Пост-оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции - Аркадий Юрьевич Недель

рассматривая их только на поверхности. В человеческом теле мышление, сложившееся в 1960-е годы, обнаруживает, прежде всего, кожный покров. Глубина не более, чем «складка», как выразился бы Жиль Делёз. Может быть, потому эта культура и не желает задумываться о том, откуда что берется, о генезисе и архетипичности, о том, что принадлежит толще веков и недрам психики.

Ранний постмодернизм самоудовлетворен. Дело меняется в позднем: если у Лимонова писатель-онанист – героический стоик, то Бруно из «Элементарных частиц» терпит полнейший жизненный крах. Сорокин – персонификация недовольства писателя самим собой: этот автор издевается над литературой во всем ее немалом объеме.

Н.Г. В чем отличие русской эротической словесности от других национальных литератур, занятых той же проблематикой?

И.С. Античный Эрос существовал под знаком педофилии. Во французском так сильна традиция де Сада, что от нее оказался зависимым и оригинальнейший Батай, который сделал, как уже говорилось, равнозначными Эрос и Танатос, правда, перевернув их соотношение, по сравнению с писаниями своего великого предшественника: смертельно тратит плоть не тот, кого, а тот, кто. В Австро-Венгерской – двухголовой – империи, делившей власть, неспроста, надо полагать, возникли романы Захера-Мазоха, гениально продолженные одним из самых дорогих для меня писателей, Музилем, в «Человеке без свойств».

Чтобы определить немецкую сексуальную культуру, стоит вспомнить «Страдания молодого Вертера». Начиная, по меньшей мере, с Гете, немецкая сексуальность содержит в себе сильнейший привкус самонаказания, отправляемого эротическим субъектом, выдвигает на первый план автокастрацию любовника, готового убить себя, остро переживающего свое бессилие. Германия была воинственной, дабы изжить Вертера в армейской победе над соперником. Русская сексуальность однозначно цинична. Об этом свидетельствует весь наш скоромный фольклор – и сказочный, и былевой, и частушечный.

Откуда берется все наше кощунство, находящее самое отчетливое воплощение в мате – в своего рода философском языке простолюдинов, который может быть универсально приложен к любому феномену (что, как никто иной, понял в одной из статей «Дневника писателя» Достоевский, открывший бесконечность в прагматике слова «хуй»)? Чтобы ответить на поставленный вопрос, вспомним раннего В. Б. Шкловского, который обращался к обсценнейшим «Заветным сказкам», собранным Афанасьевым, чтобы проиллюстрировать понятие остранения. Циничный эротизм странен – и, прежде всего, для того, кто его практикует и исповедует. Половое влечение этого типа всегда наблюдается субъектами с некоторой дистанции, не принадлежит вполне партнерам, отчуждено от участвующих в эротической связи тел ими самими.

Русский человек в постели не принадлежит себе, он старается не столько как-нибудь идентифицировать половую жизнь, сколько бежит от нее (как действующие лица гоголевской «Женитьбы» и набоковской «Защиты Лужина») и относится к ней с изрядной долей иронии, осуждения, насмешки – как к тому, с чем он сам себя не ассоциирует. Цинизм вызывает и гибель Другого. Она при этом воспринимается осквернителем (допустим, Ставрогиным) так, что тот не в силах избыть свою холодность; наш кощунник приходит к раскаянию с непростительным запозданием («Воскресение» Льва Толстого).

Циничный русский Эрос – инобытие такового. Закономерно, что Николай Бердяев писал о том, что подлинно эротична лишь теофилия (представляете себе: он призывал к тому, чтобы мы закручивали болты Богу! а куда вводить-то ему, апофатическому?). Мы уступаем половой акт, в отчужденности от него, Другому – чужаку, сопернику. «Как дай Вам Бог любимой быть другим» Пушкина, или «Так души смотрят с высоты / На ими брошенное тело» Тютчева, или знаменитая сцена «диссоциации» (созерцания собственного мнимого обладания женщиной извне), открывающая «Despair» по тютчевскому образцу, – вот некоторые версии русского Эроса.

Н.Г. В потскриптуме к русской «Лолите» Набоков заявлял, что в русской литературе нет языка, способного передать Эрос, кроме «сочно-похабного».

И. С. Он забыл изысканную эротическую лирику Пушкина, его же «Гавриилиаду», стилистически безупречную анальную поэзию Языкова и многое иное – только для того, чтобы сделать свой автоперевод абсолютной новостью для тайно чаемых им читателей-соотечественников. Если глядеть в корень, Набоков принадлежит ко все той же самой культурной традиции – отчужденной от себя сексуальности. Провозглашая, что у русских нет разработанного эротического языка, он отнимал от нас сексуальную культуру: вот, мол, у французов она есть, а у тех, кто, выпив, затягивает: «Пожааалей же меня, дорогая», – ее нет. Это ошибка, но очень русская, промах человека, цинично мыслящего, оскорбляющего эротическую манифестацию своего ближнего.

Отчужденный от себя, кощунственный Эрос, как ни парадоксально, весьма гуманен. Если мы преобразуем половой акт из прокреативного в перверсный (пусть даже в эксгибиционизм), мы все-таки еще остаемся данниками плоти. Эротоциник телесен по минимуму, он не верит в генерирующую все-власть соматики, сомневается и в ее телекратии. Из шовинистических побуждений мне хочется сказать, что русский в качестве обладателя Эроса – наименее бестиален в этом идиотическом мире, сотворенном человеком. Но тут же я принимаюсь размышлять о соотечественниках как о носителях Танатоса, то миллионами попадающих – по воле правительства – в концлагеря, то тысячами отстреливающих друг друга ради дележа прибыли. Где еще найдешь таких нелюдей? Разве в горных дебрях Меланезии, среди последних каннибалов.

В этом и состоит божественная гармония сего универсума, о которой рассуждал Лейбниц и которую опровергали Вольтер и Достоевский. Избыточная человечность абсурдна – и танатологична. Из-за цинизма в России не мог стать на ноги психоанализ. Он был возможен только там, где Эрос не оторван от его субъекта. В психоанализе (что бы с ним сейчас ни происходило, как бы он ни был ответствен за деяния, совершаемые serial sexkillers, как бы он ни был подчас наивен) сохраняется архаическое начало начал индоевропейской цивилизации, эротизировавшей человека тотально – от рождения до смерти (в которой усопшего сопровождали в дальний загробный путь его жены).

Н.Г. Как вы объясняете происхождение отечественного цинизма?

И.С. Право, не знаю, что сказать по этому поводу. В любом случае он был заложен уже в образе Владимира Святого, обладателя многочисленного гарема, с одной стороны, и учредителя христианства на Руси – с другой. Обсценные сказки, вроде «Щучьей головы» или «Посева хуев», крепко держались в народной памяти.

Н.Г. Раз зашла речь о психоанализе, что вы можете сказать об эрогенных зонах?

И. С. У животного эрогенные зоны минимальны – это его половые органы. У человека же практически вся поверхность тела становится так или иначе эрогенной, т. е. обретает глубину, содержание, каковым является желание обладать Другим и быть им обладаемым. Показательно, что к проституткам нельзя прикасаться руками, дабы не возбуждать их. А к генитальной пенетрации они (не животные!) равнодушны, точнее: в силах принудить себя быть индифферентными по отношению к ней. Определение отдельных эрогенных зон на нашем теле чрезвычайно условно.

От кончиков волос и до