Рыцари морских глубин - Геннадий Гусаченко

Справедливости ради отмечу: ни один боровлянский житель из числа поволжских немцев не дал показаний против отца, начисто отрицая всякие обвинения в его адрес. Зато нашлись–таки в деревне малодушные люди. Земляки Иван Паршуков и Николай Малинкин показали: «…поставили леснику две бутылки водки за то, что дал им спилить несколько сухих берёз на дрова». А кто с водкой к отцу не приходил?! Все! Сидели с ним за одним столом. Вместе выпивали принесённую водку. Сжирали нашего хлеба, сала, мяса, сметаны, масла, яиц, наших пельменей, солений, колбас домашних, блинов, ватрушек, пирогов на значительно большую сумму, чем стоимость принесённой ими бутылки водки. Они были гости в нашем доме. Не за водку отец помогал землякам! Водку гость прихватывал с собой приличия ради. Без бутылки какой у мужиков разговор о житье–бытье? За ней, родимой, в дружеской беседе и договаривались, где сено покосить, где дровишек в зиму припасти, где жердей на забор нарубить.

За две бутылки водки посадили отца. Отомстила Таисия с помощью обкомовской гниды за отвергнутую любовь. Но не отца наказал суд. Пострадала семья. Мать беспрестанно моталась в Новосибирскую тюрьму с передачами для отца. На последние гроши покупала копчёную колбасу. Другую там не принимали. А отец в тюрьме не страдал. Начальник её оказался бывшим сослуживцем из конвойных войск НКВД. Устроил хлеборезом. Должность среди заключённых привилегированная.

В отсутствие отца я помогал матери нянчить малолетнюю сестрёнку Людку, управляться с домашним хозяйством: раздавал корм скотине, чистил в стайках, таскал воду на коромысле из речки: лошадь Волгу отобрали у нас после суда.

— Генадь, ви есть зольдатен, — рано поутру прибежал ко мне запыхавшийся сосед Андрей Веде. — Отшень прошу сделайт пух–пух мой швайн…

Я удивлённо посмотрел на него.

— Стреляйт мой кабан, — пояснил немец. Я опять ничего не понял и только плечами пожал в недоумении. Андрей изобразил мимикой и жестами:

— Вот так: пух–пух! Ви стреляйт! Мой кабан капут!

— Застрелить вашего кабана? — дошло до меня.

— Я-я! Кароший кабан! Зер гут шпик! Я путу давайт тебе шпик! Битте!

— Да, ладно, дядя Андрей, не надо мне сало, у нас своё есть. Я помогу вам забить свинью просто так, по–соседски. Эка невидаль шмальнуть жаканом по стоячей свинье! Сейчас приду, дядя Андрей!

— Данке шён! — обрадованно поблагодарил Веде и поспешил домой, озабоченный предстоящими хлопотами по разделке туши. Забой жирной, упитанной свиньи в деревенской семье всегда праздник, тем более в такой бедной как Веде. Андрей умчался готовить солому для опаливания щетины, греть воду и заниматься другими столь же приятными ему в этот день делами. Я выдернул из патронташа один пулевой патрон, снял с гвоздя отцову двустволку и последовал за ним. Огромный ушастый боров, с вечера не кормленный, чтобы кишки при разделке были пусты, гулял с визгами во дворе, требуя пищи. Я никак не мог прицелиться в него. Немцы выглядывали из сеней из–за приоткрытой двери.

— Поставьте кабану корыто с едой для приманки! — крикнул я Андрею. Тот вынес тазик с отрубями, и голодная свинья бросилась к нему. Я поймал на мушку голову кабана и нажал спуск. Бахнул выстрел. Пуля отрикошетила от твердолобой свинячьей башки, с воем унеслась в заснеженный огород. Кабан взревел и в бешеной злобе принялся поддевать рылом ветхий забор перепуганного немца, спрятавшегося за дверь. Ещё немного и ошалелый боров повалит изгородь, рванёт напропалую на улицу. Гоняйся потом за ним. И почему я взял один патрон?! Ругая себя за самонадеянность, я опрометью кинулся домой. На этот раз схватил весь патронташ и бегом возвратился к избе Веде. Боров продолжал буянить, размётывая на своём пути корыто с отрубями, поленницу дров, конные сани. Под его мощным рылом трещали жерди забора, и только слепая ярость мешала кабану найти калитку, одним ударом сломать её и убежать. Загнав патроны в оба ствола, я носился за ним вдоль изгороди, пытаясь прицелиться. Наконец, мушка ружья на секунду задержалась на левом ухе рассвирепевшего кабана. Я, не мешкая, спустил курок. Выстрел оказался убойным. Боров упал на передние ноги да так и остался лежать. Из сеней высыпало семейство Веде. С вёдрами, тазами. Андрей хватанул ножом по горлу свиньи, и кровь хлынула в заранее подставленный под неё таз. Ни капли продукта с таким трудом выращенной свиньи не должно пропасть. Праздник заготовки в зиму сала и мяса в семье Веде начался. Возбуждённые радостью близкого сытного обеда, добрые соседи–немцы суетились вокруг туши, кивая мне и неоднократно повторяя:

— Данке шён! Данке шён! Спасибо!

Я не стал им мешать. Довольный, что помог хорошим людям, вернулся домой. А вечером Андрей заявился ко мне с каралькой кровяной колбасы. В ответ на мой отказ, он категорично замахал руками:

— Не нато меня обижайт… Кушайт этот кольбас… Ви есть зер гут зольдат!

Да-а… В таких буднях протекал мой флотский отпуск.

— Трудно тебе одной? — однажды за вечерним чаем спросил я мать. — Хочешь, приведу в дом Тоню Борцову? Будет помощницей…

— Ты не любишь её, сынок, — вздохнула мать. — А без любви — что за жизнь? Так, маята одна. Не ломай Тоньке жизнь из–за меня. Да и свою тоже. Как–нибудь справлюсь.

Эх, мать, мать… Если бы ты знала, как хотелось накрыться одним одеялом с Тоней! Уткнуться носом в тугую грудь и млеть. А там, в постели, глядишь, былая любовь разгорелась бы с новой силой. Не поняла мать моего сокровенного желания побыть с женщиной. А отпуск подходил к концу. Стыд и срам! За два месяца не соблазнил ни одной деревенской простушки! Что скажу друзьям на К-136? Врать, придумывать небылицы? Или сознаться, что моряк–подводник на поверку оказался тюхой–матюхой? А они спросят непременно.

Неожиданно свалившиеся на меня заботы о домашнем хозяйстве начисто лишили надежд вольготно–разгульной жизни, нарисованной воображением в ожидании отпуска. Нет, не так в пылких мечтах и грёзах намеревался отдохнуть «морской волк», уставший от дальних походов по океанским просторам. Покачиваясь на подвесной койке в четвёртом отсеке К-136, мысленно раздевал, обнимал, целовал всех без разбору милашек. Готовясь к отпуску, усердно начищал до зеркального блеска ремённую бляху. Подшивал, подгоняя по себе, утюжил форму, намереваясь весь отпуск прошагать победным маршем любви. Надеялся в приятном времяпрепровождении провести его. В тех вожделённых мечтах не думалось о свинарнике, конюшне, коровнике, курятнике, сеновале и дровяном сарае. Столько надежд возлагалось на отпуск! Увы. Не формой пришлось щеголять, а вилами, лопатой, метлой орудовать.