Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский - Олешкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот, — сказал я. — Допрыгались. Ни один хороший поступок не остается безнаказанным.
— Как ты можешь так говорить? Как? Ты? Добрый и тихий отшельник Кур?
— Вот, вот. Надо было оставаться таким, тихим и добрым. А когда тихий и добрый начинает везде совать свой нос, становится нетихим, такое вот и получается.
— Что?
— Он попадает в яму… И не один, а еще с товарищем по борьбе.
Шара отвернулась. Мои рассуждения ей не нравились.
— А ну-ка встань на задние лапы, — вдруг сказал я.
— Зачем?
— Я попробую забраться к тебе на спину.
Шара встала на задние лапы, уперлась передними лапами в стену, я забрался к ней на плечи — но увы. До верха было еще далеко, то есть высоко. Да и Шара еле-еле стояла. Все это я проделал просто от отчаяния.
Наступила ночь. Над нами светили звезды. Горловина колодца напоминала крышку банки, со множеством мелких отверстий. Внутри банки находились мы, мы сидели на самом дне, и оно было таким маленьким, что мои колени упирались в подбородок, а Шара кое-как скрючилась под моими ногами.
Это сколько на небе звезд? — подумал я. — А планет? Тысячи, миллионы тысяч, миллионы миллиардов тысяч. Вот кто-то смотрит сейчас оттуда и думает: «Это ж сколько на небе звезд….» Этот «кто-то» так далеко, что и представить невозможно. И мы никогда с ним не встретимся. Если сейчас я зажгу фонарик и буду подавать ему сигнал бедствия, то этот свет он увидит через миллионы лет… К тому времени и мой фонарик погаснет, и он… и я… Мне стало так грустно, что и словами не передать. Я обнял Шару, она обняла меня. Ей тоже стало грустно. Еще бы! Мы одни с ней во всем звездном небе.
— Давай сыграем в шахматы, — вдруг сказала Шара. — Нарисуем на земле доску, фигуры и будем играть.
— Как в «крестики-нолики»?
— Да. Ты сделаешь ход — сотрешь фигуру. Потом нарисуешь ее на другой клеточке, куда пошел.
Я понял: Шара хотела меня приободрить, она понимала, как мне сейчас плохо.
— Давай играть лучше в города, — сказал я. — Я называю город, а на какую букву он кончается — называешь ты.
— Нет. Давай лучше в съедобное — несъедобное.
Бедная собачка, ей так хотелось есть.
— Давай.
— Мясо! — сразу сказала Шара.
— Постой… Ты не любишь мяса. Ты сама говорила.
— Утром не любила, а сейчас люблю.
— Хорошо. Значит, «мясо», а мне надо на букву «о»?.. Омлет!
— С колбасой, — сказала Шара.
— При чем тут колбаса? Ты должна — на букву «т»! Омлет кончается на «тэ».
— Тогда торт! Кремовый и очень большой. Сверху крем, а внутри мясо!
— Торт не бывает с мясом.
— И не надо. Тогда мясо без торта.
— На букву «т»?
— Да, тушеное мясо. Тушенка.
— Хорошо, тушенка. Значит, мне на букву «а».
Я задумался:
— На «а»… Ананас! Тебе — на букву «с»!
— На «с»? Свежее, свежее, очень свежее мясо!
— Все. Не буду с тобой играть. Ты думаешь только о мясе…
Сверху послышался шорох, что-то полетело вниз и шлепнулось к нашим ногам… Ура! Бананы. И кокосовый орех. Ура! В орехах — дырки, внутри орехов — кокосовое молочко. От жажды и голода мы не умрем.
— Привет, — прошипел чей-то голос. — Спускаюсь к вам.
К нам спустился толстый канат, это был АЙ-Я-ЯЙ:
— Ну, как? Вам не скучно?
— Нет. Жаль только, что ноги девать некуда.
— А ты свернись кольцом, — сказал Ай-я-яй.
— Я не змея.
— Тогда полезли наверх?
— Как?
— Как по канату лазают. Канатом буду я. А вы полезайте. Только погоди. Мне надо за что-то там уцепиться хвостом.
Он замер на мгновение. Там, наверху, он ощупывал хвостом место около колодца:
— Не получается. Голова у меня здесь, а хвост там. А хвост без головы ничего не видит.
— А ты перевернись, — сказал я. — Пусть хвост будет здесь, а голова там. Тогда ты все там и увидишь. И за что цепляться, и все.
— Правильно, — обрадовался Ай-я-яй. — Какой ты умный! Я б ни за что не догадался.
— Еще бы, — сказала Шара. — Он у нас писатель.
— Писатель? — удивился Ай-я-яй. — Как наш Тьен?
— Лучше, — сказала Шара. — Намного лучше. Он такую сказку пишет, пальчики оближешь!
— Лучше Тьена не бывает, — сказал Ай-я-яй. — А про что сказка?
— Так мы никогда не выберемся, — сказал я. — Потом расскажу.
Ай-я-яй исчез. Исчезла его голова. Но зато появился хвост.
Я схватился за хвост, попытался подтянуться, но ничего не получилось, очень уж его хвост был скользкий.
— У меня не хватает сил вас вытащить. Вы такие тяжелые, — сказал Ай-я-яй. — Придется ползти за помощью.
И опять он исчез. Мы подумали, что навсегда. Так долго его не было.
Но вот наверху раздались шорохи, тихий свист и шипение.
— Теперь нас много. — услышали мы голос Ай-я-яя. — Потерпите. Сейчас мы вас вытянем.
Змеи сцепились узлами, и мы, будто по веревочной лестнице, поднялись на поверхность.
В жизни все должно быть иначе
День, как и ночь, на юге наступает быстро. Только что было темно, хоть глаз выколи, а вот уже стало серым небо, запели птицы, солнце будто подпрыгнуло над озером, загорелись верхушки гор, вспыхнули листья пальм — и наступил день.
Когда мы вылезли на поверхность, день набирал силу. С каждой секундой, с каждой минутой становилось все светлее, все теплее.
Осторожно, прячась за кустами и деревьями, чуть ли не ползком, мы приблизились к деревеньке. Змеи сопровождали нас, тоже, в полном смысле слова, — ползком.
Нас поразила тишина. Ни оживленных голосов, ни стука топора. Только плачут в домиках дети, да слышны окрики служанок-обезьян. «Скворечники» пусты, все «птички» разлетелись.
Ай-я-яй догадался первым:
— Все ушли на войну.
— Почему ты так думаешь?
— Никого нет, оружия тоже… И лодок нет. Значит, все ушли, то есть уплыли. Зачем, если не воевать?
Он прав. Неужели началась война?
Шара быстро обнюхала местность и подтвердила:
— Они уплыли и все взяли с собой. И оружие, и одежду, и еду… Надо немедленно бежать, лететь, плыть! Надо остановить войну!
— Вперед! — крикнул я.
— Постой, — сказал Ай-я-яй. — Куда «вперед»? Куда? Вплавь до границы далеко. И змеиного яда у нас нет. Мы станем легкой добычей для Харры.
— Что же делать?
И тут я вспомнил про Питера-дака! Он обещал
