Танго на цыпочках - Екатерина Лесина

хвостики вызывали в организме реакцию отнюдь недетскую. Так и педофилом стать недолго.

— Вот. — Ника, открыв папку, достала белый конверт. — Сам почитай.

Конверт Салаватов брал с опаской: хватит того, что Ларин дневник с утра прочел, до сих пор больно, обидно и чувство вины не отпускает, хотя Тимур совершенно точно знал: он не виноват. Лара сама выбрала путь, она полагала, будто знает, что творит, а на деле вышло…

На деле вышло, что Лара ненавидела всех вокруг, кроме себя самое, этакий особо тяжелый случай нарциссизма. Одного Салаватов не мог понять: как он раньше не заметил?

— Дураком был, — ответила Сущность, — дураком и остался. Читай давай, пока не забрали.

Письмо прояснило многое. Нике оставалось лишь посочувствовать: столь сильное потрясение нелегко пережить.

— Знаешь, — сказала она, пряча конверт обратно в папку, — я думаю, что она все-таки меня любила.

— Конечно.

— И я понимаю, почему не такая, как Лара.

— Это хорошо, что не такая.

— Думаешь?

— Знаю.

— А все-таки странно это. — Доминика сидела напротив окна, солнце светило в спину, и из-за этого казалось, будто над головой у девушки сияет нимб, как у ангела на иконе. Нимб помещался аккурат между хвостиками, точно крепился на цветных резинках. Салаватову стало смешно: вот уж картина, ангел и демон за одним столом. Кажется, раньше реклама такая шла, про черта и про ангела.

Ника вздохнула.

— Сам подумай, она меня никогда не видела, я про нее никогда не слышала. Валентина… В доме не было женщины с таким именем, и фотографий тоже не было. Ничего не было.

— Специально убрали. — Предположил Тимур. — Если ее поступок вызвал сильное возмущение, то родные вполне могли «подчистить» семейный архив.

— А как с роддомом? Разве бывает так, что рожает одна женщина, а в качестве матери указывают другую? И эта другая умирает?

— Бывает и не такое. Представь себе какую-нибудь затрапезную деревенскую больницу и высокого московского начальника, который просит доктора оказать незначительную услугу. Откажись — будут проблемы, а за согласие и сотрудничество, глядишь, и наградить сподобятся. Сложнее было найти женщину, на которую можно записать ребенка. Тут либо повезло, либо нахимичили.

— Убили? — В зеленых глазах появился такой откровенный ужас, что Тимур поспешил успокоить.

— Я документы имею в виду. Нахимичили в том плане, что информацию ложную дали. Выдумали тебе мать, понимаешь?

— Понимаю.

— Нет, конечно, если заняться вплотную этим вопросом, то, глядишь, чего и узнаем…

— Не надо. Я и так слишком много знаю. Но почему она не приезжала? Отец ведь давно уже умер, бабушку я вообще не помню, а Лара не стала бы препятствовать. Почему, Тим?

— Боялась.

— Чего?

— Тебя. Себя. Не знаю, Ника, на этот вопрос только она могла ответить. Когда на остров выезжаешь?

— Завтра. — Она дернула себя за хвостик и тут же поморщилась от боли. Смешная девчонка. — Я приеду завтра вечером, а Марек послезавтра утром. Он сказал, что я своими глазами должна все увидеть и осмотреть, он не хочет мешать. Представляешь, она завещала мне столько всего, что страшно. Квартира, машина, коллекции всякие…

— Не езди туда.

— Почему?

— У меня предчувствие. — Тимур, даже если бы захотел, не смог бы описать то странное ощущение, которое испытывал при упоминании острова. Больше всего оно походило на легкое потрескивание старых досок, нормальных с виду, но гнилых изнутри. Этот треск предупреждал: попробуй-ка стать на доску, и мигом провалишься.

Как и следовало ожидать, разговор закончился ничем. Ника твердо вознамерилась отправиться на Лисий остров и, во что бы то ни стало, найти черный лотос. Или, на худой конец, сокровище, о котором упоминалось в письме.

Поиски свои она решила начать с дневника, благо, там оставалось примерно половина. Ну и Бог с ней, пусть копается в грязи, коли охота. Для себя Тимур решил, что ни на какой остров не поедет, дневник читать не станет и вообще культурно напьется.

Мысль показалась на редкость удачной. В конце концов, уже почти две недели на свободе, а до сих пор не отметил, такое ощущение, что записался в клуб анонимных алкоголиков. За пивом Салаватов отправился немедля, благо, Ника увлеченно что-то черкала в тетради и, судя по всему, мешать отдыху не собиралась.

Когда Тимур вернулся и стал перегружать бутылки из пакета в холодильник, Ника вяло поинтересовалась:

— Пить будешь?

— Буду. — Честно ответил Тимур.

— Будем. — Поправила Сущность.

Год 1905. Продолжение

Когда небо, расколовшись напополам, сыплет дождем, все мысли исчезают, смытые, растворенные этой водой. Остается лишь шум-шелест капель, едва слышное дребезжание стекла да глухая совершенно непонятная тоска.

С того дня, когда Федор обнаружил в лесу яму с черепами, минула неделя. Целых семь дней, а пролетели, как один. Палевич томился вынужденным ожиданием, но как назло в округе не происходило ничего необычного. Да и в доме было тихо: ни тебе волков белых, улыбающихся, ни рыжеволосых призраков с теплыми руками, ни, слава Господу, убийств или исчезновений. Жизнь, точно река после весеннего паводка, вернулась в старое русло и теперь неторопливо несла воды сквозь череду дней.

И Палевич постепенно начал привыкать к этому неспешному существованию в тихом пустом доме. Он предпринял было попытку вернутся в гостиницу, однако пани Наталья заявила, что в таком случае будет вынуждена просить пана Охимчика поселится в доме, что причинит ее репутации гораздо больший ущерб. Она по-прежнему панически боялась оставаться одна, и Аполлон Бенедиктович не без душевных мук и тщательно скрываемой радости согласился остаться.

Пани Наталья ко всему оказалась интересной собеседницей, образованной, умной, острой на язык и в то же время по-детски наивной и мечтательной. В ней странным образом уживались два человека, и никогда нельзя было предугадать, с кем из них имеешь дело.

Сегодня пани Наталья, сославшись на головную боль, поднялась к себе. Надо сказать, с каждым днем она становилась все более замкнутой и нелюдимой, двойное горе не сломало ее, но ожесточило. Аполлон Бенедиктович посоветовал адвоката, настоящего мастера дела, но, к вящему сожалению Палевича, на этом помощь, которую он мог оказать Камушевским, заканчивалась. Говоря по правде, Аполлон Бенедиктович не был уверен, что адвокат принесет хоть какую-нибудь пользу: вина Николая слишком уж явна.

В том-то и дело, что "слишком", это самое "слишком" и не давало покоя Палевичу, вынуждая коротать дни в этой глуши, слушать дождь да собирать разбегающиеся мысли в кучу. В большом зале горит камин, но огонь какой-то вялый и тепла почти не дает. В такие дни холодно по определению, и Аполлон Бенедиктович мерз нещадно. Заодно с холодом и болезни вернулись, кости ломило неимоверно,