Домино - Росс Кинг

Я даже не пытался ответить, все еще пребывая в замешательстве и внутренне кипя от негодования по поводу высказываний сэра Джеймса, но тут один из приятелей Топпи, наряженный косарем, быстро вставил:

— Ни к тому, ни к другому. Третья разновидность, ручаюсь вам.

— Думаю, именно так, — заметила леди Сакарисса, лаская певца нежным взором. — Он воистину обладает голосом, который не может принадлежать мужчине или женщине, а только некоему богу.

— Я бы сказал, скорее каплуну, — пробормотал косарь. — Ку-ка-реку! Слышен крик петушка.

— Вы были бы точнее, — шепнул в ответ Топпи, — если бы отсекли «петушка», как поступил с ним доктор.

Когда развязные остроты сменились чередой язвительных суждений насчет того, сумеет ли кавальеро отличиться как игрок в бадминтон, будучи не в состоянии «продержать волан на весу», дамы обозвали шутников негодными завистниками. Я же почти не слушал исполнителя, хотя пел он великолепно, и пропускал мимо ушей вызванные им пересуды, поскольку, едва усевшись на место и далее на протяжении всего ужина — в особенности после выпадов сэра Джеймса, — прилежно разглядывал через подзорную трубу ряженых, которые прогуливались рука об руку мимо нашей беседки. Надеясь увидеть леди Боклер (а я не сомневался, что узнаю ее тотчас же — под маской она или нет), я, однако, потерпел неудачу — и с великой радостью встретил предложение совершить прогулку по парку.

Мы расплатились по счету, причем моя доля, к немалому моему беспокойству, составила сумму в пять шиллингов и шесть пенсов, а затем двинулись по Большой Поперечной Аллее. Миновав помост для танцев, где игроков в бадминтон вытеснило, наконец-то, не менее шумное общество танцующих, мы прошлись вокруг, выставив себя на обозрение прочей публике, которая, в свою очередь, показывалась нам, словно мы и они были одновременно и актерами, и зрителями: следили за представлением и вместе с тем его разыгрывали. Вскоре мои спутники забрались далеко вперед, и вся наша компания мало-помалу рассеялась по сторонам, поддавшись на соблазны множества павильонов — Турецкого Шатра, Китайского Домика, Храма Комуса, на редкость богато украшенного Чертога Музыки на Большой Аллее, пока в итоге я с ужасом не обнаружил, что остался в полном одиночестве.

Горчайшие сожаления терзали мне сердце при мысли о том, насколько иначе протекал бы вечер, если бы только леди Боклер согласилась меня сопровождать. Как вытягивали бы шеи вослед нам ряженые из беседок! Сколько немолчных перешептываний и вопросов вызвал бы турецкий костюм; эти знаки внимания наверняка пробудили бы в леди Сакариссе ревнивое чувство к леди Боклер, а в сэре Джеймсе — и, возможно, даже в Топпи — зависть ко мне. Теперь, однако, лишенный тягостного общества, равно и общества миледи, я шествовал сквозь веселившуюся толпу, словно был облачен не в одеяние Полуночной Матушки, а в плащ невидимки; словно был не живым существом из плоти и крови, а всего лишь рисованной тенью Секста Тарквиния.

Тем временем я забрел чуть ли не в самый дальний конец Южной Аллеи, почти что к Храму Нептуна, позади которого расстилались темные и безлюдные поля. Гуляющие попадались здесь гораздо реже: большинство из них скопилось в противоположной стороне, вволю предаваясь танцам, музицированию и другим развлечениям, сопряженным с многолюдством. Несколько ряженых, шедших мне навстречу, носили костюмы цыган, которые со стороны ничем не отличались от настоящих. У одного из этих гуляк в уши были вдеты золотые серьги, а голову украшал яркий головной платок Короля-Щипача, тогда как его спутники, старательно изображая собой свиту, состоящую из подданных монарха, переговаривались на тарабарском жаргоне, свойственном нечестивому ордену грабителей. Настроение у меня заметно улучшилось: мне так пришлась по душе ловкая изобретательность этих участников маскарада, что не терпелось выразить кому-нибудь из них мое неподдельное восхищение. Меня остановила, однако, вспыхнувшая меж ними жуткая ссора: Королю-Щипачу, очевидно, не понравилось замечание, которое какой-то из его подданных адресовал королеве; та следовала за супругом по пятам, а за ней семенила крохотная собачонка.

— Я тебе проломлю твою треклятую башку! — гремел король. — Вышибу к черту вонючие мозги!

— Эка, подумаешь, блоха и то больней кусает! — огрызнулся обидчик.

— Заткни пасть, а то я живо тебе зубы пересчитаю! Схлопочешь по шее — мало не будет!

— Кишка тонка! — нагло ответствовал противник, уперев руки в бока. — Вы, милейший сэр, похоже, совсем того.

Прочие представители племени не замедлили образовать противоборствующие альянсы — и вскоре ночной воздух огласился новыми угрозами сходного содержания: фразы наподобие «Да я тебе скулу сворочу!», «Нос расквашу!» или «Ты у меня юшкой умоешься!» слышались поминутно, однако перечисленные угрозы, невзирая на всю ту горячность, с какой они выкрикивались, на самом деле, сколько я мог заметить, ни разу не были осуществлены практически. Скоро аллея наполнилась другими гуляющими, изрядное число коих охотно ввязалось в свару не только словесно: усыпанная гравием дорожка в мгновение ока превратилась в арену рукопашной схватки, боевые рубежи которой пришли в полное расстройство, а костюмированные фигуры ринулись врассыпную.

Я также изготовился оказать посильные дипломатические услуги, однако очень скоро с изумлением обнаружил, что прежние антагонисты из цыганского лагеря забыли о недавней распре и принялись действовать сообща: одни швыряли пригоршни нюхательного табака прямиком в маски бойцов, а другие, включая королеву, проворно вытаскивали У чихавших джентльменов карманные часы и бумажники — с тем, чтобы побыстрее в суматохе исчезнуть и раствориться на «сумеречных тропах», которые с обеих сторон узкими притоками вливались в Южную Аллею.

— Проклятые цыгане! — задыхаясь и кашляя, с трудом выговорил один из пострадавших, стоя на коленях: он только что сорвал с себя маску и принялся яростно тереть слезившиеся глаза костяшками пальцев. — Клянусь небом, меня обчистила эта подлая банда! — Тут полились жалобы на дороговизну кареты из Сток-Ньюингтона и потерю цепочки от часов, бывшей некогда собственностью мистера Бо Нэша.

Я вновь порывался вступить в спор — на сей раз для зашиты ограбленных, но, приблизившись к обитателю Сток-Ньюингтона, ошеломленно заметил поодаль, за одной из китайских арок, одинокую леди в турецком костюме, лицо которой скрывала овальная черная маска. Ее одеяние было из алого, а не из ультрамаринового дамаста; тюрбан, отливавший золотом, был меньшего размера и без шелкового покрывала; впрочем, стоило мне вытащить из кармана подзорную трубу и приставить ее к глазу, как последние сомнения рассеялись: наконец-то я отыскал леди Боклер! Однако при виде меня миледи поспешила ретироваться и скрылась в одном из узких проходов, которые соединяли Южную Аллею с малоосвещенными участками Аллеи Влюбленных.

— Миледи! — воззвал я, вконец обескураженный такой пугливостью, и мигом выбросил из головы плачевную участь франта, ползавшего передо мной на коленях в напрасных поисках денег и цепочки. — Миледи, умоляю вас!

Я подобрал юбки и ринулся по широкой тропе к Храму Нептуна, то и дело увертываясь от исходивших воплями жертв и от дворняжки цыганской королевы, которая, празднуя свободу, норовила вонзить мне в лодыжки мелкие острые зубы. Едва избавившись от этих помех, я влетел в тот самый проход, где мелькнула леди Боклер, но не обнаружил там ни малейших ее следов — а точнее, чьих бы то ни было следов вообще.

Я осторожно прокрался на цыпочках сквозь живые изгороди и выбрался на Аллею Влюбленных, но, памятуя давнее предостережение Топпи, не слишком стремился забираться далеко. Однако гораздо более меня страшила мысль о том, что миледи блуждает по этой предательской дорожке в совершенном одиночестве, и потому я боязливо сделал несколько шагов вперед, а потом замер на месте и огляделся. Не странно ли? Только-только меня окружал неистовый переполох, теперь же можно было подумать, будто я блуждаю в дремучих дебрях безлюднейшего в Британии леса! Музыка и голоса смолкли позади; с каждым шагом тени на моем пути делались все гуще, словно их всюду намалевали черной краской.

— Леди Боклер! — позвал я наугад голосом, скорее походившим на шепот, и навострил уши в ожидании ответа, однако теперь смолкло даже пение кавальеро; кроме шуршания моих башмаков по гравию и затрудненного под маской дыхания, до слуха доносились только трели невидимых соловьев из гнезд у меня над головой.

Обогнув угол, я вновь услышал голос кавальеро, словно бы манивший к себе. Однако этот почти неземной напев оказался ненадежным проводником; я никак не мог выбраться обратно на Большую Аллею, к ярко освещенным павильонам. Так причудливо доносил его ко мне то оживавший, то стихавший ветерок, что поначалу я попал на одну из сумеречных аллей, потом на другую, будто блуждал среди высоких живых оград лабиринта, подобного тому, что устроен в Чадли-Хаус, где однажды провел добрую половину воскресного дня: каждый неверный поворот смущал и все более меня запутывал, а Топпи тем временем, наслаждаясь свободой по другую сторону оград, весело меня подначивал.