Приговор - Юрий Вахтин

  - Привет, бугор. Что такой кислый? Дождь добивает? - Женя хитро улыбнулась, сузив свои голубые бездонные глаза. - Что молчишь? Я тоже...

  Виктор не понял даже, как все произошло. Женя стояла в шаге, уже переодетая в белый халат. Такая женственная, такая близкая-близкая. Виктор обнял ее за талию, прижал к себе и начал страстно целовать шею, щеки, губы, глаза. От близости и запаха женского тела, от нежного запаха духов у него закружилась голова.

  - Ты что? Ты с ума сошел? Дурачок мой сумасшедший, - шептала Женя, крепче прижимаясь к Виктору. - Я же говорю, дождь давит...

  Они очнулись от стука тяжелой железной входной двери в коридоре пищеблока. Женя быстро привела в порядок одежду, сбившиеся волосы. Виктор отскочил к двери кабинета, стал спиной к Евгении Ивановне. Лицо его горело. В голове стучал молоток: тук - тук - тук. "Это не молоток, это сердце", - словно приходя в сознание, подумал Виктор.

  Тихо. Никаких шагов в коридоре. В это время повара заканчивают мыть котлы после завтрака. Начинают закладку мяса на обед.

  - Бугор, ты хотя бы дверь закрыл. До воли тебе еще минимум полгода, рано расслабился, - губы у Жени дрожали.

  Она явно хотела напустить на себя строгости. Хотя бы в голосе. Виктор молча подошел, взял ладонями ее голову, заглянул в глаза.

  - Хорошо, Евгения Ивановна, я буду обязательно всегда закрывать дверь...

- 36 -

  Вика почти два месяца пролечилась в диспансере. Денег совсем не было, о работе в торговле после ее "космической" болезни надо забыть. Вика вернулась на Шендрикова в пустующую квартиру. Подумав, позвонила Лобову домой. Ей повезло, была суббота, и профессор дома. Она не знала, ему просто нездоровилось, и у него сорвалась встреча с очередной "любовью". Профессор от этого с утра был немного не в духе.

  - Слушаю! - услышала Вика в трубке голос Олега Николаевича, еще год назад голос такой родной, всегда томный и загадочный, теперь такой безразличный.

  Какая теперь разница, каким был голос. Ей нужны были деньги, и она прямо, без вступления, сказала ему об этом.

  - Олег Николаевич, это я, мать вашего ребенка. Мне нужны деньги, - наверное, голос у нее был жалким, молящим.

  Профессор даже сначала растерялся, не найдя, что ответить. С минуту молчал, потом уже мягче произнес:

  - Вы наглеете, Виктория Викторовна. Хватит того, что я плачу за квартиру, в которой вы проживаете неизвестно с кем. А мое отцовство нужно еще доказать. Вы тогда жили, как помнится, с двумя мужчинами одновременно. Или он тоже шлет вам с лагерей деньги на содержание ребенка?

  Голос Лобова становился раздражительно-издевательским. Но он, наверное, даже не знает, что Вика оставила ребенка в роддоме, это давало ей шанс. Значит, и о диспансере он ничего не знает, и эти месяцы он даже не задумался узнать, что с Викой, почему она молчит. Да, действительно, по моральному облику они с Лобовым - достойная друг друга пара.

  - Олег Николаевич, мы... - Вика заколебалась. - Я согласна провести экспертизу. Если у вас есть сомнения о своем отцовстве. Но женщина всегда знает, кто настоящий отец...

  - Бред, - Лобов грубо перебил Вику, - Нестерова, вы несете бред. Любовь! Я уверен ему, этому вашему убийце, вы говорили о любви то же самое. Что он лучше всех. Что он открыл в вас женщину. Хороший сценарий! Зачем его переписывать, если мужики клюют на это.

  - Вы! Вы!.. - у Вики от негодования сдавило горло, даже сбилось дыхание. Она закричала, рыдая: - Вы говорите, будто это не вы, а я бегала за вами, обещала золотые горы. У меня был парень, отличный парень. Он любил меня, у него отец - второй секретарь райкома, - Вика заплакала навзрыд.

  - Что же вы не стали с ним жить, милочка? - Лобов тоже перешел на "вы". - Он молодой, красивый, и папа у него...А я старый, для вас я имею ввиду. Или вам карьеры быстрой захотелось? И в аспирантуру вас Лобов устроил, хотя вы далеки от химии, - Лобов издевался явно бестактно.

  - Пошел ты... Паршивый, старый козел. Ты соблазняешь студенток! - Вика кричала в трубку.

  - Да вы, милочка, истеричка. Это тогда не ко мне, это к психиатру. Я как очень порядочный человек снимаю вам квартиру, плачу за нее. Хотя я уверен, отец ребенка не я. У меня не может быть детей. А вы, милочка, наглеете, - Лобов положил трубку.

  Вика несколько раз пыталась снова позвонить, но Лобов не брал трубку, а потом вообще отключил телефон. Ехать к нему на квартиру? Зачем. Ясно, денег он ей не даст. И еще узнает, что ребенка она оставила в роддоме, узнает личную жизнь после роддома, тогда перестанет даже платить за квартиру. Хозяин квартиры живет на севере, платит Лобов за полгода вперед. Нет, оказаться зимой на улице не в ее планах.

   Беда не приходит одна. Вике пришло письмо из общежития, где она прописана. Отпуск она не продлила в сентябре, не учится, значит, считается самовольно бросившей аспирантуру, она должна явиться с паспортом, выписаться из университетского общежития.

  - Совсем весело, - Вика сидела в кресле, прочитанное письмо лежало на ковре, на котором еще остались не отмытые темные пятна ее крови. - Совсем хорошо. Извечный вопрос: "Что делать?" Хотя хитрит комендант, старый извращенец, - размышляла вслух Вика.

   Она стала замечать, что последние месяцы она стала не думать, а говорить вслух то, о чем думает. Вика вспомнила коменданта общежития. Пенсионер, преподаватель философии Бахтин всегда, разговаривая с молодыми студентками, Яков Исаакович брал их за руки. И провожая из своего кабинета всегда до дверей, как бы невзначай, трогал их за бедра. Седой солидный мужчина всегда в костюме с галстуком. Участник войны, вчерашний преподаватель, Яков Исаакович с маслеными похотливыми глазками за стеклами очков, как бы невзначай облапывает семнадцатилетних девчонок. И надо сказать, делал он это столь деликатно, что скорее студентки краснели и стеснялись, и ни разу никто не попытался даже пристыдить его.

  - Хитрит, старый извращенец. Все ясно, из диспансера пришло письмо - извещение.

  Как студентка, она прописана в университетском общежитие, туда обязаны сообщить. Хотя она, выписываясь, и говорила, что не живет по месту прописки, и ей обещали не сообщать в общежитие.

  - Сволочи! Все сволочи!

  Вика снова стала пить. Не стесняясь, стала появляться у точек, торгующих спиртным. Их было немного по городу, и ее стали уже узнавать. Она безошибочно узнавала ищущих, где выпить, мужчин и предлагала свою "хату". Часто гость, а иногда и двое оставались у нее на ночь.

  - Так, подруга, недолго снова на Космонавтов, а может теперь и в Оренбург, платки вязать, - как обычно размышляла вслух Вика.

  За умышленное заражение венерическими заболеваниями существовала уголовная статья, и в Оренбурге была одна из женских колоний. Потом пришло извещение на переговоры из города Ноябрьска. Звонил хозяин и сообщил, что принял последний платеж, он приедет жить весной.

  - Значит, осталась одна дорога, - размышляла после выпитой рюмки Вика, - назад, домой в райцентр.

  Из общежития уже выписали. Ждать милицию, заберут паспорт, поставят бомж-штамп. Выход нашелся совсем неожиданно, когда Вика стала терять даже надежду. Неважно какой, но выход. В соседнем подъезде их дома на Шендрикова жил одинокий пенсионер Чугунов Александр Александрович. Правда, пенсионер военный, ему всего чуть больше пятидесяти. Чугунов служил в МВД, в колонии строгого режима, которая находилась на северной окраине их города. В пятьдесят лет Сан Саныч, как его звали соседи, майор МВД вышел на пенсию. Получая приличную военную пенсию, он по знакомству устроился кладовщиком на продовольственную базу. В голодные 80-90 годы это было одно из самых лакомых мест, устроиться куда без влиятельных знакомых было просто невозможно. Сан Саныч был среди соседей уважаемый человек. Он часто доставал дефицитные продукты, чем заслужил уважение и известность. Людей даже не интересовало, как кладовщик доставал им продукты. Умел достать и все. От невест, кому за сорок, у Сан Саныча не было отбоя. Хотя военной внешностью и выправкой он даже молодым не располагал. Лысоватый, совсем небольшого для мужчины роста, выше средней полноты с явным животиком и очень короткими ногами.

  Вика всегда проходила с остановки автобуса мимо подъезда, где жил Сан Саныч. Еще беременную он ее заметил, часто помогал сумки донести, читая при этом нотации, что беременной нельзя столько носить. Будто Вика этого не знала. А кто будет носить? Лобов? Тогда она еще жила с ним, носить сумки он категорически отказался - не подобает профессору ходить с авоськой. Его дело достать! Он всегда, даже когда почти перестал приходить на Шендрикова, отдавал свой профессорский продуктовый паек Вике. Да и что греха таить, профессор, как и большинство его коллег, не отказывался от подношений продуктов от благодарных родителей, чьи дети учились в университете. Родители везли из колхозов своим детям продукты, не забывая и об их преподавателях.