Чужак в чужой стране - Роберт Хайнлайн

— А кто из нас болтает?

— «Женщина соблазнила меня». — И Джубал закрыл глаза.

Добравшись до дома, они нашли там Кэкстона и Махмуда, прилетевших, чтобы провести с ними день. Бен расстроился, не застав дома Джилл, но утешился в компании Энн, Мириам и Доркас. Махмуд всегда наносил визиты, заявляя, что желает навестить Майка и доктора Хэршо; однако и он не впал в отчаяние, застав на месте лишь пищу, питье и сад с одалисками в качестве развлечения. Мириам растирала ему спину, а Доркас массировала голову.

— Не вставайте, — сказал Джубал, поглядев на него.

— Да я и не могу, она на мне сидит. Привет, Джубал, привет, Майк.

— Привет, мой брат, Вонючка, доктор Махмуд. — Затем Майк мрачно поприветствовал Бена и попросил позволения удалиться.

— Беги, сынок, — сказал Джубал.

— Майк, ты ел? — спросила Энн.

— Энн, я не голоден, — серьезно отвечал он. — Благодарю тебя. — Он повернулся и ушел в дом.

Махмуд вывернулся из-под Мириам, едва не свалив ее.

— Джубал? Что беспокоит нашего сына?

— Да уж вид такой, будто у него морская болезнь, — подтвердил Бен.

— Пускай. Сверхдоза религии. — Джубал кратко описал утренние события.

— Неужели была необходимость оставлять его наедине с Дигби? — нахмурился Махмуд. — Мне это кажется — уж простите меня, брат! — неразумным.

— Махмуд, он должен осваиваться. Ты пытался учить его теологии, он мне рассказывал. Можешь назвать хоть одну причину, из-за которой нельзя было дать шанс Дигби? И отвечайте мне как ученый, а не как мусульманин.

— Я не способен отвечать иначе, как мусульманин, — тихо молвил Махмуд.

— Извините, понимаю необходимость, хотя и не согласен.

— Джубал, я пользуюсь словом «мусульманин» в его прямом значении, а не в смысле фанатик-сектант «мохаммеданин», как не совсем точно определила их Мариам.

Та не смогла утерпеть:

— Да, так и буду вас называть, пока не научитесь правильно произносить «Мириам». И перестаньте вертеться!

— Хорошо, Мариам. Ох! Женщины не должны быть такими тренированными. Джубал, как ученый, я считаю Майка венцом моей карьеры. Как мусульманин, я нахожу в нем готовность подчиниться воле Божией… и я счастлив, хотя есть сложности: он все еще не может грокнуть значение английского слова «Бог». — Махмуд пожал плечами. — Арабского «Аллах» тоже. Но как человек, и всегда — как раб Божий, я люблю его, нашего приемного сына, нашего брата по воде, и не желал бы, чтобы он подпадал под дурное влияние. Оставим в покое веру, но этот Дигби, кажется мне, способен просто растлить, сбить его с пути истинного. А вы как думаете?

— Оле! — захлопал в ладоши Бен. — Он скользкий тип, я не высвечивал его темные делишки в своей колонке лишь потому, что наш Синдикат боится печатать, материалы о нем. Продолжайте, Махмуд, так я, глядишь, выучу арабский и куплю коврик для молитв.

— Надеюсь. Коврик, впрочем, не обязательно.

Джубал вздохнул:

— Я с вами согласен. Я бы предпочел увидеть, как Майк курит марихуану, чем ждать, пока Дигби обратит его в свою веру. Но я не думаю, что им удалось обмануть Майка с помощью своих трюков… к тому же, ему нужно учиться противостоять дурным влияниям. Вас-то я таковым не считаю, но не думаю, что ваши шансы выше: у парня могучий ум. Возможно, Мохаммеду пришлось бы потесниться для нового пророка.

— Если господь пожелает, — объявил Махмуд.

— Да, спорить не о чем, — согласился Джубал.

— А мы тоже обсуждали религию в ваше отсутствие, — мягко произнесла Доркас. — Босс, вам известно, что у женщин есть душа?

— Ну да?!

— Так Вонючка сказал.

— Мариам, — пояснил Махмуд, — пыталась выяснить, почему мы, «мохаммедане», считаем, что души есть только у мужчин.

— Мириам, это такое же заблуждение, как и нелепое представление, будто евреи приносят в жертву христианских младенцев. В Коране утверждается, что на Небеса попадают целыми семьями, и мужчины и женщины, например, «Золотые украшения», стих семьдесят, не так ли, Махмуд?

— «Войдите в Сад, вы и жены ваши, и станете счастливы», насколько можно перевести, — согласился Махмуд.

— А я, — вставила Мириам, — слышала про прекрасных гурий, с которыми развлекаются в раю мужчины. Где же тогда их жены?

— Гурии, — ответил Джубал, — совсем другие существа, вроде джиний или ангелов. Души им ни к чему, они вообще духи — кстати, вечные, неизменные и прекрасные. Есть и мужчины-гурии, или соответствующие создания. Гуриям не надо заслуживать место в раю — они уже там служат. Они подают восхитительные кушанья и напитки, не вызывающие похмелья, еще и развлекают, если попросить. Но души жен не должны работать, так, Махмуд?

— Близко к правде, только слова легковесные. Гурии… — Он сел так резко, что Мириам свалилась с его спины. — Может, это у вас, девушки, нет души?

— Ах, ты неблагодарный неверный пес! — горестно завопила Мириам. — А ну возьми свои слова обратно!

— Пощади, Мариам. Даже если у тебя нет души, ты все равно бессмертна. Джубал, бывает так, что человек умрет, но сам этого не заметит?

— Не знаю, не пробовал.

— Может, я помер там, на Марсе, и мне снится, что я прилетел домой? Оглянись! Вот сад, которому мог бы позавидовать сам Пророк. Четыре прекрасные гурии, подающие отличную еду и восхитительные напитки в любое время дня и ночи. Даже соответствующие существа мужского рода, если есть необходимость придраться. Это рай?

— Гарантирую, что нет, — заверил его Джубал. — Налоги-то я плачу.

— Да, но на меня это не влияет.

— А ваши гурии? Условимся, что красота их соответствует, в конце концов «красота — в глазах смотрящего»…

— Сойдут.

— Ну, вы нам за это заплатите, босс, — добавила Мириам.

— …остается еще один необходимый атрибут, — напомнил Джубал.

— М-м-м… не стоит углубляться, — решил Махмуд. — В раю-то это станет не временным физическим состоянием, но постоянной духовной позицией.

— В таком случае, — решительно заявил Джубал, — я уверен: они не гурии.

Махмуд вздохнул:

— Придется обратить одну.

— Почему одну? Есть места, где вы найдете сколько захотите.

— Нет, брат мой. Выражаясь мудрыми словами Пророка, там, где законы позволяют иметь четырех, невозможно обходиться по справедливости и с одной.

— Ну, уже легче. Которую же?

— Посмотрим. Мариам, как у тебя насчет духовности?

— Иди к черту, я тебе покажу «гурию»!

— Джилл?

— Не лезь, — попросил Бен, — я сам ее обрабатываю.

— Тогда потом. Энн?

— Извини, у меня свидание.

— Доркас? Мой последний шанс!

— Вонючка, — прошептала она, — а сколько духовности ты от меня ждешь?

Уйдя к себе, Майк закрыл дверь, лег на постель, принял позу зародыша, закатил глаза и, заглотив язык, замедлил сердцебиение. Джилл не любила, когда он проделывал это днем, но не возражала, лишь бы он не поддавался порыву на публике. Столь многого нельзя делать прилюдно, но это, пожалуй, единственное, что вызывало ее гнев. Ему пришлось ждать с того самого момента, когда они покинули комнату, где находилась жуткая неправильность; ему очень нужно было отключиться и попытаться все грокнуть.

Он опять сделал то, что Джилл запретила ему делать.

Он испытал абсолютно человеческий порыв: убедить себя, что его вынудили. Но марсианское воспитание не позволяло ему так легко отделаться. Настала критическая точка, потребовалось правильное действие, выбор должен был сделать он. Он грокнул, что сделал верный выбор. Но его брат Джилл…

Но если б он этого не сделал, у него вовсе не осталось бы никакого выбора. Противоречие, ведь когда приходит критический момент, точка пересечения многих линий, выбор есть всегда. Выбирая, дух взрослеет.

Одобрила бы его Джилл, если бы он сделал иной выбор и не уничтожил пищу?

Нет, он грокал, что запрет Джилл включал в себя и такой вариант. Настал тот миг, когда существо, порожденное человеческими генами, сформировавшееся под воздействием марсианских мыслей, существо, которое никогда не могло стать полностью человеком или марсианином, завершило одну из стадий собственного развития, вырвалось из кокона, перестало быть птенцом. Исключительное одиночество предопределенной свободы воли охватило его, но вместе с ним — марсианская безмятежность, способность обнять, взлелеять, насладиться его горечью, принять его последствия. С трагической радостью он осознал: критический момент принадлежал не Джилл, а ему. Брат по воде мог учить, предостерегать, направлять, но выбор разделить нельзя. Вот «обладание», выходящее за грань покупки, подарка, передачи под заклад; владелец и владение грокали нераздельно. Он сам всегда был действием, осуществляющимся каждый миг.