Уорхол - Мишель Нюридсани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда весной 1963 года Ирвинг Блум впервые увидел серию «Катастрофы» в бывшей пожарной части, снятой Уорхолом для мастерской, он моментально понял важность и качество этих работ, в отличие от многих других галеристов и коллекционеров, пришедших в недоумение от увиденного. Он тут же предложил их выставить в своей галерее в Лос-Анджелесе. Уорхол, оказавшись похитрее, принялся внушать ему, что в Лос-Анджелесе, без сомнения, лучше будет встречена выставка портретов знаменитостей, например Лиз Тейлор и Элвиса Пресли. Подумав и посовещавшись, Ирвинг Блум согласился с его предложением.
Выставку наметили на сентябрь. К месту ее проведения Уорхол отправился на машине (проделав почти 5000 км за четыре дня) в компании Герарда Маланги, Джона Чемберлена и неотразимого актера и поэта Тейлора Мида[396]. Там их ждал колоссальный прием, организованный Деннисом Хоппером и около дюжины кинозвезд: Трой Донахью, Сэл Минео[397], Питер Фонда[398], Сюзанн Плешетт[399]. Какое счастье! Ну и что, если настоящие звезды (Джон Уэйн[400], Рок Хадсон[401], Элвис Пресли) не захотели утруждаться. Уорхол воспользовался этим автомобильным путешествием, чтобы заехать в Пасадену, где проходила крупнейшая выставка-ретроспектива, посвященная Марселю Дюшану, с которым он, благодаря этой счастливой случайности, встретился впервые.
Реакция Элеоноры Уорд была совершенно иной. «Катастрофы» вызвали у нее отвращение, и она попросту отказалась их выставлять. Изображения «Коробок Brillo», которые Уорхол предложил ей в 1964 году – тоже, но на этот раз она уступила. Это случилось 21 апреля, открылась одна из самых успешных экспозиций Уорхола: он преобразовал галерею в складское помещение, заполнив его штабелями коробок, хаотично загромоздив ими пространство. Сквозь них едва можно было протиснуться, и это создавало трудности уже при входе, поэтому перед галереей выстроилась очередь. Художественный успех также не подлежал сомнению. Роберт Индиана мне говорил, что для него и для всех нью-йоркских художников-авнгардистов «эта выставка была как нельзя более своевременной», но, поскольку Элеонора Уорд практически ничего не продала, энтузиазм Уорхола в отношении выставки сильно поутих. Она даже с раздражением призналась, что сожалеет, что не отказала выставлять «Коробки Brillo». Отношения между художником и арт-дилером постепенно становились все хуже и хуже.
Эти отказы, напряженность в отношениях, непонимание безусловно сыграли свою роль, когда Лео Кастелли в конце весны 1964 года предложил Уорхолу покинуть Stable Gallery и перейти, наконец, к нему, что Уорхол и сделал, бросив Элеонору Уорд, она еще долго призывала громы небесные на головы неблагодарных художников… и не только. Их противоборство дошло до того, что Элеонора затеяла против него судебное разбирательство по очень темному делу в отношении картины «Мона Лиза», которую Уорхол якобы обещал ей. Сам художник все отрицал.
Уорхол решил показать серию «Катастрофы» в Париже, у Илеаны Соннабенд. Его друзья, с кем он всегда советовался, прежде чем принять какое-либо решение, полагали, что французы плохо встретят «Банки с супом Campbell’s» или «Бутылки кока-колы», что, скорее всего, они осудят их снисходительность к обществу потребления. Уж лучше привезти «Катастрофы». Стараясь приспособиться к обстоятельствам, что случалось крайне редко, Уорхол назвал экспозицию «Смерть в Америке». Отличный ход! Но теперь возле Уорхола бродила смерть, и не только потому, что в 1964 году была предпринята первая попытка покушения на его жизнь. Невысокая женщина в черной кожаной куртке, по имени Дороти Подбер, которая была немного знакома с Билли Неймом[402], жившим в здании «Фабрики», на первом этаже, однажды пришла на «Фабрику» в сопровождении двух мужчин, также одетых в черные кожаные куртки, ведя на поводке датского дога, вынула из сумочки револьвер и выстрелила. Она никого не ранила, но пули пробили четыре, а по другой версии, пять сложенных стопкой шелкографий «Мэрилин». Уорхол, непонятно почему, сохранил эти испорченные картины, а позднее все они были проданы. Эти «Простреленные Мэрилин», ставшие притчей во языцех, были проданы на аукционе по рекордно высоким ценам.
Смерть бродила вокруг него, подбиралась все ближе. Она угрожающе рычала, насмешливо ухмылялась, была гибкой и изворотливой, чуть ли не соблазнительницей лисой.
Вот Фредди Херко[403], двадцать девять лет, «божественный бродяга», неуемный потребитель амфетаминов, которого поначалу Уорхол «обожал», но впоследствии отзывался довольно жестко. В книге «ПОПизм» тот описан как слабовольный человек, попавший в зависимость от наркотиков. Он мог часами сидеть с листком бумаги, компасом, небольшим набором красок и рисовать геометрические фигуры – по его мнению, гениальные, а на самом деле ничего не стоящие. Фредди часто приходил на «Фабрику» повидаться с Билли Неймом. Иногда он играл на фортепьяно в танцевальном зале. Он себя называл танцором, скорее – хореографом, и в этой области даже Уорхол признавал его талант. «Ги, – говорил он, – этот парень невероятный танцор, удивительно сложенный, нервный и по-настоящему одаренный». У Фредди не было постоянного жилья. Свои скудные заработки он тратил то на одно, то на другое, жил где придется, целиком благодаря заботам друзей или случайных знакомых.
Уорхол вспоминал, что как-то, в один нерадостный день, он, его друг и ассистент Герард Маланга и еще двое помощников зашли к тете Фредди. В ее квартире была комната с большими зеркалами, и Фредди принялся выделывать какие-то умопомрачительные антраша, как в танцевальной студии. Каждый раз, едва он останавливался перевести дух, «тетушка Харриет» буквально душила его в объятиях. Она его обожала.
«Когда мы уходили, – вспоминал Уорхол, – она дала Фредди немного денег, а также, и это была самая грустная часть всей истории, сунула каждому из нас по долларовой купюре: она хотела, чтобы друзья Фредди тоже получили, пусть небольшой, гостинец».
Уорхол трижды снимал Фредди в
