Жизнь-река - Геннадий Гусаченко

— А я раз десять, — заявил его двоюродный брат Шурка Кульга второй. — Я могу на спинке отдыхать, под водой минуту просижу.

— Подумаешь, — хмыкнул Толька Горячев, — я, если захочу, могу под водой доплыть до того берега.

Я молчал. Что я мог возразить деревенским суперпловцам?

И вдруг истошный, громкий крик:

— Алка тонет!

У края плотины через Боровушку билось на воде красное платьице — всё, что я увидел. В разговоре с дружками прозевал Алку. Предоставленная сама себе, она пошла на другой берег по плотине. Через узкую запруду из камней верхом шла вода. Девчонка не увидела край плотины, оступилась и упала с неё в самом глубоком месте. Мысль о том, что дома ждёт смертная кара в случае Алкиной гибели, пронзила меня огненной стрелой. Не раздумывая ни секунды, я бросился к ней на выручку. Алка трепыхалась на воде красной бабочкой. Я с маху бросился к ней, успел толкнуть её вперед, погрузился с головой, вынырнул, опять толкнул, бешено колотя руками по воде. Ещё несколько раз тонул и выныривал, успевая подтолкнуть лёгкое тельце девчушки ближе к берегу. Неожиданно поймал ногами каменистое дно. Подхватил Алку на руки, успел сделать несколько шагов и бессильно упал с ней на отмель у берега. Воды нахлебался достаточно, в висках стучали молоты, рядом лежала маленькая растрёпанная Алка, мокрая и бездыханная. Я вскочил, схватил её, перевернул лицом вниз, и тотчас изо рта девчушки хлынула вода. Алка закашлялась, задёргалась в судорогах рвоты и заплакала.

Всё произошло в одну–две минуты. Дружки–приятели, похвалявшиеся умением хорошо плавать, не шелохнулись с места. Когда Алка пришла в себя, Толька Горячев сочувственно сказал мне:

— Видишь, как плохо, что не умеешь плавать…

Свиньи? Нет, хуже!

Ещё издали я заметил ровную желтоватую полосу вдоль правого лесистого берега. И хотя до вечерних сумерек оставалось ещё несколько часов, решил не терять столь удобного места для ночёвки.

Лодки тихо прошуршали по гладкому, прилизанному волнами песку. Я с удовольствием размял ноги, прохаживаясь по чистому, свободному от мусора берегу.

Конечно, здесь в изобилии валялись свёртки намытой половодьем бересты, плавник, пучки сухой травы. Этот природный материал к радости моей загромоздивший поистине пляжную косу, я мусором никогда не назову. Говоря о чистоте берега я имел в виду отсутствие здесь следов пресловутой цивилизации: пластиковых бутылок, полиэтиленовых пакетов, битых стёкол, ржавых консервных банок, мятых газет, картонных ящиков, проволоки, обрывков сетей и верёвок, обломков досок с торчащими из них гвоздями и прочего хлама, оставляемого пользователями природой. Но только не её ценителями.

«Широко простирает химия руки свои в дела человеческие. Везде отражаются перед очами нашими успехи её применения». (М. В. Ломоносов).

Эх, Михайло Васильевич! Посмотрел бы ты сейчас, куда простёрла свои поганые руки твоя любимая химия, не так запел бы! Глянул бы на водоёмы и леса, загаженные, отравленные заводскими сбросами, нефтепродуктами, выхлопными газами, мусорными отходами, и простёр бы ты свои собственные руки и воздел бы их к небу со словами: «Господи, прости! Не ведал, что творил!»

Собирая в тишине и одиночестве сушняк для костра, не верилось, что где–то существуют города–монстры Новосибирск и Томск, ещё месяц назад оглушавшие меня грохотом поездов и шумом трамваев. Отравлявшие автомобильным газом и гарью заводских труб. Они остались за сотни километров позади. Смрадят вонью мусорных свалок. Незаметно и подленько убивают своих жителей радиацией. Клокочут, бурлят, кипят страстями и эмоциями гигантские ульи с множеством человеко–подобных существ, населяющих соты–квартиры, дома, коттеджи. Пищат, жужжат, воют, скулят, рычат в этих гигантских берлогах, норах и гнёздах человеко–подобные твари, гордо именующие себя людьми, но с повадками злых хищников, мерзких насекомых, трусливых грызунов или просто грязных, нечистоплотных животных. Скопища человеко–подобных существ, снующих в городах–муравейниках, ведомых инстинктами, пожирают друг друга и гадят, гадят, гадят…

В безнравственном отношении к природе человеко–подобные существа отличаются от волков, шакалов и крыс, пауков, тараканов и клопов лишь внешним обликом. Поведением своим они абсолютно схожи. И если человеко–подобные существа плюют, бросают окурки и сигаретные пачки на свежевымытый асфальт, вываливают бытовые отходы на газоны, рубят для новогодних увеселений ёлочки на городских улицах, выводят в реки трубы с мазутом, оставляют после отдыха на лесных полянах груды мусора, то кто они?! Свиньи? Нет, хуже! Даже эти неопрятные, но безобидные создания справляют нужду в отхожем месте. В гнезде–гайне свинья не гадит. И только «гомо сапиенс» где живут, там и…

Разумеется, не ко всем жителям городов и сёл относятся эти сравнения. Пусть каждый, прежде чем плюнуть, швырнуть конфетную обёртку, окурок, пустую банку из–под пива или пакет с мусором задумается, к какой категории себя отнести. И если представителю рода «гомо сапиенс» всё равно, куда плевать и швырять, оно и есть это самое человеко–подобное существо. Иными словами: человек, мешающий обществу. Сокращённо — «чмо».

Слава Богу, на земле есть ещё места, как на этом берегу, где ничто не напоминает о пребывании на планете чмовидных, до безобразия отвратительных существ, называющих себя человеками. Ежеминутно, ежечасно губящих окружающий нас мир природы. А образно говоря — рубящих собственный сук, на котором сидят.

В ожидании, пока закипит вода в котелке, я немного углубился в лес и нигде не нашёл даже намёка на пребывание здесь охотников, рыбаков, туристов. Ни срубленной ветки, ни пня от спиленного дерева, ни брошенного дырявого ведра. Ни–че–го!

Может быть, здесь не ступала нога человека до меня? Может быть, не ступит и после. Как знать? Может, и я стал бы негодяем, без зазрения совести подрубающим по весне молодую, стройную берёзу, чтобы набрать банку прозрачного сладкого сока. И по фигу было бы мне, засохнет пораненное дерево или нет. Как знать? Но выпало мне в этой жизни стать сыном лесника. И первый урок я получил от него в виде взбучки за пару убитых косачей. Вернее, за одного косача, подстреленного излишне.

— Зачем стрелил двоих? — напустился на меня отец. — Я же говорил: «Стрелить одного!».

Он так и сказал: «Стрелить…»

— Хорошо сидели, не удержался, два раза пальнул, — сознался я.

— Что у нас есть нечего? Зря птицу погубил, — сокрушался отец, тряся тетерева за хвост перед моим носом. — В следующий раз больше одного патрона не дам!