Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

себе не быть пунктуальным. Инфаркт настиг его во сне. Курцио Спино решил отменить ранние исповеди и отложить мессу до одиннадцати часов. Около двенадцати он поднялся в комнату отца Донато и нашел его в шерстяном колпаке, под двумя одеялами, натянутыми до самого носа. Далеко не сразу Курцио понял, что отец Донато не дышит. Будучи верным солдатом веры, он трижды осенил себя крестным знамением – этот священник был для него полковником. А Пеппино Инкаммиза поспешил в монастырь Святого Антонина, как будто смерть была всего лишь очередным затруднением, которое он мог разрешить одним своим присутствием. Он тряс, крутил и переворачивал с боку на бок тело Донато, словно умел воскрешать мертвых не хуже Господа Бога.

– Скорая помощь. Вы до сих пор ее не вызвали, чего ждете? – спросил он у Курцио Спино. Затем снова повернулся к Донато. – Вам нездоровится, падре, вам сегодня нездоровится.

Эта чехарда продолжалась добрую четверть часа. Когда Курцио снова вошел в комнату, Пеппино стоял у стены с ошарашенным видом, вздернув брови, словно повешенная на гвоздь марионетка. В руках он держал черную сутану Донато.

– Что мне теперь делать? – спросил его Курцио.

– Кофе, – Пеппино дважды моргнул. – Сделайте мне кофе, это поможет мне думать.

– Кофе, – повторил Курцио.

– Это поможет мне думать.

Санитары скорой помощи сказали Пеппино, что отец Донато – вне всякого сомнения – мертв, и только после этого он осознал случившееся. Пеппино не знал, как назвать то, что он чувствовал к этому священнику, и не знал, кем он сам ему приходился: не племянник и не сын – он никому не был ни племянником, ни сыном, – но за эти годы его любовь к Донато Кваранте выросла до огромных размеров. И вот теперь Пеппино снова остался один. Желудок у него крутило, а сердце разорвалось надвое.

К великому таинству смерти нужно относиться уважительно, чтобы не выглядеть олухом вроде Пеппино Инкаммизы. Маринелле казалось, что обе ее сестры на это мастерицы. В конце концов, они выросли в атмосфере похорон и знали, как все сделать правильно, даже если придется выглядеть глупо. Например, Патриция убедила всех, что мама хотела бы лечь в гроб в красном платье, с волосами, уложенными как на Рождество; а Лавиния рассказывала, что сам Себастьяно Кваранта пришел забрать мамушку Розу из больницы, чтобы сопроводить на тот свет.

Когда пришло время дяди Донато, Лавиния взяла на себя руководство церемонией – от погребальных пожертвований церкви Святого Антонина до цветочных украшений на алтаре. Она составила список в блокноте и вычеркивала карандашом каждый выполненный пункт. Патриции было поручено торговаться: она всем говорила, что похороны должны быть достойны великого человека, каким был дядя Донато, но не должны противоречить идеалам бедности, которые он проповедовал всю свою жизнь.

Когда Маринелла думала о дяде, который всегда ворочал деньгами и сговаривался с разными людьми о сделках, ей никак не казалось, что он был беден. Но она была потрясена, узнав, как мало денег сестры потратили на шикарные похороны. Через два дня после смерти дядя Донато лежал перед алтарем церкви Святого Антонина в ореховом гробу, облаченный в черную сутану с бархатной отделкой, утопая в море пурпурных гладиолусов, которые заполняли каждый уголок церкви, испуская сладковатый, резкий аромат. Похоронно зазвонили колокола, и прихожане со всей округи устремились в церковь. За несколько минут ее единственный неф заполнился людьми в наряднейших платьях, и по скамьям побежал соболезнующий шепоток. Маринелла сидела рядом с сестрами, Адой и дядей Фернандо, чувствуя себя изгнанницей. Прежде чем Санти Маравилья прогнал их в тот вечер, когда Патриция наставила на него нож бабушки Розы, они росли на этих улицах, и люди хорошо их помнили.

Было много знакомых лиц, даже Маринелла их узнавала. Торговка рыбой с губами в форме сердечка; газетчик, похожий на бульдога; галантерейщица с косичками; все они постарели, но Маринелла помнила, как встречала каждого из них в другое время, в другой жизни, когда они с матерью ходили по делам.

– Когда будем на улице и в магазинах, всегда держись рядом со мной. Поняла, Марине? А если заблудишься, нужно позвать карабинеров.

И Маринелла сжимала пальцы Сельмы или цеплялась за ее маленькую авоську.

– Какая славная девчушка, какая красавица, так похожа на куклу Сусанну, – соловьем заливалась синьора Ньяция из молочной лавки и каждый раз давала ей карамельку «Амброзоли».

В то утро 1981 года синьора Ньяция тоже сидела на скамье в церкви Святого Антонина. Теперь она была седой морщинистой старушкой, но все же, когда она наклонилась поцеловать сестер, рассыпаясь в горестных соболезнованиях, Маринелла ощутила запах молока и меда, который так хорошо помнила.

Донато отпевал молодой светловолосый священник. Ему помогал служка, который постоянно овевал священника облачком ладана. Пеппино Инкаммиза сидел справа, через два ряда от сестер, в стороне от всех, как он всегда делал в церкви, потому ли, что был коммунистом (так говорили все), или потому, что не знал, к кому приткнуться, поскольку его жена (так сказала Лавиния) даже не соизволила пойти с ним, никчемная.

Маринелла наблюдала за Пеппино поверх голов верующих, среди которых были даже монахини из монастыря Святой Анастасии; она впервые видела его без бриолина и обычной самодовольной улыбки. Когда священник начал читать «Реквием», он заплакал, закрыв лицо руками и подергивая плечами. Церемония продолжалась, и над скамьями церкви Святого Антонина, будто флаги капитуляции, замелькали белые платки, тканевые и бумажные. Патриция предпочла держать за руку Маринеллу, а не Козимо. Лавиния сидела неподвижно, не обращая внимания на команды встать и сесть, которые отдавал молодой священник. Маринелла тоже пыталась подумать о чем-нибудь грустном, чтобы поплакать и пожалеть о дяде Донато. Но она мало что помнила о нем. Он был серьезным человеком с твердыми взглядами. Несколькими неделями ранее он настоял на том, чтобы Маринелла наконец-то пришла на катехизацию и причастилась, иначе она не сможет венчаться в стенах церкви.

– Понимаешь, потом, через несколько лет, ты встретишь хорошего юношу и пожалеешь, что не сможешь выйти замуж перед лицом Господа.

Маринелла пожала плечами:

– Я все равно никогда не выйду замуж, ни перед лицом Господа, ни стоя рядом с Ним.

Дядя Донато глянул на нее так, словно она была комаром, который только и делал, что досаждал ему своим писком, и этот укоризненный взгляд был последним воспоминанием Маринеллы о нем. Точно не то, что могло бы заставить ее плакать на похоронах.

Донато Кваранту похоронили на кладбище монастыря Святого Антонина, сколько Фернандо ни просил хотя бы попытаться узнать, есть ли свободные места рядом с Сельмой и Розой на кладбище Ротоли; братья-священники были непреклонны.

В последующие недели траур принял знакомые Маринелле очертания, а Рождество вышло грустным – дядя Донато потащил бы их на мессу двадцать четвертого числа, а на следующее утро явился бы с неожиданными подарками. Наступил следующий год, и в один из воскресных дней, еще на каникулах, Маринелла увидела, как Лавиния бегает по дому в бигуди. Затем она напялила красное бархатное платье и рассыпала по плечам распущенные волосы. И наконец, вбежала в спальню в туфлях на платформе. Маринелла поймала сестру, когда та густо накладывала тени на веки, словно готовилась к новогоднему балу.

– Мы ждем кого-то в гости?

– Пеппино придет, – ответила Лавиния, глядя в зеркало. – Ты готова?

– К чему готова?

– Иди приготовь кофе, живо.

Пеппино Инкаммиза появился ровно в пять. Его волосы не были уложены бриолином, он был одет в черный джемпер и брюки, воротник пальто был поднят. Он выглядел постаревшим. Патриция прохладно произнесла «Добрый вечер», сидя за столом в столовой – спиной к стене, лицом к Пеппино, голова задрана, локти опираются на деревянную столешницу, подбородок покоится на кончиках пальцев. В начале 1982 года Патриция носила черные волосы длиной до плеч и прямую челку, рисовала на глазах черные стрелки; в своем охристом платье-тунике, с неподвижным взглядом, она была похожа на сфинкса.

– Хочешь кофе, Пеппи?

– С удовольствием, спасибо.

Лавиния сняла с его плеч пальто, словно раздевала святого отца, а затем побежала снимать с плиты кофейник. Она протянула ему чашку