Жизнь-река - Геннадий Гусаченко

Я глядел на облака, легко парящие в лазурной небесной выси и завидовал им: они скоро проплывут над зелёными островами, затерянными в океане, над скалистыми морскими берегами. Мечтая, не заметил, как приблизился к углу изгороди. Здесь, за огородом, дорога круто сворачивала вправо. Лошадь, сокращая путь, слишком близко подвернула к забору. Ступни моих ног, торчащие из саней, зацепились за угловой столб. Я дико заорал, забыл про вожжи, чтобы остановить лошадь. Она провезла сани впритирку к изгороди, протащила мои ступни по концам выпиравших из неё жердей и запоздало остановилась. Я корчился в санях, выл и кое–как воротился домой. Отец долго ругался, называл растяпой, недотёпой, оболтусом.

— Ну, как можно так ехать, забор не видеть? — возмущался он.

Ступни мои распухли, горели огнём. Я стонал и плакал.

— Вези Генку в район, в больницу, — прикладывая к моим ногам тряпку со льдом, говорила мать.

— Может, пройдёт… Такую даль ехать… И не с руки сегодня… Базар в Тогучине в субботу. Чтоб зря не ехать — воз сена продам заодно. Подождём два дня.

Подождали. Боль не утихала. Опухоль не спадала. В ночь на субботу отец наложил на сани воз сена, утянул его верёвками, сверху усадил меня, и мы поехали. Так, на возу, рано поутру отец и подвёз меня к районной больнице. На закорках втащил в кабинет хирурга. Седой врач Мироненко, признанный в районе авторитет, мельком глянул на мои ступни, ощупал их и заторопился на срочную операцию. На ходу наказал медсестре:

— Переломов нет. Холодный лёд, не утруждать ноги ходьбой.

— Говорил же! На кой хрен переться сюда?! — ругался отец на улице, разворачивая лошадь и сани с возом сена. — Всё, едем на базар, а то покупатели разойдутся.

Мы продали сено. Отец накатил в буфете пару стаканов водки, сразу подобрел, купил мне сладкую пышку, и мы покатили домой.

— Вот, видишь, Генка, можно было и не ехать в больницу. Да, ладно, всё не зря смотались, сено продали. Но, Волга! Яз–зи тебя в душу мать!

Пролежав недели две в кровати, я и в самом деле поднялся на ноги. Опухоль со ступней сошла, боль утихла. Я ушёл в школу.

Деревенская жизнь — это естественный отбор. В ней выживает сильнейший. С ногами обошлось. Зато руку сломал. На Волгу, кроме как с забора, сесть не мог. Или, наступив на повод левой ногой и уцепившись за гриву, взбирался кое–как. Задумал запрыгнуть лихо, по–казацки. Положил обе руки на холку лошади, оперся на неё и сиганул вверх. Не рассчитал, слишком резво подпрыгнул. Не удержался на спине лошади, перевалился через неё и упал на другую сторону вниз головой. Падая, правую руку выставил неудачно. Сломал в локте. Поехал в ту же больницу, в тот же кабинет. Та же медсестра осмотрела, спросила:

— Фотографией занимаетесь?

— Нет, — говорю, — для меня это тёмный лес.

— Жаль, у нас проявителя нет. Надо вам рентгеновский снимок сделать, а нам проявить его нечем. Может, достанете где–нибудь фотореактивы?

Я сомнительно пожал плечами.

— Откуда же я их достану? Понятия не имею, что это такое.

На том моё «лечение» в райбольнице закончилось. Руку носил на перевязи, и она не сгибалась. Таким бы мне и остаться, криворуким. Но мечты о морях, о дальних плаваниях! Кто возьмёт калеку на морскую службу? Такое горе мне ни за что не пережить. Это нынешняя молодёжь не рвётся в Вооруженные Силы, отлынивает от военной службы, хотя один год, на который сейчас призывают, военной службой назвать язык не поворачивается. Так, пародия на солдат и матросов. Нынешних отморозков больше привлекают наркотики, криминал, азартные игры, пачки долларов. «Бабки» им надо, «красивая» жизнь с саунами, казино, мордобоем, ошалелыми гонками по городским улицам в «иномарках», ночные стриптиз–клубы с проститутками и прочим дерьмом. Вот уж точно кого можно назвать потерянным поколением — детей горбачевско–ельцинской перестройки. Не всех, понятно. Большинство — порядочные, увлечённые полезным делом юноши и девушки. Но много вульгарных выродков, отщепенцев, бандитов, хапуг, мошенников, воров, всякой дерьмократической мрази. Ничего не создают, только пользуются всем: транспортом, топливом, энергией, коммунальными услугами. Твари, паразитирующие на теле общества. Что им армия и флот? Что им Отечество? Мои ровесники так не думали. Получить «белый» билет — освобождение от призыва на военную службу, значило для нас постыдный приговор. Девушки отказывались дружить с теми, кто получил «белый» билет.

— Какой он парень?! В армии не служил! Что–то у него не в порядке по мужской части, — похохатывали девчата.

Нет, только не «белый» билет!

Стиснув зубы от боли, я зависал на сломанной руке, уцепившись за перекладину лестницы, пытаясь распрямить начавший неправильно срастаться локоть. Каждый день, вскрикивая, повторял это упражнение неоднократно. Рука постепенно выпрямилась, начала сгибаться в локте. Впоследствии я прошёл множество медицинских комиссий, и ни один хирург не заметил последствия травмы — не совсем верно сросшегося локтевого сустава. Так я шёл к своей мечте.

Летом я и мои сёстры играли в войну по–другому: забрасывали друг дружку свёртками из листьев лопуха, наполненных дорожной пылью. Бросишь таким «взрывпакетом» — облако пыли поднимается над головой. Весело! Не трудно представить, какими являлись домой и забирались в постели!

Жизнь «на выживаемость» в любой деревне полна травматических и других несчастных случаев. Ни одно лето в Боровлянке не обходилось без утопленника. Такая трагедия чуть было не произошла по моей оплошности и в нашей семье.

Я собрался погонять уток в кочкастых болотах возле речки Боровушки. Пятилетняя Алка упросила меня взять её с собой. Пятнадцатилетний, с ружьём, я был для неё большим дядькой. У «дядьки» достало ума притащить босоногую девчонку по болотам на речку. В одном ситцевом красном платьишке. Дичь нам не встретилась. Мы пришли на берег пруда возле Каменной горы. Здесь развлекались двоюродные братья Кульга — Шурка первый и Шурка второй, Толька Горячев и Петька Наумов. Я положил ружьё на каменистую россыпь и присел рядом с приятелями. Алка присела у воды, принялась играть камешками.

— Чего не раздеваешься? Вода — молоко парное, пойдем купаться, — предложил Толька Горячев.

— Плавать не умею, — признался я.

— Эх, ты… А ещё моряком хочешь быть… Плавать не умеешь — не возьмут на флот, — серьезно заметил Петька Наумов.

— А я этот пруд туда и обратно раз пять переплыву, — похвалился Шурка Кульга первый.

— А я раз десять, — заявил его двоюродный брат Шурка Кульга второй. — Я могу на спинке отдыхать, под водой минуту просижу.