Без Царя… - Василий Сергеевич Панфилов

Начиналось всё здраво, продуманно и просчитано, но у Судьбы были свои планы, и почти сразу всё понеслось какой-то дурной бондианой. Не той, кинематографичной и романтичной, с красивыми девицами и роскошной жизнью Героя, когда даже опасности выходят из-под пера лучших сценаристов. Совсем не той…

Было запалённое дыхание, запах мочи в загаженных переулках, дерьмо на подошвах ботинок и на рукаве, ползанье по-пластунски под вагонам…… и разговаривающие о внуках немолодые рабочие с красными повязками на рукавах, оставшиеся лежать в вонючем переулке…

… как потом оказалось — зря.

Бывает и так, да… и куда как чаще, чем хотелось бы. Гражданская, она такая. Когда нет чёткого обозначения «свой-чужой», линии фронта и уставной формы, события такого рода…

… нет, не хочу вспоминать. Ни сейчас, ни потом, в мемуарах. Не было!

Кусаю пирожок и медленно жую, наслаждаясь каждым мгновением. В нескольких метрах от меня спорят члены Викжель, расположившиеся прямо в открытой теплушке, стоящей на запасных путях почти напротив моей.

Я так устал, что мне почти всё равно, что они там решат. Я ем… а глаза закрываются от усталости.

Самым сложным было — не донести своё предложение до железнодорожников, а донести его так, чтобы о нём не узнали находящиеся в Викжеле большевики и левые эсеры. Та ещё публика…

Не сказать, что они беспринципны и подлы, но у левых, да собственно, и правых радикалов, своё виденье того, что такое хорошо. Нечто вроде священного писания, которым и до́лжно руководствоваться верующему человеку, и если оно расходится с жизненными установками других людей, то тем хуже для них! Железной рукой ко всеобщему благу… наверное.

Я не очень-то понимаю их логику, да и течений среди леваков столько, что они между собой спорят больше, чем с политическими оппонентами. Тот самый случай, когда написание «Исус» или «Иисус», и человеку со стороны не понять, почему ведутся принципиальные споры из-за таких мелочей, а у верующих — горение глаз и еретиков на кострах.

Леваки в железнодорожном профсоюзе все до единого достойные люди и прекрасные специалисты, доказавшие не на словах, а не деле, свой профессионализм. Но они люди, со всеми слабостями и недостатками.

Не я один такой умный, вышедший на Викжель с предложением союза. Но я первый, догадавшийся отделить агнцев от козлищ…

… хотя разумеется, у леваков свои представления о том, кто из них агнец, а кто — козлище! Они ведь тоже хотят как лучше! Просто по-своему…

Очень надеюсь, что за эти недели кадеты, эсеры «центристы» и социал-демократы из «неопределившихся» досыта наелись саботажа от коллег, и взглянут наконец на сложившиеся в профсоюзе реалии трезвым взглядом. Выкидывать из Викжель леваков, разумеется, никто не собирается… наверное.

Но железнодорожникам нужно наконец определиться, выработать какую-то стратегию, объединиться и начать переговоры, а коллег-леваков просто поставить перед фактом! Всё честно, хотя и несколько на грани фола, но… не центристы начали грязную игру!

Левые радикалы в профсоюзе в явном меньшинстве, и в нормальных условиях, без саботажа и слива профессиональной информации собственным партиям, они просто проиграли бы на голосовании. Именно поэтому они старались не допустить его…

Собственно, моя роль в данных переговорах проста, и заключается по большей части в донесении информации заинтересованным сторонам, и непременно втайне! Ну и разумеется — в личном авторитете. Каком ни есть. Авторитет, он и в обычное время работает неплохо, а во времена потрясений даже удивительно, но бывает так, что на нём одном всё и держится!

Тезисы самые простые: усиление политического веса, поддержка вооружённой силой, наведение порядка и бесконечное «Пока мы едины…», повторяемое на все лады.

— … студенчество как объединяющая сила… — и снова невнятное бормотание, когда лучше не пытаться вслушиваться в словесную кашу.

Дожевав пирожок, некоторое время сижу с прикрытыми глазами, потом делаю большой глоток порядком остывшего кофе и разворачиваю следующий. Кстати… покосившись на путейцев, согласованно черкающих что-то в тетрадках и явно пришедших к некоему консенсусу, двигаюсь поближе к «буржуйке» и ставлю кофейник на горячую поверхность. Это ещё долго может продолжаться…

— Да, и охрана! — слышу тенорок, — Непременно вооружённая! А то какое-то безобразие, право слово…

Киваю машинально… и зеваю. Хочу спать, но нельзя. Ещё полчаса, может час, и пойду в Университет, рассказывать о том, что им предстоят переговоры с профсоюзом железнодорожников.

Примут… вообще не переживаю об этом. Ну то есть мне вставят всякого разного за самоуправство, это уж как пить дать. Но от переговоров не откажутся, уж в этом-то я уверен!

Усиление политического веса… высшая цель… улучшение снабжения… я знаю, на что и как нужно давить. Это, если отбросить политическую составляющую, достаточно обычные переговоры, знакомые любому бизнесмену.

Собственно, я так и строю свою стратегию, оставив политическую составляющую на откуп Совета. Пусть резвятся… не жалко. Кто там подпись первым поставит, какие пункты добавят или уберут, что будут править, это уже без меня.

— Алексей Юрьевич… — торопливо дожёвываю и допиваю кофе, обтирая пальцы о полушубок, — мы с товарищами согласны на переговоры…

— Алексей?! — неподдельно изумился Мартов, резко развернувшись на влажной брусчатке, — Тебя же…

Он замолк, подбирая слова, и в кои веки не зная, чего сказать. Ну и я тоже… не знаю.

— Лёшка?! — на меня налетел Левин, обнимая, тормоша, пожимая руку и снова обнимая, — Живой! А говорили, убили тебя!

Он рад, рад искренне и промороженной душе становится чуть теплей. Друг…

— Ага… — зеваю, стараясь не слишком широко открывать рот. Вымыться и сменить одежду мне удалось, а вот спал я за последние трое суток, дай Бог часов пять, и то урывками, — Четыре раза.

— Чего четыре? — не понял Илья, вскидывая брови и вопросительно уставившись на меня.

— Убили меня четыре раза, — отвечаю машинально, ежась на стылом ветру, и поглядывая одним глазом на подготовку студентов, занимающихся с инструкторами штыковым боем, — Ну то есть пытались убить. Нет, так-то больше… но именно что меня — да, четыре раза.

Левин мрачнеет и прорывается что-то сказать, но покосившись на Мартова, молчит, лишь плотнее сжимая челюсти. Машинально отмечаю это, но никаких выводов не делаю. Потом…

Эмоциональной окраски в настоящее время нет, от усталости и недосыпа эмоции будто выцвели, остался лишь чистый разум и рефлексы. Позже, знаю по опыту, сторицей всё вернётся, и скорее всего, в самое неподходящее время. Зябко… март во всей красе, с температурами около ноля, сыростью и ветрами, пронизывающими насквозь всё и вся, невзирая не одежду. Как ни оденься, а всё равно выйдет потно, холодно и не так.

Ёжусь, пытаясь плотнее закутаться