Домино - Росс Кинг

Меж деревьев я подметил мигающие огоньки — и устремился в этом новом направлении, но не успел сделать и нескольких шагов, как завидел вблизи себя, под раскидистой тенью вяза, нависавшего над Аллеей Влюбленных, чей-то недвижный силуэт. Общества, которое молва приписывает здешним укромным уголкам, я отнюдь не жаждал — и потому, втянув голову в плечи, поторопился миновать темную фигуру — фигуру джентльмена, как мне показалось. Надеясь воссоединиться с моими спутниками и уступив любопытству, которое, как всегда, возобладало над осмотрительностью, я украдкой бросил взгляд на незнакомца и тут же вздрогнул от неожиданности: шелковый капюшон черного домино не помешал мне различить треуголку, золотая отделка которой вдруг блеснула посреди обволакивавшего все вокруг мрака. Но едва я, разинув рот, попытался всмотреться пристальней, незнакомец мигом повернулся и нырнул в тесный проход, шелестя своим одеянием; гравий хрустел у него под подошвами, а откинутый назад черный капюшон мотался за спиной из стороны в сторону.

Я медлил, сердце у меня колотилось. Итак, выходит, негодяй меня узнал? Нет, конечно же, нет. Это невероятно. Во тьме, под маской — такого просто не может быть. Что ж, если на то пошло, поклялся я себе, то ладно: я еще заставлю тебя попрыгать, я — твой соперник!

Подобрав подол, я стремглав помчался за негодяем вслед по темному проходу, куда он улизнул: вот он появился и пропал снова, на этот раз растворившись в другом проходе, еще более узком, где едва достало места моим полоскавшимся на воздухе юбкам. Здесь я опять потерял его из виду и остановился в полном недоумении, однако секунду спустя заметил, как он замешкался возле увитого зеленью входа в дальнюю аллею, а потом метнулся назад, явно убедившись в том, что я его выследил. Я двинулся туда с большой осторожностью, продираясь сквозь цеплявшиеся за меня с обоих боков ветви, и очень скоро понял, что угодил в тупик. В двух шагах от меня смутно белела bauta, затем показалась рука в белой перчатке, указательный палец согнулся и поманил меня к себе. Я пришел в еще большее замешательство. Что этому подлецу нужно? И кто кого, собственно, преследует? Сделав еще один шаг и вовсе не желая раскрывать свое инкогнито в этом царстве фальшивых личин, я окликнул его писклявым голосом «мисс Миранды»:

— Роберт!

Фигура не шелохнулась. Рука исчезла, а маска и шляпа повисли в воздухе над черным капюшоном, словно они, отделенные от тела, составляли часть еще одной диковины Воксхолла: возможно, trompe-1'oeil — или сквозной картины, подвешенной на ветвях; лицо в маске, нарисованное на коленкоре, сквозь которое я мог видеть темноту, другие лица. Я чуть было не поверил, что это именно так, но тут bauta наклонилась, будто под внезапным порывом ветра, и я услышал голос:

— Кто вы?..

Я покачал головой и проговорил прежним визгливым голосом:

— Та самая, сэр, которой ваши злые умыслы нанесли самый плачевный ущерб.

— Что вы сказали? — Ряженый сохранял неподвижность. — Кто?..

— Фу, сэр, и не стыдно вам! Вы сгубили столь многих, что даже не в силах припомнить каждую? — съязвил я.

— Мадам, я вас не понимаю. Я не причинил вреда ни одной благородной даме.

Ага, мерзавец, ты у меня на крючке!

— Элинора, — оскорбленно провозгласил я, — мисс Элинора Клайсроу! Ну же, бесчестный плут! Осмелишься ли ты и теперь меня не признавать?

О, как бы я насладился выражением бесстыдной физиономии этого пройдохи, когда он заслышал названное мной имя; как бы желал удостовериться, что оно хлестнуло по его совести, подобно кнуту кучера! Но маска всего лишь немного приподнялась, будто от легкого ветерка, который принес с собой крепкий запах «Дурацкой отрады».

— Так это ты — ты? Неужели, после стольких лет? — В голосе, колыхнувшем черную вуаль внизу маски, прозвучало презрение. — В чем причина столь странных обвинений, потрудитесь объяснить?

— Загляни в клоаку своего сердца — и там ты найдешь ответ, — произнес я с пафосом, блестяще, как мне представлялось, разыгрывая роль, впору любому актеру на сцене. — Перед тобой жертва твоего жесточайшего надругательства. А ты — отъявленный негодяй, в распоряжении которого не меньше ловких ухищрений и завлекательных выдумок, чем здесь, в этом парке чудес! Да, твой мир столь же полон обмана, как и этот, нас окружающий! Вы, сэр, дарили мне надежду, не скупились на обещания, но за великолепно расписанными иллюзиями таилось, незримо для невинного взора, самое гнусное предательство.

— Ты сама не понимаешь, что несешь, — нагло огрызнулся мой собеседник, в точности подражая театральному злодею. — Я сроду тебе ничего не обещал.

— Ты затеял против меня искусную интригу, под стать любой пьесе, что ставилась на сцене «Друри-Лейн». Назвать имена актеров? Труппа состояла из подонков, которым ты поручил разные роли. Мистер Ларкинс… Миссис Кук… Сэр Эндимион…

— Выходит, ты неблагодарная потаскушка — и к тому же совсем безмозглая!

— А вы, сэр, сводник, подмога распутникам! Но к чему распространяться о моей трагедии? Да-да, именно в трагедии вы уготовили мне главную роль — и вам, как автору, хорошо известна развязка. Поговорим лучше о других действующих лицах. Теперь до меня дошли слухи, — откуда, не тщитесь узнать, жалкий плут, — что у вас на уме новая драма, новые злодейские умыслы против еще одной девушки благородного происхождения.

— Об этом у вас неверные сведения, мисс Клайсроу, — как и обо всем прочем.

— Верные, не волнуйся. Назвать ее имя? — Я шагнул вперед. — Ты останешься невозмутимым — и твое черное сердце не дрогнет?

— Мое сердце, малышка, ни капли меня не беспокоит.

— Должна, увы, поверить, что ты хотя бы раз в жизни не лжешь, низкий обманщик. И все же я могу — пускай немного — заставить тебя трепетать. — Я сделал еще один шаг по направлению к тупику, где на меня пахнуло дивным ароматом «Дурацкой отрады», заглушавшим омерзительное зловоние. — Леди Боклер! — проговорил я.

— Что?! — Негодяй, похоже, и в самом деле был не на шутку ошарашен. Он замер на месте, точно пригвожденный. — О чем это вы? Знать ничего не знаю…

— Леди Петронелла Боклер, — повторил я еще тверже, почти что своим собственным, естественным голосом. — Опять скажешь, ты тут ни при чем?

Негодяй по-прежнему не двигался, и я еще подступил к нему еще ближе: нас разделяло всего несколько футов ночной тьмы. Молчание до осязаемости красноречиво подтверждало его вину. Да, клянусь небом, он теперь был у меня на крючке!

— Что ты обещал ей? — Мне ничего не стоило одним движением свернуть ему шею. — Какие козни ты строишь для нее? Готов поручиться, ей придется исполнить в твоем спектакле ту же самую роль, какую ты отвел мне!

Роберт попятился и уперся спиной в ствол ильма.

— Не понимаю, о чем вы…

— Сейчас, разрази меня гром, поймешь! — Прокричав эти слова во весь голос, я сорвал свою маску и вперил в негодяя испепеляющий взгляд. — Я обвиняю тебя, я — Джордж Котли! Прочь всякое лицемерие и притворство! Долой маски, сэр, — поговорим лицом к лицу!

Однако едва я попытался сорвать с него маску, как он с силой ударил меня по рукам, а сам ухватился за рукоятку шпаги в блестящих ножнах, спрятанных под полой черного плаща. Я, увы, не заметил этого орудия раньше — и потому был принужден отступить. Но прохвост не воспользовался своим преимуществом — и вместо того, как тогда на Ковентри-стрит, обратился в бегство, прошмыгнув мимо меня на одну из соседних тропинок, прежде чем я успел опомниться. И вновь я бросился за ним в погоню по множеству извилистых переходов и закоулков — и даже сумел вцепиться ему в воротник и развернуть к себе, но он тут же сшиб меня с ног, на сей раз ударом шпагой плашмя. Теперь мы оказались на Южной Аллее: несколько костюмированных фигур замедлили шаг и сгрудились вокруг, желая понаблюдать за нашим препирательством. Один из ряженых, в длинной мантии и алонжевом парике, по всей видимости, задумал устроить третейский суд; он подошел ближе и спросил меня, указывая на запыхавшегося Роберта, который стоял надо мной с занесенной шпагой:

— Скажите, сэр, учинил ли вам этот джентльмен какую-либо обиду?

— Обиду, сэр, он нанес не мне, — ответствовал я недрогнувшим голосом, — но тем несчастным особам, которые хорошо мне известны. — Я поднялся с усыпанной гравием дорожки и, не желая вселить в слушателей ни малейшего сомнения и не допустить превратных толкований, продолжал еще громче: — Я обвиняю его в величайших злодеяниях, а именно: в попрании нравственности, в поругании добродетели и в очернении доброй репутации мисс Элиноры Клайсроу, родом из Бэкингемшира, а также в посягательстве на доброе имя другой леди — благородного происхождения и дорогой моему сердцу.

Гнусный лиходей, обличенный публично, вновь попытался удариться в бега, но я схватил его за руку: шпага выпала на землю, а путь преградила та самая фигура в одеянии городского судьи. Этот ряженый явно наслаждался почтением, какое оказывала ему толпа, словно бы безоговорочно признав полномочия власти, воплощенной в судейской мантии.