Конспект - Павел Огурцов

— Клара поступила в институт, а ты ее и не видел, — говорит Лиза.

— Пекса давно не был, — говорит Галя.

— Совет мудрецов окончен, — сказал Горик. — Пойдем покурим? Тогда мы еще не курили. Оделись и немного прошлись.

Я тебя увел от всяких советов. Помолчим? Ни рисовать, ни читать — ничем не могу заняться, ни на чем не могу сосредоточиться, ни с кем не хочу встречаться. Пришел Кучеров — я оделся и ушел. Живу как в густом тумане, даже во времени не всегда ориентируюсь. Дома меня не трогают, не досаждают никакими разговорами и советами. Часами брожу подальше от центра, чтобы не встретить знакомых. Не знаю, сколько прошло времени, когда там, где меньше всего можно было этого ожидать, я наткнулся на нескольких соучеников. Они меня окружили.

— Ты хлопотал о восстановлении?

— Нет. Это ничего не даст.

— Да, напортил тебе твой друг.

— Какой друг?

— Тот, что приходил тебя защищать.

— Ну, приходил, защищал. Чем же он напортил?

— А ты что, ничего не знаешь?

— Я же вам говорила, что Петя тут ни при чем! Не может быть, чтобы с его согласия...

— Да о чем вы говорите?

— Ты его после собрания видел?

— Нет, да что случилось?

— Понимаешь, он сказал... Ну, этой, рыжей... что чего они на тебя взъелись... что ты тут не один такой — таких тут много.

— Не может этого быть!

— Но я сам слышал, и не только я.

— И я слышала. И рыжая сама рассказывала об этом.

— Ох, какая подлость! Еще только этого не хватало.

— И знаешь, что она ему ответила? «Передай своему Горелову, что это ему не поможет».

Ни до, ни после не приходилось испытывать такого жгучего стыда, чувствовал, что горит лицо, и понял, как возникает желание провалиться сквозь землю. Я растерялся, молчал, не спросил, когда это произошло — до или после собрания и, не уверен, что попрощался. Оказывается, я пришел домой под утро. В доме темно, все — в своих постелях, но никто не спит.

— Где ты был?

— Нигде. Бродил по городу.

— Господи, да разве можно так? — воскликнула Лиза. — До чего ты себя доведешь?

Постарайся держать себя в руках, — сказал отец. — Надо же и с другими считаться. По какой причине Колосович нанес мне этот удар – я не знаю, пусть из самых благих намерений, но никакие контакты с ним для меня теперь невозможны, и очень хорошо, что после собрания он у нас не появляется — то ли самому стало стыдно, то ли покаялся за связи с классовым врагом и попытку за него вступиться.

И время — великий лекарь, и клин клином вышибают: после встречи с соучениками я стал приходить в себя и задумываться — что мне делать дальше... И отец еще без работы... Я уже не студент, и меня вот-вот призовут в армию. И дома, и доктор Кучеров, и доктор Повзнер уверены — по состоянию здоровья меня в армию не возьмут, но дома советуют подождать. Догадываюсь: советуют не потому, что в армию меня могут взять, а потому, что считают — еще рискованно высовываться. А Федя сказал мне так:

— Знаешь, что написано под окнами в одесских трамваях? «Висувайтесь, висувайтесь! Вы будете иметь тот вид».

Читаю газеты. Столица Украины перенесена в Киев. Правительство Украины проехало на вокзал по только что заасфальтированной улице Карла Маркса, любуясь ею. Побывал на этой улице: смотришь вниз — можно любоваться, смотришь по сторонам — любоваться нечем. Слава Богу, образумились: на Украине образовано шесть крупных областей, города и районы Донбасса остались непосредственно подчиненными центру.

29.

Наконец, получил повестку в военкомат и после медицинской комиссии — справку или удостоверение (не помню, как это называлось) о том, что по состоянию здоровья я не пригоден к службе в армии. Узнал и диагноз: врожденный порок сердца. Дома, конечно, об этом давно знали. В быту еще сохранялась старая терминология: такое свидетельство называлось белый билет, а я белобилетчик. Чуть ли не на другой день после того, как я стал белобилетчиком, наткнулся в газете на объявление: Макеевскому научно-исследовательскому институту организации труда и безопасности работ в угольной промышленности требуются на постоянную работу такие-то специалисты и среди них — инженеры и техники-электрики. Это же и есть тот институт, куда перешел работать Рубан! Вот туда и поеду, если меня возьмут. Сказал об этом как о принятом решении.

— Господи! — воскликнула Лиза. — Только Донбасса тебе не хватало!

— Спокойно, Лиза, спокойно, — говорит отец. — Это же не на шахте уголек рубить. Работа кабинетная, люди интеллигентные. Предоставляют жилье. И от нас недалеко — не Челябинск. Вот только — примут ли? Конечно, в Харькове было бы лучше. У своего Байдученко был?

— Нет. Вы же говорили, чтобы я никуда не ходил.

— Я думаю, — говорит Сережа, — если будет возможность в этот институт попасть, лучше сейчас уехать. В Харькове уж очень ненадежно.

— А если оставаться в Харькове, придется работать электромонтером — рабочих не чистят и не увольняют за происхождение, если сидеть тихо и не лезть на рожон.

— Сережа, что ты говоришь! — воскликнула Лиза. — На физическую работу с его-то здоровьем!

— А монтером — это не такая уж тяжелая работа, не вагоны разгружать и не уголь рубить.

— А ты видел, как они в морозы лазят по столбам? — возражает Лиза.

— Просись к Пексе, — говорит Галя.

— У Пексы как раз и лазят по столбам, — говорит отец. — Ты хочешь сразу послать заявление в Макеевку?

— Нет, сразу поехать.

— Можешь напороться на отказ. Я уже напарывался. Ты сначала напиши Рубану, все как есть. И подожди, что он ответит.

— Это резон, — сказал Сережа, и, кроме Гали, все с ним согласились.

— Ну, не все же монтеры лазят по столбам. Можно и к Горику санитаром пойти, — говорила Галя, но никто ее не поддержал. Лиза молчала.

Вскоре получил от Рубана ответ. Он уже договорился с начальством — меня примут, и я буду работать под его руководством. Сочувствует моему несчастью и считает, что я правильно делаю, уезжая из Харькова. Предупреждает, чтобы в анкете я ничего не скрывал, но сверх анкеты не откровенничал. В анкете нет вопроса — почему ушел из института, а причины бывают разные, самая распространенная — материальное положение.

В поезде Харьков-Ростов два вагона — в Макеевку. В городской кассе беру билет и получаю два: один — обыкновенный коричневый картонный прямоугольник Харьков-Харцизск, второй — бумажный белый квадрат побольше: Харцизск-Унион.

— Я просил до Макеевки, вы дали два: до Харцизска и какого-то Униона.

— Город Макеевка, станция — Унион. Так бывает.

— А почему два билета?