояр и лепших мужей полонил, и злата и серебра и товара всякого набрался, и отошел, и возвратился в свою землю со многою корыстью", — свидетельствует летопись.

Успех этого коломенского набега окрылил Олега. Он удачно выбрал время — канун разлива рек, когда Москва не смогла сделать быстрый ответный удар; к тому же он предусмотрительно заручился поддержкой муромского, пронского и иных русских князей, в том числе и смоленского Святослава Ивановича, за сына которого, Юрия, была отдана рязанская княжна.

Ко всему прочему, он знал, что на Руси строго не осудят его. Ведь он сделал лишь ответный удар, который был ему нужен для возмещения понесенного убытка. Добытые злато и серебро он употребит на выкуп сына Родослава…