Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский - Олешкевич

Спустившись вниз, Николай пошел по чертежам в сторону Мавзолея. Идти было легко и привычно. Исправно светили лампочки, пел песни свои стремительный поток. Такой же, как в Черемушках, Химках или других районах столицы. Николай в такие минуты думал: «Как бы высоко ни взобрался человек — суть его одна…»

Сетки на лампочках отбрасывали решетчатые тени, и это тоже наводило на философские размышления. «Ничего, — успокаивал себя Николай, — бывали и худшие моменты, и то выходили из дерьма сухими».

Добравшись до очередной лампочки, он сверился по чертежам — шел он абсолютно правильно. Впереди должен был находиться старый царский слив, замурованный большевиками («не хотим жить и мочиться по-старому»), он-то и пролегал под телом вождя.

Простукав стены, Николай обнаружил пустоту, достал из рюкзака «бошевский» инструмент: портативный отбойный молоток необычайной силы, дрель, пилу. Все это не требовало подключения, а работало на специальных аккумуляторах. Пробив отбойником дырку, он расширил ее обыкновенной кувалдой. Там, в глубине, в пучке яркого света, действительно был старый туннель. Абсолютно сухой, уложенный плиткой. При более тщательном рассмотрении на плитках проглядывал двуглавый орел с вензелями «Н-Н». «Николай Второй», — догадался наш Николай. — Вот мы и встретились».

Туннель был низкий. Согнувшись в три погибели и матеря царских инженеров, Николай добрался до следующего поворота. Наверху мелькнул свет, а внизу что-то засеребрилось. Николай пригляделся. Все дно перед ним было усеяно водочными шляпками: старенькие «бескозырки», и послевоенные с «зубром», и картонные пробки, и сургучные, и винтовые. В свете фонаря все это сверкало и переливалось, как елочные украшения. «Не один, видать. Новый год справили там, наверху».

Теперь можно было встать в полный рост: вверх уходила горловина колодца, и там она заканчивалась решеткой. Николай встал на цыпочки и перерезал ее «бошевской» пилой. Затем он подтянулся, перебросил ноги и… оказался в просторном, напоминающем аквариум, помещении: стены в белом кафеле, искусственный свет, сильный запах лекарств, а в центре, за стеклом — длинный мраморный стол. На нем что-то лежало, накрытое простыней. Николай подошел к столу. Перед тем как сдернуть покрывало, он обратил внимание на круглую фиолетовую печать: «Фабрика-прачечная № 17»…

Он сдернул простынку… На мраморном столе… лежал… Ленин! И не один — а целых три. В одинаковых пиджаках, брюках, бородках, с одинаковыми башмаками. На подошвах — одинаковые нестертые гвоздики.

Какой же из них настоящий?! Николай решил начать с «правого».

У «правого» в кармане ничего не было. Кроме носового платка.

— Кукла! — решил Николай.

Зато у второго! В левом кармане рука нащупала хрустящую бумажку. Это был чек. Настоящий! С длинной вереницей нулей.

Николай быстро сунул его в брезентовый карман.

Обратный путь был намного короче. Не только потому, что он был путем назад, а потому, что он вынырнул не во дворе, где ждал его Колобков, а у подножия Исторического музея, где стоял его старенький «Москвич».

Переодевшись и побросав снаряжение в багажник, он сунул пятидесятидолларовую бумажку знакомому милиционеру.

Милиционер кивнул:

— Холодно внизу?

— Как в Мавзолее.

— И до него добрались. Пора! Чтоб не мешал движению. К Собчаку, к маме!

Через каких-то сорок минут Николай был в Шереметьеве. А еще через час далеко от Родины. Время от времени высоко в воздухе он ощупывал в кармане драгоценный чек.

— Спасибо, Ильич. Спасибо, дорогой. От лица всей нашей партии… Большое коммунистическое спасибо!

3. Николай Борисович Елкин

Прождав более двух часов, Геннадий Пантелеевич по-настоящему разволновался. Человек он был творческий, мнительный. Воображение его рисовало красочные картинки: огромное крысоподобное существо прыгает на Николая, валит на землю, подбирается к горлу…

— Нет! Я должен его спасти!

Колобков решительно отодвинул крышку и спрыгнул вниз.

Идти было страшно, пахло сероводородом, как в мацестинских ваннах до распада Союза. У первого перекрестка Колобков задумался. Куда?.. Направо? Налево? Прямо! Только прямо. Именно там — Мавзолей.

Он старался не ступать ботинками в противную жижу, карабкался вдоль стеночек. Не очень получалось. То правая нога, то левая соскальзывала. Впереди послышался шум. Сверху падал поток воды. Все! Дальше пути не было. Только скобы в стене.

Они вели вверх, туда, откуда низвергался водопад.

Можно было отступить, но Колобков полез. Его герои были бы им довольны. Все выше и выше. Уворачиваясь,

отфыркиваясь, проклиная все на свете. Как в фильме «Замурованный», где он играл подпольщика, точнее подземщика. Именно так его герой выбрался на поверхность. А в жизни?

Он выполз в огромную пещеру. Ящики в несколько этажей. Лопнувшие гнилые доски. Папиросы «Казбек», выпавшие наружу. Банки тушенки. «Анчоусы», «Крабы». Несколько разбитых бутылок портвейна «Массандра». В углу пещеры — два вертикальных рельса и на них площадка с электрической лебедкой. Вроде тех, на которых ремонтируют фасады зданий. Колобков встал на площадку и нажал пусковую кнопку. Как ни странно, площадка поехала. С жутким скрежетом, с толчками, остановками, но поехала. Проплывали стены пещеры, мрачные с обвалившейся штукатуркой. С ручейками бегущей по ним воды. Площадка остановилась. В стене пещеры был коридор. В конце его — массивная дверь. Здесь было светло. Свет падал сверху, из стеклянной крыши. Над ней просто и бесхитростно светила луна.

Колобков подошел к двери. Массивная, стальная. С крутящейся ручкой. Вроде тех, что в фильме «Ракетный щит Родины». Тогда во время тревоги, когда в комплекс пробрался диверсант, он открутил ручку и открыл дверь. А теперь?..

И теперь. За дверью был небольшой тамбур, а там — вторая, обычная. Дверь как дверь. Из двух половинок. Деревянная, с бронзовой ручкой. Колобков покрутил ручку, подергал — дверь не поддавалась. Тогда он просто разбежался и ударил в нее всем своим шестидесятивосьмикилограммовым телом.

Дверь не выдержала, сломалась. В грохоте кирпичей, рвущихся обоев и пыли Колобков вывалился в какое-то помещение.

Кровать с деревянным изголовьем, столик на колесиках, кресла, на стенках — бра, картины. Очень уютно. Просто — номер «люкс» в гостинице «Жемчужина», когда его еще приглашали на «Кинотавры».

— Кто там? — раздался низкий голос.

Дверь из соседней комнаты открылась. Колобков остолбенел. Перед ним стоял сам Президент, Николай Борисович Елкин. Без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами. Спутанные седые волосы, несколько карандашей в руке — видимо, работал. За открывшейся дверью — полутемный кабинет без конца и края, с единственной горящей на столе лампой в зеленом абажуре.

— Кто вы? Как сюда попали?

— Дверь… через попал… Борис Николаевич, — путая порядок слов, сказал Колобков.

Президент внимательно его рассматривал, очевидно соображая, что предпринять: вызвать охрану или самому скрутить. Но вдруг его взгляд смягчился:

— Колобков, кажется? Геннадий?

— Точно. Пантелеевич.

— Знаю вас. Колобков. По фильму «Деревенская рапсодия». Вы