У каждого своя война - Володарский Эдуард Яковлевич

- Что, Игорь, опять плохо? — тихо спросила Нина Аркадьевна. — Возьми валидол под язык.

- Иди ты со своим валидолом... — процедил сквозь зубы Игорь Васильевич. — Собаки поганые… аферисты... Погодите, бог даст, сочтемся.

Нина Аркадьевна сидела на краю кровати, со страхом смотрела на серое, искаженное ненавистью лицо мужа. «Ну что уж так убиваться из-за этой комнаты? Ненавидеть весь мир...» И с еще большим страхом Нина Аркадьевна подумала о том, что дальнейшая их жизнь может превратиться в сплошной ад, что, возненавидев всех жильцов квартиры, он и ее заодно возненавидит.

Надо же будет на ком-то срывать свою ненависть? На ком же еще, как не на собственной жене? И так жизнь с ним не сахар, а теперь что будет? Он же их с Ленкой с потрохами съест, по любому поводу цепляться будет…

О, Господи, твоя воля…

А в новоявленном «кабинете» Сергея Андреича трио отмечало знаменательное событие.

- В таких хоромах, Сергей Андреич, — вещал Степан Егорыч, — тебе прямо «Войну и мир» надо написать, не меньше!

- Что нам стоит дом построить, — подхватывал Егор Петрович, — нарисуем, будем жить!

- Соседи вы мои дорогие, — отвечал тоже порядком закосевший Сергей Андреевич. — Делим мы с вами и горе, и радость!

Дверь в «кабинет» была приоткрыта, и в темный коридор вываливалась желтая полоска света.

- Делим, делим! — соглашался Егор Петрович и опрокидывал в рот очередную порцию водки. — Мы завсегда с нашим народом.

В это время в комнату заглянула Люба — лицо ее было сердитым.

- Вы че тут гудите, полуночники?

- Любаша, золотце! — расплылся в глуповатой от счастья улыбке Сергей Андреич. — Прошу к нашему шалашу!

Люба охотно вошла, кутаясь в вязаную черную кофту:

- Бр-р, холодновато у вас тут.

- Что-то стал я замерзать, не пора ли нам поддать! — нараспев проговорил Егор Петрович. — Пойдем в магазин — на троих сообразим!

Сергей Андреевич предложил Любе сесть, но лишнего стула в комнате не было. Он стал с пьяной угодливостью предлагать ей свой стул, говоря, что он может и постоять, но Люба весело махнула на него рукой:

- Куда тебе стоять-то — упадешь! Мы вот со Степаном на одном стуле поместимся. Подвинься, Степан Егорыч!

Степан Егорыч закашлялся от смущения, но послушно подвинулся, и Люба примостилась на краешке рядом с ним. Он машинально обнял ее за плечо, и Люба, тоже вроде бы машинально, привалилась к нему боком, даже теснее, чем следовало бы.

- Ишь, сидят, голубки, — хихикнул Егор Петрович. — Вы прям как жених и невеста!

- Ты перебрал, я вижу, Егор, — уже серьезно проговорил Степан Егорыч.

- А что? Мы, может, и есть жених и невеста! — задорно ответила Люба, передернув плечами. — Налей-ка, Сергей Андреич! Выпью за расширение твоей жилплощади!

- Вообще-то, Любаша... по справедливости… комната эта должна была бы тебе, конечно, достаться... — начал извиняющимся тоном Сергей Андреич, прикладывая руку к сердцу.

- Ох, не люблю я пустых слов, Сергей Андреич! — поморщилась досадливо Люба. — По справедливости, говоришь? Ну так и отдай ее мне, ежели по справедливости, что, слабо? — она, прищурившись, задорно взглянула на него. Степан Егорыч довольно усмехнулся и в знак одобрения пальцами сдавил плечо Любы.

Сергей Андреич растерянно хлопал глазами и, видимо, с пьяных глаз готов был совершить бесшабашный роковой поступок — отдать последнее, но при людях — гляди, люди добрые, на, последнее отдаю! На миру, как говорится, и смерть красна! И Люба, почувствовав, что еще секунда, и Сергей Андреевич трахнет кулаком по столу и заявит, что отдает ей комнату, а потом идти на попятный будет позорно и стыдно, да и не такой характер у Сергея Андреевича, чтобы идти на попятный, — Люба это поняла мгновенно и сказала, не дав Сергею Андреевичу открыть рот:

- Ладно, Сергей Андреевич, налей-ка лучше, ей-ей выпить на твое новоселье охота.

И снова Степан Егорыч молча оценил поступок Любы, и вновь его пальцы стиснули ее плечо. Егор Петрович тоже оценил ситуацию, засмеялся, крутя головой:

- Ну, Любка, ну, заноза... А вот ежли щас Сергей Андреич отдал бы тебе комнату, взяла бы? Только честно, Любаш, а?

- Да нет, конечно, — улыбнулась Люба, поднимая стакан с водкой. — Что я, дурная, что ли, врага себе наживать? Ну, Сергей Андреич, как говорят, не было счастья, так несчастье помогло! Поздравляю!

Она чокнулась с врачом, со Степаном Егорычем и Егором Петровичем, выпила, вылила несколько капель на пол, шумно вздохнула, закусила соленым огурцом.

- Да я вот говорю Сергею Андреичу, — загудел Степан Егорыч. — Он теперь обязан «Войну и мир» написать, ну не меньше, верно?

- А я вот, ей-богу, не пойму, Сергей Андреевич, чего ты вообще с этим своим романом носишься, как…

Для чего ты его пишешь, а? Уродуешься по ночам, недосыпаешь, так ведь и ноги протянуть недолго.

- Он желает народу правду сказать про войну и про любовь! — пьяно произнес Егор Петрович.

- А то народ и без него этой правды не знает, — усмехнулась Люба, взглянув сбоку на Степана Егорыча. — А вот я могу сказать, чего ты тут по ночам на кухне газом дышишь.

- Ну-ну, интересно... — кривовато улыбнулся

Сергей Андреевич.

- P-раз пошла такая пьянка — р-режь последний огурец! — махнул рукой Егор Петрович. — Наша Люба завсегда правду-матку в глаза режет.

- Потому ты свой роман пишешь, Сергей Андреич, — хрустя огурцом, заговорила Люба, — что очень прославиться хочешь. Небось, когда в медицинском институте учился — мечтал самым главным... ну, самым знаменитым врачом стать, вроде этого…

- Пирогова, положим... — усмехнулся Сергей Андреевич.

- Во-во, Пирогова! А получился из тебя врач обыкновенный, участковый. Вот ты и начал кропать по ночам. Авось хоть здесь в генералы выбьюсь, скажешь, не так? И вот хочу тебя спросить, а если не выбьешься? Если опять осечка выйдет, что будешь делать?

- Что-то ты очень за мои дела переживать стала, Люба, — улыбнулся Сергей Андреевич. — Ты лучше за свои, хорошо? Тебе тоже ведь есть над чем мозгами пораскинуть? — он пристально взглянул на нее, потом перевел взгляд на Степана Егорыча. Люба смущенно потупила глаза, а Степан Егорыч кашлянул и ответил за нее:

- Верно…

Историк Вениамин Павлович с преувеличенным интересом рассматривал ребят, будто видел впервые.

Перед ним в пустом классе стояли Робка, Богдан и Костик.

- Все же я не понимаю, Роберт, — наконец устало сказал он. — Во-первых, об этом классной руководительнице надо было сообщить, а не мне. А во-вторых, не понимаю, почему ты решил бросать школу? Ведь тебя перевели в десятый класс. Глупо, понимаешь, глупо. — Историк встал, прошелся по пустому классу, остановился в задумчивости у окна. — Занятия только начались, ну, чего вы вдруг сорвались-то? Чего приспичило? Ребята угрюмо молчали.

- Завалишин, и ты решил школу бросить?

- Я? — испугался Костик. — Что вы, Вениамин Павлович, я — нет.

- А чего вместе с ними пришел? За компанию?

- Ага…

Историк снова прошелся между партами, проговорил задумчиво:

- Я вот мечтал ученым-историком стать... война помешала... А вам что мешает, оболтусы? Ведь пожалеете потом, неужели не ясно?

- Не переживайте, Вениамин Павлович, — посочувствовал историку Богдан. — Мы же неспособные… троечники.

- Прогульщики вы! Шпана! Вы должны учиться, понимаете? Обормоты чертовы... Ваши отцы за это кровь проливали! Инвалидами с фронта пришли! А сколько не пришло?! За что они погибали?

- За Родину... — вздохнул Богдан.

- За вас, значит! Это вы понимаете или нет?

- Понимаем... — опустив голову, пробормотал Робка.

- Ты вообще молчи! Когда книгу принесешь?

- Принесу, Вениамин Павлович. На днях принесу.

Я этого парня с тех пор не видел, — начал оправдываться Робка.

- Эх, ребята, ребята... — покачал головой Вениамин Павлович. — Смотреть на вас тошно... Проваливайте…

И ребята тихо вышли из класса. Историк продолжал задумчиво смотреть в окно.