Олег Рязанский - Алексей Хлуденёв

— Эх, Фросюшка! Какое нам дело до слухов? Смоленские мужи издавна славятся мужеством и храбростью, они воинственны — и это куда важнее всего прочего!

Фрося была рада, что ей удалось помочь мужу справиться с собой. Она, конечно, одобряет его план. Надо уехать подальше от разворачивающихся страшных событий. Дочь? Там, в Брянске, будет видно, затеваться ли со сватовством. Может быть, как это нередко случается в жизни, обстоятельства сложатся так, что сам князь откажется от мысли просватывать дочь в Смоленск.

Княгиня хлопнула в ладоши и тотчас велела девкам прекращать работу в саду. Их ждали теперь другие дела — сборы к отъезду. А князь, почувствовав в душе мир, с довольным видом пошел отдавать распоряжения другим лицам.

Глава шестая. На бродах

Поджарый и жилистый Тохтамыш с несколькими сыновьями, военачальниками, нукерами, двумя суздальско-нижегородскими князьями, Василием и Семеном, рязанским княжичем Родославом и боярином Иваном Мирославичем стояли на конях на берегу Оки. День был ясный, августовский воздух прозрачен. Слева виднелась маковка лопасненской церкви. Позади хана и его свиты слышались ржание коней, голоса располагавшихся лагерем татар. Река блескуче поплескивала в лучах низкого солнца. Спуск к реке был пологим. Иван Мирославич протянул руку:

— Тут, всемилостивый царь, да умножит Аллах твое могущество, — броды. Глубина реки в этом месте воробью по колено.

Иван Мирославич был в очень хорошем расположении духа. Ему удалось-таки уговорить хана не вторгаться в пределы Рязанской земли. Для этого ему пришлось не только вручить богатые подарки, но и воспользоваться дружбой и знакомством с некоторыми лицами из окружения Тохтамыша.

Хан посмотрел из-под узкой длинной ладони вдаль за реку.

— Москва где? Серпухов где?

Иван Мирославич охотно объяснил, что Москва — на север (указал рукой), а Серпухов — левее, к западу.

— Вели твоему коназичу переехать на тот берег — посмотрим, по колено ли воробью, — приказал Тохтамыш.

— Крестничек, милый, — обратился Иван Мирославич к Родославу, которому приходился крестным отцом, — царь велит тебе переехать реку.

Родослав кивнул и тотчас стал спускаться на коне по берегу. На середине спуска его догнал на белом арабском скакуне царевич Керим, один из двенадцати сыновей хана, с кем Родослав, пока сопровождал Тохтамыша, состязался то в скачках на коне, то в меткости стрельбы из лука.

— Я с тобой, — сказал Керим по-русски (освоил несколько русских слов, пока общался с Родославом). Глаза у него были черные, блестящие.

— Хорошо, — ответил Родослав по-татарски (он тоже выучил несколько десятков слов). — Тут мелко, не бойся.

— А не мелко — отец разгневается.

— Мелко, я знаю. Я тут был с боярами. Не бойся. Круто изогнув шею, конь Родослава смело шагнул в реку — привык к ежедневным переправам через Оку под Переяславлем. Отстававший на полкорпуса лошади Керим возразил:

— Мне-то чего бояться?

— Ты, догадываюсь, не за себя — за меня беспокоишься.

Оба рассмеялись.

К Тохтамышу приблизился на поджаром узкогрудом аргамаке крепко сбитый суздальский князь Василий Кирдяпа, тот самый, который вместе с братом Семеном присоединился со своим отрядом к войску Тохтамыша загодя, чтобы убедить царя в преданности ему и враждебности к Москве. Тонкие губы его были поджаты. Иван Мирославич, уже несколько отдалившийся от Тохтамыша, навострился. Он знал, что Кирдяпа настраивает хана против Олега Рязанского.

— Всеславный царь! — голос Кирдяпы был тих и вкрадчив. — Каждой собаке известно — тут мель…

— То что надо, — добродушно ответил Тохтамыш, поглядывая на Керима и Родослава — те были уже на середине реки, и вода доходила лишь до брюха их коней.

— И мы бы с братом Семеном показали этот брод… Князь Ольг Рязанский — нет, чтобы дать тебе в помогу отряд воинов! — ничего не придумал, как прислать проводников… Невелика услуга! Прикидывается твоим другом, а на самом деле…

— Что — на самом деле? — Тохтамыш сквозь полуопущенные ресницы выцедил на Кирдяпу презрительный взгляд: не нравилась ему навязчивая услужливость суздальского князя.

— Будь он твоим другом — не то что отряд дал бы тебе в помогу, но и сам бы поспешил к тебе навстречу… Он же улизнул в Брянск.

Слова презираемого Тохтамышем Василия Кирдяпы уже входили, словно яд, в душу его. В самом деле, поведение рязанского князя не очень-то согласовывалось с его словами. Он уверил Тохтамыша через своих посольников в своей преданности, а сам по приближении Тохтамыша к границе его земли поспешил отбыть в Брянск. Кирдяпа меж тем, подбавляя дозу яда, старался изо всех сил:

— Князь Ольг — друг и заединщик Дмитрея Московского. Они заключили меж собой договор: коль будет размирье с татарами, то быть им в союзе против татар…

"Наделает нам зла Кирдяпа!" — встревожился Иван Мирославич, вновь продираясь к хану сквозь плотное кольцо его свиты. Нукеры, разворачивая своих коней, загораживали дорогу, но Иван Мирославич то словом, то ловким маневром коня проторил дорожку к Тохтамышу.

— Всемилостивый царь! — обратился он к Тохтамышу, — не все то, о чем сказал тебе князь Василий, — правда. В его словах больше кривды, чем правды!

— В чем его кривда?

— В том кривда, что князь Ольг Иванович, вступив в союз с Москвой, на самом деле не стал её заединщиком и отказал князю Дмитрею Московскому в помоге против тебя…

— Почему же тогда он сам не выехал навстречу мне?

— Лишь потому, что остерегается мести Москвы.

Тохтамыш перевел взыскующий взгляд на Кирдяпу. Тот, указав пальцем на Ивана Мирославича:

— Он говорит, что его господин опасается мести Москвы. А вот мой отец не побоялся мести и прислал меня и моего брата Семена на помогу тебе, царь. Вот почему я утверждаю, повелитель, что рязанский князь, в отличие от моего отца, великого князя Суздальского и Нижегородского, лукавит…

Теперь Тохтамыш взыскующе посмотрел на рязанского посольника. Что ответит на обвинения Кирдяпы этот бывший татарский мурза, а теперь первый из вельмож рязанского князя? Как он оправдает действия своего господина? И Иван Мирославич нашел нужные слова.

— Его отцу, князю Суздальскому и Нижегородскому, — сказал Иван Мирославич, — навряд ли грозит месть князя Московского. Ибо они — тесть и зять, родственники, а свой своему — друг поневоле…

Кирдяпа вспылил, ухватился за рукоять сабли, но рязанский посол был спокоен: знал, что хан не допустит драки. И верно: грозным движением черных, вразлет, бровей Тохтамыш предупредительно осадил не к месту вспылившего Кирдяпу. Будто и не думая выхватывать из ножен саблю, Кирдяпа отцепился от рукояти и провел рукой по поясу, как бы оправляя его.

Переехав Оку на тот берег и обратно, Родослав и Керим приблизились к хану.

— Твердое ли тут дно? — осведомился Тохтамыш.

— Да, отец, — ответил Керим. — Дно не топкое, песчаное, ровное. Мой конь ни разу не споткнулся, не оступился.

— В наших реках камней нет, — добавил Родослав.

По привычке Родослав посмотрел на Ивана Мирославича, молчаливо с ним советуясь: то ли он говорит или не то… Иван Мирославич одобрительно кивнул. Он радовался поведению княжича, за которого нес двойную ответственность — и как старший посол, и как его отец крестный…

Хан о чем-то задумался и вдруг спросил, обращаясь к Кериму:

— Я вижу, сын мой, рязанский коназич — твой новый приятель? Ты подружился с ним?

— Да, отец. Мы с Родославом подружились.

Хан опять задумался, и эти несколько секунд его раздумий вновь встревожили Ивана Мирославича. Ему казалось, что хан не случайно заговорил о Родославе, и мысли теперь его о нем, Роде. А какие могли быть помыслы хана в отношении рязанцев? Самые коварные.

К счастью, Тохтамыш повернулся к своим военачальникам и заговорил с ними о предстоящей завтрашней переправе через Оку.

На другой день, чуть свет, ордынское войско переправлялось через Оку. Тохтамыш с несколькими десятками нукеров стоял на пригорке — следил за переправой. Когда передовые отряды на рысях пошли вверх по реке — на Серпухов, хан обернулся, отыскал взглядом Ивана Мирославича и подозвал его к себе.

— Ты, Салахмир, — назвал его прежним татарским именем, — возвращайся со своим посольством в Рязань.

Иван Мирославич поспешно приложил руку ко лбу и к груди и поклонился, мысленно благодаря Бога за то, что, кажется, все обошлось благополучно. Но тут Тохтамыш остро взглянул на Родослава.

— А коназича оставь… (Иван Мирославич остолбенел: вот оно — ханское вероломство!). Да, оставь коназича при мне. Твой коназ Олег, как верно говорит суздальский Василий, — лукавый, хитрый коназ. Он хочет перехитрить меня, но у него не получится. Чтобы он не сотворил мне каких-нибудь козней, чтобы не надумал встать под рукуДмитрею Московскому, оставлю его сына при себе. Так-то!