Сестра (СИ) - Галина Гончарова

Так что в один прекрасный момент, когда они остались одни, Софья абсолютно спокойно поинтересовалась.

— Тетя, а скоро мне братика или сестренку ждать?

Анна где стояла, там в обморок от такого вопроса и упала. Пришлось приводить в чувство, успокаивать и заверять, что никто ничего не знает. А Анна боялась. Если узнают… грех‑то какой!

Плод заставят травить, Воина казнят, ее в монастырь запрут… оказалось — седьмой месяц.

Чем думали? Ну, это понятно. Что делать? Рожать, конечно. Обратно‑то не рассосется. Воин знает? Знает, конечно, волнуется, предлагает ее отсюда увезти, но — куда?! Хотя, наверное, и придется.

Софья вздохнула — и предложила свой вариант событий. Вроде бы ходила Анна нормально, хоть и поздняя первородка. Доносить ребенка она должна, если что — пусть тут же прячется в покоях, выгоняет всех, зовет ее с Алексеем, а там по ситуации разберемся.

Если же нет — месяц еще доходить, а там к Феодосии Морозовой в гости съездить.

Поплакать вместе об утрате для государства, помолиться, попоститься — никто и слова дурного не скажет. Здесь Татьяна за всем присмотрит, она‑то в курсе?

Нет, если и подозревает чего, то молчит.

Софья только хмыкнула. Еще бы не подозревать, когда Анна мыльню стала посещать пореже и в гордом одиночестве. А уж париться — и вовсе ни — ни, вредно же…

А что молчит — ну, тут тоже неплохо. Значит, умная женщина.

С Феодосией?

Договоримся. И с Аввакумом. Обвенчать вас с Воином, герои! Тайно, но чтобы дитя незаконным не было!

Знают двое — знают все?

Так и пусть знают, главное, чтобы доказать не могли. Да и то… Аввакум — священнослужитель, ему молчать — чин велит. За блуд, конечно, епитимья, но это больше Воину отольется, он‑то дитя не носит. Феодосия тоже промолчит. Кремень — баба. Ну а про Софью и вовсе поминать нечего. Она только рада и вообще — дай вам бог!

Рыдала Анна по итогам разговора долго и обильно, но все‑таки другой хорошей идеи не было — и она отправилась к Аввакуму на исповедь.

Протопоп такой новости не обрадовался, но желание Анны все скрыть понял и поддержал. Узнай сейчас царь — головы полетят, да и его в том числе. А протопоп к ней как‑то привык. Притерпелся. Опять же, и дело его загубят, так что молчать — и молчать! С чадом что делать?

Воин его себе заберет, кормилицу найдет, воспитывать будет. Скажет — нашел, усыновит. А там — кто его знает, что дальше будет. Зато и род не прервется…

Это Аввакум одобрил и с Феодосией сам пообещал поговорить. Хотя Анну песочил достаточно мягко, а вот Воину досталось по полной программе. Софья, конечно, не подслушала, хоть и жаль, но по данным разведки, мужчина долго ходил по школе с красными ушами и виноватыми глазами. И правильно!

Думать надо, а не только любить! И о последствиях — в том числе.

Потом Аввакум вызвал на беседу и саму Софью но тут уже коса нашла на камень. Софья понимала, что плохого мужчина не желает, что он неглуп, но и решила чуть показать зубки. Она — не абы кто, она — царевна, а здесь это не строчка в паспорте. Тоже мне, Иван Васильевич с его 'Очень приятно, царь…'. Здесь это приходится каждым жестом подтверждать, каждым словом. И если бы Софья в свое время не командовала и не привыкла держать язык за зубами — ох и плохо бы ей пришлось.

Впрочем, беседа с протопопом началась вполне спокойно. С чая и доброй улыбки.

Погода, здоровье, природа, леденцы — зубы протопоп заговаривать умел не хуже, чем матерущий дипломат. Но и Софья была не лыком шита. Светскую беседу она поддерживала, а вот стоило ему ненавязчиво перейти к допросу…

— Умница ты, Сонюшка. Никто, почитай, и не заметил, а вот ты, девчушка глазастая…

Софья промолчала. Хвалят — и пусть хвалят. А за что? Жираф длинней, ему видней…

— Ждешь братика или сестренку‑то?

— Жду отче, — вполне живо ответила Софья. — Матушка, говорят, опять в тягости, молиться за нее буду… Пусть батюшку сыном порадует…

— А про тетушку не помолишься?

— я и так что ни день молюсь о своих родных и близких, — удивилась Соня. Шишку вам с ёлки, а не информацию!

Аввакум, не будь дурак, понял, что так они долго будут ходить вокруг да около, и попробовал прощупать почву сам.

— и за тетушку Анну?

— Разумеется! Как же иначе можно!

— А за ребеночка?

Софья округлила глаза по пятаку.

— Какого ребеночка, отче?

Аввакум погрозил девочке пальцем.

— Нехорошо это — лгать священнику…

— О чем, отче?

Софья решила валять дурака до последнего, пусть сам выскажется. Так проще будет. Аввакум и не подвел. Прищурился на малявку, встретил такой же спокойный взгляд темных глаз, дружелюбную улыбку — и даже слегка растерялся. Взрослые люди под его взором немели да метались, а тут — мелочь, от земли не видно! Форма настолько не соответствовала содержанию, что даже страшновато стало.

— а хоть бы и про тетку свою.

— а в чем я лгу, отче? Сие мне неведомо…

— Ты ведь знаешь, что непраздна она…

Софья пожала плечами.

— Я, отче, ничего не знаю и знать не желаю. Не мое это дело…

— Хорошо, царевна, что ты так думаешь, ибо от пустословия может быть тут беда великая. Сама ли ты додумалась — или надоумил кто?

Софья пожала плечами.

— У брата учусь, отче. Все благодаря Алешеньке, если б не он — глупой бы выросла.

— Не — ет… ты бы, царевна, точно глупой не была.

Аввакум смотрел пристально. Софья — невинными детскими глазенками. Ну да, соплюшка, шестой год пошел — и такие заявления?

Софья молчала. Взяла чашку, отпила чая, думая, что сыворотку правды еще долго не изобретут — и слава богу. Да и наркота… знает она, как хорошо действуют иные препараты. Все расскажешь, вплоть до цвета пеленок. Чего не помнишь — и то выдашь.

— Царевна, тетка твоя сказала мне, что ты ей идею подала…

Софья вздохнула, но тут уж отпираться было глупо.

— я, отче.

— Сама придумала?

— Лейла сказку рассказала. У них же, на востоке, часто такое бывало…

— Сказку, говоришь?

Софья закивала с самым серьезным видом. Аввакум понимал, что она понимала, что он понимал — и так до бесконечности. Софья признаваться не собиралась, мужчина ее расколоть не мог — патовая ситуация. То есть Аввакум мог бы, но пытать царевен как‑то не принято, да и времени у него столько нет, и реакция у девчонки непредсказуема. Так что — покамест все остаются при своих. Разговор окончился на вполне мирной ноте.

А через два дня Анна зашла к девочке в комнату, присела рядом на кровать.

— Спишь, Софьюшка?

— Нет… случилось что?

— Вот так вот, не Романова я теперь…

— Тетушка, как же я за тебя рада! ОН доволен?

Кивок головой. И совершенно ошалелые от счастья глаза. Ладно, будем надеяться, она к утру успокоится, а то с таким лицом и стукачей не надо. Хотя где уж без этих тварей?