Быль о полях бранных - Станислав Пономарев

Другой бы изумился: почему не он сидит на троне слоновой кости, почему там угнездилась безвольная пьяная тряпка. Политика! Кудеяр-бей знал: Мамай не был чингисидом, то есть ханом, и могущество свое освящал титулами других, ему послушных потомков Потрясателя Вселенной. А их в Золотой Орде развелось видимо-невидимо — было из кого выбирать...

Сейчас Мамай-беклербек пристально смотрел на отрубленную голову, стоящую в центре золотого подноса. Очи ее были закрыты, но тонкие губы, обрамленные черными усами и бородой, застыли в язвительной усмешке. И на всем мертвом лице застыла печать грозного спокойствия.

«Вот и еще один пал от моей руки, — думал всесильный эмир, — который по счету? — попытался вспомнить, но так и не вспомнил. — А ведь этот опаснее других был. Араб-Шах-Муззафар — гроза урусов. Чингисовой крови хан, потомок свирепого Джучи... Мечом дорогу к трону султана прорубил. Храбрый воин и умелый полководец...»

Мамай перевел взгляд на распростертого Кудеяр-бея и почти грубо толкнул в бок дремавшего Мухаммед-Буляка. Тот поднял тяжелую голову, открыл мутные голубоватые глаза, некоторое время бессмысленно поводил ими и, наконец, уставился на поднос.

— Что это? — хрипло спросил он. Потом вгляделся внимательнее и отшатнулся: — Зачем ты это принес?!

— Перед тобой, о Великий Султан Дешт-и Кыпчака, — почтительно заговорил Кудеяр-бей, — голова непокорного и ярого врага твоего Араб-Шаха! Я сам срубил голову мятежного хана и принес ее к твоим стопам. — Кудеяр-бей говорил все это Мухаммед-Буляку, но глядел на Мамая.

— Ну и что?! — окончательно пришел в себя и возопил «великий султан»: — На что мне эта голова? Убери ее!

— Погоди, — раздался рядом с ним спокойный голос. Хан сразу же поперхнулся и замолк, испуганно обернувшись к Мамаю.

А тот продолжал:

— Правителю Высочайшей Орды полезно видеть прах некогда великих полководцев. Араб-Шах, да пребудет он в садах Аллаха, был именно великим. Сейчас в Кок-Орде Аксак-Темир бьет всех подряд и нет сабли, которая могла бы остановить его. Этой саблей был Араб-Шах-Муззафар. Но если бы он склонил голову передо мной... то есть прости — перед тобой, он был бы не только жив, но и по-прежнему правил бы в Сарае ал-Джедиде. Однако он не слушался меня... извини — тебя, и вот...

По мере того, как эмир бесстрастно излагал свои мысли, Мухаммед-Буляк трезвел прямо на глазах и мертвенная бледность покрывала его лицо. При последних словах оно стало серым, а губы — пепельно-лилового цвета: он понял намек. И все же «ослепительный» нашел в себе силы сказать:

— Ты прав, о Учитель и Меч Султана! — Потом обернулся к Кудеяр-бею. — Ты... как там тебя зовут, совершил подвиг и заслуживаешь... — опять испуганно обернулся к эмиру. Тот утвердительно наклонил голову. Тогда Мухаммед-Буляк еще не совсем уверенно продолжил: — ...И заслуживаешь награды. Большой награды. Проси, чего хочешь!

— Только прощения за измену, о Грозный Султан, — поднял глаза Кудеяр-бей.

— Ты изменил нам?! — возмутился «грозный султан». — Ты поднял меч на меня и Мамая-беклербека?! Эй, тургауды! — и снова с опаской посмотрел на эмира. Мамай отрицательно покачал головой. Тогда Мухаммед-Буляк перестроился на ходу: — Эй, тургауды, вон отсюда!

— Если Великий разрешит, — равнодушно сказал беклербек, — я простил бы этого человека: тебе он изменял по моему велению и в интересах дела.

— Да-а?! — разинул рот «великий». — Тогда, что же с ним делать?

— Пусть возьмет наш лучший тумен и поспешит на подмогу мурзе Бегичу. Тот на Урусию пошел. И еще... наградим его ста тысячами динаров, ибо его стараниями повержен наш главный враг — могучий Араб-Шах-Муззафар.

— Да будет так... — не совсем уверенно утвердил «султан». — А что с головой делать будем?

— Ты встань, — сначала обратился Мамай к Кудеяр-бею. Потом хлопнул в ладоши. Вбежал огромный, увешанный оружием воин.

— Марат-батыр, — приказал ему беклербек, — воздень эту голову на копье, и пусть она красуется возле шатра Великого Султана. Пусть наши враги, глядя на нее, знают, что нет силы на земле, способной сокрушить нашу силу!

— Слушаю и повинуюсь, о Великий Беклербек! — проревел тургауд, взял поднос со страшным символом могущества Мамая и, пятясь, удалился.

Кудеяр-бей теперь уже стоял перед троном и почтительно молчал...

После встречи с великим князем Переяслав-Рязанским Олегом Ивановичем на берегу Воронежа Кудеяр-бей неделю не слезал с седла, меняя коней на заставах. В курджуме[150], наполненном медом, покоилась отрубленная голова мятежного кок-ордынского полководца. Только перед входом в шатер Мухаммед-Буляка Кудеяр-бей отмыл ее от тягучей сладости... Да и слукавил молодой туменбаши: не он отрубил голову поверженному в битве Араб-Шаху. Это сделал сам мурза Бегич, но... отказался от великой чести сообщить об этом Мамаю. На то были у него свои причины...

— Иди! Исполняй волю Великого! — резко приказал Мамай.

Кудеяр-бей попятился к выходу.

Беклербек помолчал некоторое время в раздумье, потом насмешливо глянул на «ослепительного»:

— Разреши и мне уйти.

— Да-да! О мой Учитель! — поспешно согласился Мухаммед-Буляк и уже вслед спросил: — Скажи, о беклербек, Идиге-хан все еще стоит перед нами? Следует ли ждать сражения?

Мамай обернулся и ответил снисходительно:

— То Аллаху одному ведомо. У Идиге-хана три тумена отборных воинов. У меня четыре было. Один Кудеяр-бею отдал. Может быть, Идиге-хан, узнав об этом, нападет на нас.

— Надо скорее уходить! — испугался Мухаммед-Буляк.

— Зачем? — приподнял брови Мамай. — Только что килича от него был. Идиге-хан хочет встретиться со мной. Наверное, мира хочет Идиге-хан.

— Дай-то Аллах!..

Мамай вышел. На воле яростно горело солнце. Вдали угадывались горы, оттуда веяло еле уловимой прохладой. Позади стана Мамаева угрюмо высилась башнями крепость Дербент — ключ к Железным воротам, причина раздора между Мамаем и Идиге-ханом. Три года воевали они между собой!

Странная это была война. Ни одного крупного сражения. Хотя войск у обоих в общем и целом по пять туменов сходились. Постреляют из луков, поскачут передовые дозоры друг перед другом с угрозами, поединщиков вызовут, поединщики сразятся, кто-то кого-то собьет с седла, а войска разойдутся. И то ясно: стоит только ослабнуть соперникам — а в крупном сражении без значительных потерь с обеих сторон не бывает, — как могущество их приберет к рукам кто-нибудь третий: Хаджи-Черкес, например, или Мухаммед-Урус. Все это хорошо понимали, и два врага желали примирения. Но не получалось: обоим хотелось твердой ногой стать в Предкавказье, в этом благодатном краю, на одном из главных торговых путей того времени, на мягких пастбищах с обильными водопоями...