Семья - Владимир Рублев

Вошел Иван Павлович.

— Опять три вагона с машинами из Шахтинска прибыли, — усмехнулся он, присаживаясь рядом с Шалиным. — Решил Худорев нас забросать техникой. Вчера почти эшелон разгрузили. Лихарев ругается, склады, говорит, все переполнил.

— От техники отказываться нельзя, — вставил Шалин. — Пусть благодарит Худорева, а не ругается. Ругать его надо было раньше, когда тот был здесь начальником шахты и от новых машин руками и ногами отбивался.

— Не прав ты, Семен Платонович, — нахмурился Клубенцов. — Не ругать, а бить Худорева надо! Ты думаешь, я не понимаю, в чем дело? Машины-то он присылает новейшие, о которых наши специалисты и понятия не имеют. Вот и получается, что пока мы их освоим, плана нам, конечно, не видать. Но и на старых машинах работать нельзя. Больше половины хоть сейчас выбрасывай!

Шалин внимательно посмотрел на Клубенцова.

— Ты думаешь, Худорев не случайно начал уделять такое внимание механизации нашей шахты?

Клубенцов молча встал, так же молча достал из шкафа свежую пачку папирос и, лишь закурив, ответил на вопрос Шалина.

— На других наговаривать я не мастер. А тут и рад бы помолчать, да не могу. Тем более, что об этом нам придется рано или поздно говорить. Если так будет, машины нас съедят, Семен Платонович.

Он так и не ответил прямо на вопрос парторга, но тот уже понял его мысль, понял и нетерпеливо перебил:

— И что же ты предлагаешь?

— Что? А это сам Худорев подсказал нам. — Клубенцов замолк, но затем резко обернулся к Шалину: — Или мы оседлаем машины, или — они нас! Так стоит вопрос! Разочаровываться и тянуть волынку некогда, Худорев нам на это времени не отпустил. Специалистов, знакомых с эксплуатацией новых машин, у нас тоже нет. Значит...

— Значит?

— Если их нет, они должны быть! Нет сегодня, а завтра уже должны быть!

— Из Шахтинска? Но там...

— Зачем из Шахтинска? — недовольно поморщился Клубенцов. — Все, кто имеет отношение к новым машинам, в ближайшие же дни будут учиться здесь, на шахте. Курсы — самые различные — вот что спасет, нас! Преподавать там, конечно, придется и мне, и тебе, и Тачинскому, не говоря уже о других инженерах. Тебе, пожалуй, можно поблажку дать, ты — партийный работник.

— Ну, нет, — вскочил Шалин, задетый за живое, но сразу же осекся: в гостиную вошла Тамара. Она печально кивнула ему головой, глаза ее были заплаканы.

— Папа, я в клуб иду, — тихо сказала она и покраснела.

— Иди, иди.

Шалин заметил, как потускнело сразу лицо Ивана Павловича. Да и ответил-то он уж очень поспешно, не глядя на дочь. «Вероятно, крупно поговорили», — подумал Семен Платонович.

Тамара вышла, но говорить о прежнем уж ни тому. ни другому не хотелось. Но и молчать тоже нельзя было.

— Давай-ка в шахматы сыграем, — оживился Шалин, заметив на пианино шахматную доску. — Давненько уж я не играл...

— Что ж, давай, — вяло согласился Иван Павлович, как-то странно глядя на него. — Давай, сыграем, — повторил он, хотя лицо его выражало задумчивость и досаду. Он медленно подошел к окну и встал там, словно забыв про Шалина. Семен Платонович намеренно долго расставлял фигуры на доске.

— Не получается у нее жизнь, — не оборачиваясь, тихо сказал Клубенцов, — не получается. За отца дети не краснеют, так отцам за детей приходится, — он повернулся к Шалину.

— Почему так, Семен Платонович? Ты в людях хорошо разбираешься, скажи — почему так бывает? Мало времени семье отдаем, да?

— Конечно...

— А если отдавать семье больше времени, не будет ли это сказываться на работе шахты? Ведь это же простая истина, что большая работа выполняется в большее время.

— Извини, Иван Павлович, перебью тебя. Всегда так рассуждают, когда хотят снять с себя вину за грехи.

Иван Павлович поморщился, Шалин, заметив недовольное выражение его лица, рассмеялся:

— Наберись терпенья, коли напросился на такой разговор. Ну так вот, не надо окрашивать все только в белое и черное. Зачем ты берешь для примера такое положение, когда от человека действительно требуется максимум энергии и времени? Разве твоя жизнь только из таких положений и состояла? Наверное, нет. По себе знаю, что семье можно и нужно уделять столько времени, чтобы в ней все было хорошо; даже в критические, вот как сейчас, дни и то можно не забыть о своих обязанностях по отношению к семье... Так?

В глазах Клубенцова, обычно спокойных, с оттенком властного упрямства, на какой-то миг проглянула растерянность. Он тяжело поднялся, но тут же снова сел и закурил.

— Молодец ты, Семен Платонович, — устало и неохотно проговорил он, отводя взгляд, — правду не боишься сказать. А я себе боялся признаться, что неправ. Теперь вижу вот... Что ж, подскажи, если знаешь, как дальше быть? Вчера всю ночь не было Тамары дома. В Шахтинске, говорит, у подруги была, а мать всех на ноги подняла: где дочь? Только... не верю я, что в Шахтинске она была. Тут что-то другое...

До прихода Юлии Васильевны они о многом поговорили.

17

О Тамаре в это время думали не только они. Думал о ней и Аркадий. Он шел на новый горизонт, где предполагалось в ближайшие дни начать прокладку электровозной линии. Пока Зыкин проходил по старым штрекам и мимо проносились электровозы и проходили люди, мысли о Тамаре таились в нем где-то глубоко. Но вот пройдены первые метры нового горизонта, шум оживленной жизни остался позади, со всех сторон охватила темнота. Дрожащим лучом ползет по стенам свет его одинокой лампочки, делая окружающее странно безжизненным. И тут-то в мыслях опять возник вопрос, который мучил Аркадия все дни после воскресенья: «Неужели Тамара вновь с Тачинским? Чем объяснить их поездку в Шахтинск?» В душе его вызревало чувство более тяжелое и сильное, чем ревность, он почти ненавидел сейчас Тамару. Да, надо делать решительный шаг, надо идти на разрыв.

В сознании ожил последний разговор с Геннадием Комлевым.

— Я тебе честно, по-дружески скажу, — заявил тот, почти вызывающе поглядев на Аркадия. — Волевой, сильный человек никогда волокиту разводить не будет. Надо решить для себя раз и навсегда: или так, или этак!

— Значит... надо порвать с Тамарой? — тихо и почти утвердительно спросил Аркадий, взглянув в серые Генкины глаза. И Геннадий увидел в его взгляде столько горечи, что невольно притянул к себе друга.

— Тяжело тебе, знаю... — прошептал он. — Но, мне кажется, ты все равно это сделаешь; конечно, если бы она любила так, что пошла на все для тебя, тогда можно было бы направить ее по тому пути, который правильный. А сейчас...

«А сейчас надо решиться на разрыв...» — подумал Аркадий и остановился, вглядываясь в глубь штрека. Ему показалось, что впереди мелькнул огонек шахтерской лампочки. И он не ошибся. Навстречу шел человек. Аркадий направил на него свет. В неярких, рассеянных лучах вырисовывалось белое, почти безжизненное лицо Тачинского. В голове Аркадия мелькнула отчаянная, решительная мысль...

— Марк Александрович, вы меня, пожалуйста, извините, — произнес он, когда Тачинский молча приблизился. — Мне... Я бы попросил вас рассказать... Знаете, Марк Александрович, в воскресенье...

Тачинский замедлил шаги, бросил свет лампы на фигуру Зыкина, затем быстро направил луч по направлению своего движения и, уходя, резко произнес:

— Напрасно вы подстерегаете меня, молодой человек... Пора подумать, что мальчишество не делает вам чести...

— Подождите! — бросился за ним Аркадий, не зная, как жалок он был в этот момент, сейчас он действительно напоминал мальчишку, для которого единственно важно, что скажут ему в ответ.

— Я прошу вас, расскажите. Вы помирились с ней?

— Ну вот что, молодой человек, — остановился Тачинский, почему-то покосившись на руки Аркадия. — Я не мальчишка, чтобы ко мне приставали с расспросами о... девчонках... — И сильно зашагал по штреку вниз.

Но сердце Аркадия радостно дрогнуло. Значит, они по-прежнему в ссоре, значит, его тревоги за Тамару напрасны. Это угадывалось по резкому тону Марка Александровича. Но, может быть, Тачинский раздражен чем-нибудь другим? Как об этом узнать?

Тачинский и действительно был раздражен другим. Сегодня он делал, пожалуй, последний обход подземного хозяйства шахты. Дня через два-три, самое большее через неделю он обязан приказом по тресту прибыть к месту нового назначения.

Вручая ему приказ о переводе, Батурин усмехнулся!

— Не разглядели мы вас, Тачинский, когда утвердили главным инженером шахты. Хорошо, что горком партии подсказал.

Прочитав приказ, Тачинский побледнел: он назначался начальником участка на одну из шахт Камышинской группы. Камышинская группа шахт располагалась так далеко от города, что мечты Тачинского о выдуманной им «культурной» жизни сразу же рухнули. Да и шахта, где предстояло ему быть начальником участка, считалась маломощной, небольшой.

Хмуро попрощавшись, Тачинский вышел из кабинета управляющего. Вспомнив о Худореве, зашел к нему, решив, что тот при случае сможет замолвить перед начальством словечко о переводе на новую шахту.