Золотая клетка - Линетт Нони

Как бы ей ни хотелось помириться с сестрой, прямо сейчас Кива не желала ее видеть.

Торелл тяжело вздохнул.

– Попробую. Но ты же ее знаешь.

Он вдруг поморщился, осознав сказанное – осознав, что Кива как раз-таки не знала Зулику, потому что Зулика сильно изменилась с детства.

– Прости меня, мышка, – повторил он так же тихо. – Десять лет… Не знаю, что сказать.

– Хватит об этом, – хрипло попросила она. – Но… Но я не виню тебя. Не забывай.

– Есть за что винить, – горько ответил он, злясь на себя. – Я виню.

Кива крепче сжала его ладонь.

– Не надо, Тор. Если мне придется еще и о твоих чувствах беспокоиться… Это уже чересчур.

Он вновь вздохнул и притянул ее к себе.

– Пообещать, что не буду расстраиваться, не могу: я так люблю тебя, меня так злит все, что с тобой случилось, особенно теперь, когда я знаю, что мог спасти тебя много лет назад…

– Главное, не кори себя за то, на что не мог повлиять, – попросила Кива. – Это ты можешь пообещать?

Он долго молчал, потом наконец ответил:

– Попробую.

Понимая, что большего не добьется, Кива отстранилась, вытерла слезы и мягко подтолкнула его ко входу в конюшни, куда ушла Зулика.

– Ступай. И можешь укоризненно молчать всю дорогу.

– Я собираюсь укоризненно молчать гораздо дольше, – сердито буркнул Тор, поцеловал Киву в лоб и быстро ушел, оставив ее наедине с раздраем в голове… И с разбитым сердцем.

Глава двадцать четвертая

До самого вечера Кива от всех пряталась; она пробралась из конюшен к себе в комнату и зарылась в постель. Весь день она провела без толку, но это ее не волновало: ей, погрязшей в собственных мыслях, нужно было погоревать.

За это время к ней несколько раз негромко стучались; судя по тихим голосам, это были Джарен, Типп, Кэлдон, Наари и даже Миррин – все по очереди приходили, чтобы проверить, впустит она их или нет. Но она не отвечала, так что никто не решился нарушить покой, которого ей так хотелось.

За окнами опустилась ночь, и пусть в животе бурчало, Кива не выбралась из кровати, а так и лежала, свернувшись в комочек, пока наконец немного не успокоилась. Она все-таки смогла успокоиться – в основном благодаря напоминанию Зулики: прошлого не изменить. Никакая причина не могла оправдать этого решения, но факт оставался фактом: мать бросила ее в Залиндове, и это никак не исправить. Теперь оставалось лишь забыть обо всем и жить дальше.

Вскоре после того, как она пришла к этому решению, в дверь снова постучали, и на этот раз она поднялась. К ее удивлению, за дверью оказался не кто-то из друзей, а немолодой слуга. Он слегка поклонился ей:

– Госпожа Кива, Ее Величество королева приносит извинения за то, что пропустила обед, и приглашает вас выпить с ней чашку какао перед отходом ко сну. Она велела отдельно уточнить, что какао будет двойной.

У Кивы так заурчало в животе, что слуга тревожно посмотрел на нее, но сказал лишь:

– Она ожидает вас в личной гостиной. Я провожу вас, как только будете готовы.

Кива могла бы просто отказаться. Она уже достаточно хорошо узнала королеву, чтобы понимать: та не будет настаивать. Ариана не станет ее ни к чему принуждать, и если бы Кива захотела, она бы дала ей спокойно оправиться от трудного дня в одиночестве.

Может быть, именно поэтому Кива пригладила волосы и пошла вслед за слугой. Она ни за что бы не призналась, но кроме манящего горячего какао ей хотелось материнского утешения, пусть даже этой матерью оказалась бы Ариана Валлентис.

Не встретив ни Типпа, ни кого-либо еще, Кива молча шла за сопровождающим, гадая, кто из множества слуг в коридорах работает на мятежников, кто докладывает, куда и зачем она отправилась. Но потом она решила, что ей все равно. Ей не хотелось думать ни о долге, ни о семье, ни о чем. Сегодня она намеревалась утешаться, заботиться о себе, исцеляться.

Быстро миновав золотой мост в западный дворец, Кива оказалась в покоях королевы, и если бы не река, отсюда до комнаты Кивы было бы рукой подать. Проводник впустил ее в гостиную, вышел, пятясь, и закрыл за собой золоченые двери.

Кива помедлила у двери, пытаясь сориентироваться в окружающем великолепии.

В гостиной королевы были высокие потолки и дорогой ковер, а окна выходили и на Серин, и на сады, словно светлячками усеянные люминиевыми фонарями. Элегантная люстра будто плакала хрусталем, стены украшали картины в рамах, а разнообразные цветы в вазах и пышные растения в горшках добавляли цвета в бело-золотой интерьер. Продолжая осматриваться, Кива заметила потрескивающий камин в одной из стен, приглашающий согреться у огня, а напротив…

Охнув, Кива не удержалась и подошла к роялю. Она никогда не встречала ничего подобного: ножки и весь корпус были сделаны из прозрачного сверкающего хрусталя.

– Хорошенький, а?

Кива любовалась черными и белыми клавишами – только они выглядели обычно, но все равно очень красиво, – когда услышала голос. Резко обернувшись, она увидела, что королева устроилась на тахте и смотрит на нее поверх бокала вина.

– Умеешь играть? – немного невнятно спросила Ариана.

– Эм, нет, – ответила Кива, всматриваясь в королеву и пытаясь угадать, сколько та уже выпила.

– Джарен раньше постоянно играл, – сказала Ариана, убегая взглядом куда-то вдаль. – Теперь не играет.

Кива медленно двинулась к ней, чувствуя, будто что-то не так. Но потом она увидела поднос с горячим какао и пирожными и успокоилась: внутри потеплело от заботы королевы.

– Не играет? – спросила Кива. Бедное воображение представило себе эту картину и не выдержало ее красоты, так что Кива отмела эту мысль в сторону, пока та не укоренилась. – Почему?

Ариана сделала изрядный глоток вина.

– Он больше сюда не приходит.

Эти пять невнятных слов приморозили Киву к месту, но не только они: с такого расстояния она сумела рассмотреть то, чего не заметила издалека.

Неестественный блеск в глазах Арианы, бледная кожа, дрожащие руки…

…и золотистый порошок вокруг рта, под носом, в ноздрях.

Ангельская пыль.

Королева приняла ее.

А когда королева ее принимала…

«Он больше сюда не приходит».

Кива попятилась, новыми глазами оглядывая ту самую комнату.

Это здесь королева мучила Джарена. Годами.

Здесь она отдавалась своей зависимости, теряла контроль и причиняла невообразимую боль.

А Кива осталась с ней наедине, и никто, кроме того слуги, даже не знал, что она здесь.

– Бери какао, Кива, – пробормотала королева, растягивая имя на три слога. – Сп’цально