С волками жить - Стивен Райт

– Да, – согласился Дрейк, – это чудесно, ты заслуживаешь роль, но отсюда ты ж с этим ничего поделать не можешь, и пока мы не вернемся, я не желаю иметь у себя в голове ничего делового. Эта поездка должна была служить шербетом, мы очищаем нёбо перед следующей переменой блюд.

– А если б Небец звонил насчет твоего проекта «Мистер Смит летит на Плутон», проповеди бегали бы по другой дорожке.

– Аманда.

– Да? – ответила она, как самая сообразительная ученица в классе.

– Так что, – произнес капитан катера, неожиданно подошедший к ним сзади, – мистер и миссис готовятся насладиться возможностями Танджун-Панджоя?

– Нет, – ответил Дрейк.

Капитан рассмеялся. Человеком он был крупным, с маленькой головой и ртом, гордо полным золотых зубов, которые никак не мог перестать выставлять напоказ.

– В Танджун-Панджое все сходят на берег.

– Мы не как все.

– У них телефон есть? – спросила Аманда.

Капитан засмеялся.

– Мы желаем ехать дальше, – пояснил Дрейк. – Туда, где нет телефонов.

– А, – произнес капитан. – Понимаю. Американские охотники за головами. – Он рассмеялся. – Хотят доехать в улу.

– Да, – согласился Дрейк, – мы они самые.

– Ладно, – произнес капитан, – ладно. – Отходя, он засветил своим странным пассажирам знак мира.

– Что значит улу? – спросила Аманда.

– Край света. Забавно, мне кажется, это еще значит и «голова».

– Думаешь, наш друг берет комиссионные за каждого туриста, кого он ссаживает в старом добром Танджун-Панджое?

– Не везде на планете все устроено, как в Голливуде.

– Это правда. Большинство мест еще хуже.

Суденышко двинулось дальше – большой шум, нахрапом пробивающий себе путь вверх по течению. После полудня яростный глаз солнца заволокло, и небо посерело, земля обесцветилась, и без особой помпы громкими густыми потоками полил дождь – и без лишнего драматизма или разнообразия продолжал падать так весь следующий час и час за ним, с настойчивым упорством события, которое, нравится тебе или нет, следует перетерпеть и привести к завершению, подобно лихорадке или фазе луны. И, как вскорости обнаружили Дрейк и Аманда, событие это требовало частого повторения за несколько последующих дней, а на открытом катере избежать погоды было невозможно. Такая им выпала промывка мозгов насчет влажности в экзотических местах: они никогда не просохнут до конца, покуда не вернутся домой в солнечную Калифорнию.

Катер продвигался сквозь серебристую завесу ливня, оставлявшего на реке ямочки и грохотавшего палубным навесом, невразумительные декорации до того неразличимы, что Коуплендов могло с тем же успехом слепо гонять по кругу. Они очень старались отвлечься, Дрейк – путеводителями, его хранилищами забавных фактов, приняв на себя роль приглашенного комментатора в этой поездке, удовольствие для него сводилось к деятельности: увидеть вещь, затем прочесть о ней, или же прочесть, затем поднять взгляд и увидеть то, о чем только что прочел, равенство между словом и предметом казалось реальным и непосредственным, знание было мгновенной практикой – и наоборот. Аманда же удовлетворялась дешевым изданием «Потерянного рая» в бумажной обложке – одной из тех толстых, «глубоких», важных книг, какие она всегда намеревалась прочесть, но, быть может, не в этой жизни, поскольку та, какую населяла она сейчас, слишком отвлекала, чтобы поддерживать продолжительную мысль на любую тему замысловатее ее карьеры, скоростных и объездных путей ее, если только саму Аманду не изъять физически из систем, культуры, специфической жары и света, поддерживающих ее. Такая страна, как Индонезия, должна была принести облегчение. Время в этих затейливых старых краях, где нет часов, было не движением, не силой, а статичной почвой, населенной странными существами, скитающимися по ее контурам в изменчивом танце ужасающей красоты. Если верить индуистской легенде, каждые тысячу лет через гималайские пики перелетает птица с шелковым шарфом в клюве. Когда трение шелка о камень наконец сточит горы до основания, пройдет один космический день. Живи с таким представлением о времени – и, возможно, сумеешь освободиться от пут бесполезного нетерпения. К чему спешить? Настоящее мгновение – путешествие столь же богатое и баснословное, как и любая заграничная экскурсия. Так зачем же надрывно сопеть, вожделея собственной смерти?

Она поймала себя на том, что одни и те же восемь стихов читает снова и снова. Сотворение ада – процесс нескончаемый. С меланхоличным удовольствием наблюдала она за дождем, буквально за выжиманием воды из воздуха, пока неожиданно, без единого намека ливень просто не перестал, как будто резко повернули рукоять крана, а тучи растаяли, и небо показало свою кожу, синюю, как тело Кришны, суденышко же пыхтело дальше. С непринужденной мерностью телефонных столбов вдоль сельской дороги возникали деревни, каждая – со своей школой, своим лазаретом, своей церковью, череда одинаковых белых крестов на их шпилях отмечала маршрут проникновения света в темную глубину. Солнце соскользнуло к западу и раскололось об острый край горизонта, и пролилось, и свод небес раскрылся на берегах зажегшегося сокровища вразбежку, а меж половинами темнеющей земли скользило судно, и река отламывалась от носа его долгими медленными волнами чистого золота.

В ту первую ночь спали они урывками, отпихивая небрежные руки и ноги своих плотно сбившихся соседей, переживая больше близости с чужаками, нежели им хотелось бы, и вообще никакой – друг с дружкой. На вторую ночь катер по причинам таким же таинственным, как большинство событий этой поездки, ошвартовался у непримечательного причала в какой-то глуши, и Дрейк с Амандой послушно прошли вместе со своими попутчиками по узкой тропе в облекающую тьму и к сюрпризу скромного речного городишки, содержащего пенгинапан, постоялый двор на ночь, комнатушка за три доллара, в которой, вымывшись в закрытом со всех сторон сарае с цементным полом, полив ковшиком воду из сомнительно чистых ведер на свои намыленные тела, они смогли уединенно лечь вместе на тесной кровати, прислушиваясь к топотку лапок маленьких животных по крыше, к нудной неразборчивой болтовне индонезийской пары в соседнем номере за стенами не толще их матраса, а медленный развертывавшийся дымок от противомоскитной спирали завивался и вихрился в мягком свете керосиновой лампы. Без слова они втиснулись друг в дружку и далее насладились сладчайшим, тишайшим, напряженнейшим, длительнейшим совокуплением, какое было известно им обоим. За стеной голоса лопотали себе. Жужжали и бились о потолок летучие бурые жуки. Все Борнео лежало во тьме вокруг них. Они начали сызнова. Чувствовали себя девственниками-старшеклассниками.

Наутро вернулись на катер, на кишащую палубу к плачущим младенцам, беспокойной детворе, рвоте двигателя, вяканью телевизора, пара́м кретеков, солнцу, дождю, декорациям, книгам.

Подвешены на золотой цепи,

Над нашими владениями, там,

Где легионы рушились твои.

И знай, коль ты намерился туда:

Опасен путь,