Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

роскошного автомобиля приглашал разделить с ним чувство комфорта, глаза говорили: «Не правда ли, как сказал наш поэт, и жизнь хороша, и жить хорошо?» Жгли глазами фанатики, погладил – прагматик, приспособленец, родоначальник развинчивания, после него пришли перевертыши.

Их приход не причина, а признак распада, если вспомнить, что говорил Гиббон о падении Римской Империи. Не могу похвастаться, будто прочел его многотомный труд, но в личной библиотеке Горького, получив доступ к полному (тоже, мне показалось, не особенно читанному) комплекту, вычитал: писать свой труд Гиббон закончил в один год с началом распада Империи Британской и отпадения американских колоний, удержать которые у англичан не было ни сил, ни политической воли. Так и у римлян распространение христианских добродетелей началось, когда древнеримские доблести и без того ослабли.

Партия, правившая вместо советов, продолжая называться Коммунистической, воплощала сплошное лицемерие, под прикрытием которого набирала силу преступность. Перерожденцы, приспособленцы и просто проходимцы, с партийными билетами в кармане, успевшие сделать советские карьеры, в своих интересах торопили распад. Не нашлось им способных противостоять, не оказалось наделенных коммунистическими доблестями. Один облеченный властью партиец, представляя собой зрелище невиданное, плакал, наблюдая происходящее. Если у кого и были доблести, то уже не той выделки, в меру готовности умереть в борьбе.

Вадим иронически пел и эту песню: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это!» И после паузы ставил деконструирующий вопрос: «Если все умрем, кто же будет жить при Советах?» Признак выхолощенности призыва, который представлялся некогда само собой разумеющимся. «Историю дряхлеющего порядка нельзя не рассматривать как длительное самоубийство, подобное жизни человека, который, поднявшись на самый верх высоченной лестницы, выдергивает у себя из-под ног опору, что его же поддерживала» (Ипполит Тэн. «Старый порядок»).

Страницы истории

«Время правления Сталина – позорная страница нашей истории».

Сергей Караганов на Валдайском Форуме 2013 г.

Отец Сергея, кинокритик Александр Васильевич Караганов, был приятелем моего отца, они вместе состояли в аспирантуре ИФЛИ, одновременно защитились и продвинулись, были назначены на ответственные должности, работали в ВОКСе, претерпели, оказались исключены и сняты, со временем восстановлены. Разговорам с Александром Васильевичем уделил несколько страниц в «Русском дневнике» Джон Стейнбек, он вместе с фотографом Робертом Капа приехал после войны посмотреть, как советские люди возвращаются к мирной жизни. Два американца стали гостями ВОКСа, и в своей книге Стейнбек отдал должное организатору визита Караганову-старшему. Американский писатель оценил чувство ответственности, которое сказывалось в словах и делах советского представителя, его всестороннюю осведомленность, добротный английский, здравый смысл, верность своему слову, выдержку и уравновешенность, особенно на фоне склочной стычки, которую на глазах у гостя затеяли советские писатели[137]. Словом, с Карагановым-сыном, хотя мы и незнакомы, есть у нас связь. Но между нашими отцами – шесть лет, разница небольшая, они люди одной формации, а между мной и Сергеем – шестнадцать, перерыв во времени сказывается. При Сталине Сергей лишь успел родиться, что, я думаю, и позволяет ему клеймить героическое время. Не имея живого опыта сталинских лет, он в суждениях о сталинизме столь же не затрудняется, как мы в школьные годы обличали самодержавие.

Сергей, как и я, наследственно получил возможность применить в меру способностей свои знания. Близко его знающие говорят, что его мечтой было стать министром иностранных дел. Министром Сергей ещё не стал, но занял исключительное положение в стране и в мире. Политолог-международник, он представляет Россию во влиятельнейших организациях вроде Трехсторонней Комиссии. Его отечественные политические противники (они же, по-моему, и завистники) ставят ему в упрек даже чаадаевский «череп голый», но, говоря серьезно, пребывание в сферах закулисной власти, должно быть, научило Сергея обмениваться мнениями, выражая уважение сторонникам и противникам. На вершинах дипломатии конфликтуют в пределах приличия, стараясь, как говорит Бальзак, «избегать и правды, и лжи». У Сергея, в меру международной вежливости, поворачивается язык сказать о моем времени позор. Что о сталинском времени слышал он от своего отца, не знаю, мой отец слова позор не произносил, рассказывал о разговоре с Пристли. Приехавший по линии ВОКСа сразу после войны английский писатель обратил внимание на неполадки в гостинице и говорит: «Русские вечно не доделывают». Отец ответил вопросом: «Война тоже недоделана?» Пристли промолчал.

Мы уже слышим, как сталинское время называют нашим Ренессансом, имея в виду расцвет, то же время отличалось жестокостью, рано или поздно выработается определение, охватывающее разом основные черты времени, как случалось со всеми временами. Даже Темные Века светлели, оставаясь Темными в представлении тех, кто, пересматривая прошлое, соблюдает принцип дополнительности – открывая новое, не забывает старого, стараясь охватить эпоху в целости. Пока желающие похоронить сталинское время говорят – позор, а кто возвеличивает, те ограничиваются оговоркой: «Да, был тридцать седьмой год, но…» Нет, братцы, сталинское время было тем, чем оно было, каждый час, каждый день, из года в год, от начала и до конца, великое время, как и все великие времена, о которых мы читали, а сталинское время пережили. Прежнее нам подается опосредованно, в обработке, неизбежно неполностью, а пережитое переживали целиком, вот и не знаешь, что и думать. В сторону Сталина у меня после его кончины не поворачивалась голова и даже десталинизация казалась недостаточной. Годы и перемены научили – наслушался в Отделе зарубежной литературы ИМЛИ. Не называя, но подразумевая Сталина, ученые сотрудники сопоставляли les grandes hommes (великих людей) разных времен и народов.

Стал я понимать научные дебаты не сразу, годы заставили соображать: Сталина отрицать всё равно, что отрицать… кого? На лекциях мы донимали Романа вопросами о Шекспире, который изобразил Ричарда III как протодиктатора сталинистского типа, но это не во всем соответствует фактам. Роман отвечал: «Обычная практика ренессансных правящих дворов». Значит, ничуть не хуже многих. Теперь исторические личности, казалось бы раз и навсегда заклейменные как злодеи, и вовсе подвергаются пересмотру: они и злодеи, но не только злодеи. Атилла уже не только варвар, хотя и варвар, разумеется. Кровавый Тамерлан – военный стратег и строитель империи, конечно, кровавый. Чингисхану поставлен памятник в полсотню метров высотой, и на вопрос, можно ли увековечивать изверга рода человеческого, монголы отвечают: «Другого великого у нас нет» – изверг-великий. Не тиран или отец, а тиран-отец, как Сталин, с которым прощался Шолохов, знавший, как это бывает: тиранят, спасая, когда свободомыслящие готовы тебя загубить.

Великий не значит хороший: великие цели за пределами нравственности. Раскольникова загрызла совесть, потому, что у него не оказалось сил для великих свершений. Разговоры о «слезе ребенка»,