Намек. Архивный шифр - Иван Кузнецов

разумению, у автора свои задачи. Вы берёте из жизни материал и разрабатываете так, как нужно вам для дела. Личные отношения нужно отбросить, иначе они помешают сделать что-то стоящее.

Он прямо посмотрел Саше в лицо и с подчёркнутым уважением спросил:

— Верно я понимаю?

— Абсолютно верно! — горячо подтвердил молодой человек. — Оттого-то с вами хорошо общаться. Вы многое очень верно понимаете… Не так… Мы с вами говорим будто на одном языке. А с иным разговоришься — хотя и русский человек, советский, — а беседуешь, как с иностранцем. Перевод со словарём. С вами бывает такое?

— Пожалуй.

Объяснение, слегка смутившее обоих собеседников, осталось позади.

Николай, хотя и скроил для самого себя ироничную мину, а всё же с определённым нетерпением взял в руки во время тихого часа жёлтые странички с блёклым шрифтом, печатными помарками и правкой от руки.

«„Ясные звёзды“. Роман», — прочёл он на первой странице.

Любопытно, какой вывел его персону мало ещё знакомый журналист в своём первом романе.

Поначалу вовсе не уразумел, кто тут — он. Две-три мастерски подмеченные автором детали указали, на какого персонажа следует обратить внимание. Николай невольно вёл счёт: «Тут похож, тут не похож, тут… Неужели я? Я так делаю? Так смотрю?» Но всё-таки почувствовать себя одним целым с героем романа ему не удалось. Заинтересовался содержанием и забросил игру в «найди десять отличий». Не до того. Историю-то Кенич выдумал, оказывается, о русских масонах!

Выдумка — выдумкой, а верно написано: «вольные каменщики» строили на совесть и оборудовали в своих домах тайные помещения для обрядов. Интерес возрастал с каждой прочитанной страницей. События московской юности оживали в памяти.

Надо же, как повернулась жизнь! В начале века Николаю представлялось, что Алексей Извольский единственный изучает уникальную тему: особняки московских масонов. Вполне вероятно, что так оно и было. И вот, спустя два десятка лет, в новой стране, при новом строе вдруг нашёлся молодой человек, которому стало важно и интересно изучить этот же вопрос. Только Извольский подходил к делу с мерками науки, а Кенич облёк тему в художественные образы и романтический флёр.

Алексей Извольский в своё время обнаружил в некоторых особняках, принадлежавших членам одной ложи — какой, неизвестно, — особое качество строительных материалов, вплоть до кирпичей особенной закалки, которое существенно удорожало проект. Интересное совпадение! Впрочем, что с того? Состоятельные москвичи могли себе позволить требовать этого самого качества от подрядчика. Тем более стала бы требовать наилучшего качества богатая масонская ложа, если строила особняки как свою собственность. Простой, очевидный факт.

А писателю удалось сделать из простых фактов интригующую историю. Они стали частью большого ребуса. Набросок будущего романа набит, как мешок — картошкой, загадками, недомолвками, намёками. И так складно, убедительно выстроено. Сюжет читанного на заре туманной юности Всеволода Соловьёва показался прост в сравнении с изысками сочинителя нового поколения.

Выдумки, конечно. Однако Сашино неприметное мастерство заключалось в том, что он описывал придуманные события со странной силой достоверности. Будто он и не перестал быть журналистом и вёл документальный репортаж с места событий.

— Здравствуйте, Саша! Не ожидал встретить вас здесь в такое время.

— Николай Иванович, рад вас видеть! Да, тихий час, в самый раз поработать, но не пишется — хоть убей. Надеюсь, ночью дело пойдет. У меня, знаете ли, бывает: часам к одиннадцати уже, когда спать бы, вдруг как пробку из бутылки вышибет — и пошло, рука аж летает.

— Собрались в библиотеку?

— Нет. Взял книжку посидеть где-нибудь, почитать.

— Неужели никогда не пишете без вдохновения?

— Не люблю, верно. Но приходится. Сегодня ночью уж придётся, откладывать некуда: мне заказаны две статьи в разные газеты, обе срочные притом.

— Что ж, удачи! А давайте, Саша, пройдёмся, поговорим.

Молодой человек не мог не заметить, что старший товарищ приглашает его для серьёзного разговора, и сразу подобрался. Его надежды оправдаются: речь пойдёт о романе. Но услышит Саша вряд ли то, что хотел бы.

— Идёмте! — охотно откликнулся Саша и свернул было на променад.

— Нет-нет! Давайте-ка вот сюда, в парк, — поправил его Бродов. — Тут тень, прохладнее.

— Простите, я не подумал!

Парень даже слегка покраснел от смущения.

— Саша, я прочитал главы, что вы мне дали, — приступил Николай сразу к делу.

— Я догадался!

Чем становишься старше, тем сильнее тебя удивляет молодое нахальство! Мог бы послушать, не перебивая… К старости и вовсе станет раздражать. А не хотелось бы. Молодых нахальство не портит. Благо — что у них есть эта нетерпеливая горячность, это доверие к старшему как к своему, что они пекутся о деле, а не о политесе. Очень заметно в последние годы. Может быть, это и есть самое главное достижение революции — что важнее всего для её детей стало дело, общее дело…

— Я предупреждал вас, что не увлекаюсь художественной литературой. Ваш роман стал исключением. Хорошим исключением. Прочитал текст с большим интересом. Написано легко, броско. Можно сказать, захватывает…

— Я очень рад, спасибо, — снова перебил Саша. — Лучшего отзыва невозможно пожелать!

— Не спешите благодарить. Я намерен серьёзно поговорить с вами.

На сей раз молодой журналист деликатно промолчал, ожидая продолжения. Как ни придирайся, а хорошее воспитание в нём сказывается.

— Скажите, Саша, как вам пришло в голову выбрать такую тему?

— В прошлом году сделал большой очерк для «Известий» про масонские особняки Москвы — так сложилось. И увлёкся.

— Любопытно! В каком номере?

Николаю интересно стало прочитать. Всё-таки документальный материал, а не выдумки!

— Не помню. Потом скажу вам. Но вы не ищите! Весь материал очерка вошёл в текст романа.

Николай кивнул.

— Ясно. И всё-таки, что вам не пишется про современную жизнь? Дались вам эти дворяне да купцы! Давно отжившая натура, так ведь?

Ответ у Саши, видно, был готов заранее. Должно быть, он предполагал подобные вопросы со стороны или же с удивлением задавал их самому себе.

— Николай Иванович, я сам из дворян. В отличие от многих, нынче перелицевавшихся, я не скрываю своего происхождения. Мой отец перешёл на сторону революции ещё до Великого Октября — об этом по сию пору не забыли солдаты его батальона. Я помню, как он приезжал ко мне перед гибелью. Он единственный раз вырвался с фронта для того лишь, чтобы рассказать мне правду о революции!

Бродов удивлялся, как литературно молодой человек говорит. «Говорит, как пишет» — как раз про него. Но выходило у Саши естественно, искренно — ни наигрыша, ни фальши… Опять же, хорошее дворянское образование сказывается, и никуда от этого не денешься…

— Саша, я сейчас спрошу — не для того, чтобы