Уорхол - Мишель Нюридсани

первую очередь потому, что, по точному выражению Стеллы: «Именно там вершились дела». Для нее Уорхол выбрал серию «Цветы», обезоруживавшую своей простотой. Год спустя – 12 мая 1965 года, он показал ее в Париже, у Соннабенд: четыреста картин разных размеров, от самых маленьких (10×10 см) до самых больших (208×412 см, выполненных в диптихе), заполнили все стены галереи от пола до потолка. «Я решил, что цветы должны понравиться французам из-за Ренуара», – объяснил он и после этого заявил, что порывает с живописью.

По общему мнению, природа одарила Уорхола таким незаурядным талантом, что он просто не мог ограничить себя рамками какого-то одного вида искусства.

«Сначала я просто засушивал или зарисовывал цветы, которые мне нравились, – писал он. – И только много позже я наткнулся на изображения четырех цветков, которые вдруг быстро раскупились и по хорошей цене. Это были рисунки как раз тех цветов, которые хранились у меня засушенными».

За основу рисунка Уорхол взял цветок гибискуса. Вся серия, с подправленными, ярко прорисованными контурами разноцветных цветков на зеленом фоне, выполненными, в большинстве случаев, вручную, была опубликована Патрицией Колфилд[405] в журнале «Популярная фотография».

Цветы, абсолютно плоские, простенькие, словно нарисованные ребенком, кажутся вообще условным изображением цветка, а не каким-то определенным видом с точки зрения ботаники. Удалены все характерные особенности, стерты все нюансы. Краски очень живые, почти светящиеся, нанесены ровным слоем на лепестках в одинаковой манере, еще больше подчеркивающей плоскостность рисунка, а из-за нечеткого фона создается впечатление, что головки цветов расположены не на стеблях, а просто разбросаны по траве. Их расположение на холсте очень приятно для глаз, но у зрителя нет ощущения, что они как-то связаны друг с другом – они каждый сам по себе, между ними нет никакой связи. Каждый цветок существует в обособленном идеальном пространстве. Также следует отметить, что у этих картин квадратного формата нет ни верха, ни низа: их можно повесить на стену как заблагорассудится и менять их положение в зависимости от того, какое у вас сегодня настроение.

В отличие от «Коробок Brillo», которые покупались очень плохо, «Цветы» замечательно смотрелись в любой гостиной, над любым диваном и идеально подходили под определение «поп-арт». Они были все распроданы. Энди Уорхол знал, что нужно сделать, чтобы это понравилось Лео Кастелли.

Впрочем, художник отлично видел и понимал, что из всего им созданного только «Цветы» и «Портреты» (то есть темы, максимально приближенные к классическим сюжетам и наиболее часто встречающиеся в живописи) продавались хорошо и дорого.

В книге «ПОПизм» нет ни слова о той выставке. Зато художник в мельчайших подробностях описал вечеринку после открытия экспозиции. Эту вечеринку, по его выражению – «выгонятельную», с гамбургерами, хот-догами и жареной картошкой организовали чета Скаллов и их хорошая знакомая Маргеритт Ламкин.

Уорхол писал, что женщины наняли служащих детективного агентства, которые внизу, у входа, изучали приглашенных, прежде чем пропустить их в дверь. Чтобы попасть внутрь, вы обязательно должны были показать пригласительный билет. Уорхол этого не знал, он пригласил множество друзей и знакомых, но их выставили на улицу самым решительным образом. Разозлившись оттого, что Энди не предупредил охранников и сам не появился, чтобы их встретить, гости ужасно обиделись. К тому же Этель Скалл и Маргеритт Ламкин не смогли договориться, кто за что платит, и в результате вели учет каждому хот-догу, каждой бутылке, вытаскивали из мусорных корзин бумажные стаканы, чтобы пересчитать их, и в конце вечера разругались окончательно. «Это была грандиозная вечеринка», – резюмировал Уорхол.

В том же 1964 году Раушенберг, Лихтенштейн, Индиана, Чемберлен и Уорхол объединили усилия в попытке проникнуть в Павильон штата Нью-Йорк, выстроенный Филипом Джонсоном[406] для Всемирной выставки. Никогда прежде, впрочем, и никогда после этого Уорхол так настойчиво не стремился присоединиться к компании столь известных персон.

Пусть те, кто обвинял его в аполитичности, более того, считал, что он бестактно относился к авторитетам и стремился любое событие использовать для саморекламы, полюбуются на портреты (в фас и профиль) тринадцати самых разыскиваемых ФБР преступников, по-видимому, из мафиозных группировок. Всем понятно, что таким образом Уорхол бросает вызов коррупции: эти преступники были арестованы, но очень скоро отпущены на свободу.

Работа выполнена на полотне большого размера, разделенном на двадцать пять ячеек поменьше. Картина, очевидно, сильно покоробила городские власти, приглашенные на выставку. Реакция не заставила себя долго ждать: художника «попросили» убрать эти портреты.

Первое время виновником запрета подозревали Нельсона Рокфеллера[407], но скорее всего испугались сами устроители выставки. Они принялись утверждать, что раз эти преступники подверглись судебному разбирательству, то они уже не являются «разыскиваемыми», поэтому экспонировать их портреты на выставке невозможно.

Остальные протестовали. Уорхол саркастически предложил на место лиц преступников поместить портрет художественного директора выставки. Естественно, эта идея была тоже отвергнута, на этот раз архитектором павильона, Филипом Джонсоном, который был близким другом директора. В конце концов Уорхол закрасил всю работу алюминиевой краской серебрянкой, сквозь которую все отлично просматривалось. Выходка, может быть, слишком дерзкая, но эффективная, как способ заявить о протесте против «спущенного сверху» запрета в стране демократической свободы.

Тильман Остервольд[408] считал, что отголосок «13 самых опасных преступников» можно обнаружить в коротких кинопортретах, снятых позднее на «Фабрике»: «13 самых красивых юношей» и «13 самых красивых девушек». Что касается выбора числа 13, об этом нет никаких сведений… зато есть свидетельство, что Уорхол годом раньше видел показанную на выставке работу Дюшана «Разыскиваемый» с портретом в фас и профиль.

1964-й поистине был насыщенным годом. Уорхол занялся скульптурой. Единственный экскурс в эту профессию состоялся в конце 1960 года, когда он декорировал «формами» обувь, но этого мало и нисколько не убедительно.

Первая проба сил в этом новом качестве закончилась для Уорхола полным фиаско. Это единственный экземпляр, включенный сегодня в наследие Уорхола. Он больше никогда не работал в этом направлении. Речь идет о деревянном ящике, который он нарисовал акриловыми красками и свинцовыми белилами, создав объемное изображение фабричной тары. В ней упаковано двадцать семь каких-то коробок (из расчета: три ряда – в ширину, три – в длину и три – в высоту). Но результат, в самом деле, оказался неважным.

Когда Уорхол все упрощал, действовал решительно, тогда ему не было равных. После того неверного шага он решил попробовать еще раз. Энди просит своего помощника принести из ближайшего супермаркета упаковочные коробки, но все, которые тот принес, ему кажутся слишком «артистичными». Тогда он пошел в магазин сам и выбрал коробки от кукурузных хлопьев Kellogg’s, кетчупа Heinz и чистящих салфеток Brillo – всем