Роман с президентом - Вячеслав Костиков

В истории России Ельцину досталась сложная судьба. Он получил в наследство лишь каркас Советского Союза, внутри же все было изъедено тоталитарной ржавчиной. Его трудности усугублялись тем, что те инструменты и сама система принуждения, к которым была приучена страна и на которых зиждился весь коммунистический порядок, были уже не приемлемы. Ельцину пришлось править страной, которая по сути дела не имела законов, применимых в условиях демократии и рыночной экономики. Фактически на огромном пространстве России и ближнего зарубежья воцарился правовой, политический и экономический хаос. Если бы не мощная воля Ельцина, то не исключено, что после Горбачева в России могла бы на многие годы, может быть на десятилетия, установиться либо военная, либо коммунистическая диктатура. В августе 1991 года мы почувствовали ее тяжелое дыхание. Тем, что этого не произошло, мы обязаны прежде всего мощному демократическому протесту народа. Но в немалой степени и Ельцину. Ельцин 1991 года стал символом обновляющейся России.

Но Ельцин 1991 года и Ельцин последующего пятилетия — разные люди.

Солженицыну принадлежит глубокое замечание о том, что Россия избрала самый искривленный, самый тяжелый путь расставания с коммунизмом. Человек, который вел страну по этому пути, не мог не деформироваться — и нравственно, и физически — под тяжестью дороги и груза. Для Ельцина тяжелые стрессы и разочарования стали постоянным фактором как государственной, так и частной жизни. Вязкая грязь дороги, необходимость идти к демократии непролазным бездорожьем не улучшали его характера, пагубно сказывались на здоровье и привычках.

Наличность Ельцина мощно воздействовали два фактора — его характер, сильный и властный, во многом нетерпимый, и система тоталитарной власти, в которой он сформировался как государственный деятель.

Эта власть, мощная, все подчиняющая, но, в сущности, искусственная и извращенная, вошла в его плоть и кровь, и он не мыслил своего существования без нее. Она стала для него едва ли не главной ценностью жизни. Когда судьба поставила его перед жестоким выбором «жизнь или власть», он, с риском для жизни, выбрал власть.

Достаточно легко воспринимая утраты политических друзей, он не мог себе представить утрату власти. Из трех «губительных страстей», которые выделяет известный голландский философ и теолог Янсений — «страсть чувств» (libido santimenti), «страсть знаний» (libido sciendi) и «страсть власти» (libido dominandi), именно последняя является доминантой характера Ельцина. На его характере пагубно сказывалось и то, что он не смог (может быть, даже не захотел) сохранить вокруг себя когорту соратников. В какой-то мере его можно сравнить с гладиатором-одиночкой. Подле него не оказалось никого, с кем он мог бы разделить тяжесть ноши и горечь постоянных разочарований. Вероятно, отсюда его привязанность к своему телохранителю. Эта странная дружба во многом напоминала отношения польского президента Валенсы и его шофера, который в конечном счете стал ненавистен всей Польше.

Известна классическая формула власти: вначале с помощью друзей убирают соперников, потом убирают друзей, которым обязаны победой, и наконец — все победы приписывают лично себе, а все поражения — изгнанным. Политическая и человеческая практика Ельцина не внесла ничего нового в эту отточенную веками схему. Одна из причин одиночества Ельцина в том, что он слишком возвысил себя над другими российскими политиками. Его высокомерие к концу пятилетия пребывания у власти стало заметно отражаться даже на его лице, в его улыбке, во взгляде.

Среди современников равными себе Ельцин считал очень немногих людей. Среди них германский канцлер Гельмут Коль. Вспомним: ни к одному из российских политиков Ельцин не обращался «мой друг такой-то». Но с явным удовольствием любил повторять: «мой друг Гельмут», «мой друг Билл». Воздавал он должное хитрости и опыту Ф. Миттерана, но не любил его.

Правда, Ельцин ценил силу морального авторитета. Отсюда его уважение к Патриарху Алексию II, к А. Солженицыну, к В. Астафьеву.

Помню, как серьезно президент готовился к встрече с вернувшимся в Россию писателем. Мы сделали для него несколько записок по этому поводу. Борис Николаевич явно нервничал, видимо, не совсем понимая, «как себя поставить». К этому времени у него уже окрепла привычка вести разговор в тональности «как президент, я…». Но в данном случае так явно не годилось, и он чувствовал это. Его пытались настроить на «вельможный» лад. Ему говорили: «Ну что Солженицын? Не классик же, не Лев Толстой. К тому же всем уже надоел. Ну, пострадал от тоталитаризма, да, разбирается в истории. Да таких у нас тысячи! А вы, Борис Николаевич — один». Ельцин избрал другой тон. Разговор прошел просто, очень откровенно, без сглаживания политических разночтений. Они проговорили четыре часа и даже выпили вместе водки.

К сожалению, некоторые лица, близкие к президенту, в последние годы навязчиво (и отчасти небезуспешно) внушали ему мысль о том, что он «единственный и незаменимый», что в России нет лидера, который мог бы встать вровень с ним. Если раньше фразу «не царское это дело» в отношении Ельцина я слышал только в исполнении его первого помощника В. В. Илюшина, заведующего Канцелярией В. П. Семенченко и личного фотографа, то позднее ее стал повторять и сам президент. Чаще всего он делал это в форме шутки.

Впрочем, за внешней самоуверенностью, за царственной походкой Ельцина прятались драматические сомнения и комплексы, которые он прикрывал официальной помпой. Тот факт, что он так долго не мог принять решение выставлять свою кандидатуру на второй срок или нет, — свидетельствовал не только о политическом расчете, но отражал и внутреннюю неуверенность. Не признаваясь в этом, он не мог не понимать, что борьба за повторный мандат на пост президента будет не просто физически изнурительной, но она будет вестись в иных, чем все предыдущие битвы, условиях.

Прежде Ельцин одерживал, казалось бы, невозможные победы не просто в силу огромного политического опыта, чутья и везения, на которое указывали все его многочисленные гороскопы, которые неофициально циркулировали в Кремле, но прежде всего оттого, что у него была сильнейшая харизма. Некогда одно его появление на улицах, на экране вызывало энтузиазм, мобилизовало людей на действия. Сегодня, по мнению большинства социальных психологов, харизма Ельцина исчезла. Высокие рейтинги после повторного избрания на президентский пост продержались недолго.

Харизматический лидер выигрывает и сохраняет власть вопреки всем совершаемым им ошибкам, часто вопреки здравому смыслу. Ельцину все прощали. Харизма сжигала весь политический мусор вокруг президента. Население либо не верило «инсинуациям» оппозиции и прессы, либо вообще не желало видеть никаких темных пятен на костюме своего президента. С исчезновением харизмы стали видеть, судить и делать выводы.

При исчезновении харизмы и, следовательно, серьезном повреждении системы защиты, политик уже не может рассчитывать исключительно на собственные силы. Неизбежно встает вопрос о политических союзниках. Но политический опыт Ельцина — это, к сожалению, и опыт отталкивания даже естественных союзников. Вспомним, как он постоянно держал «в черном теле» такого лояльного и компетентного человека, как С. А. Филатов, вспомним, как неоднократно обострял почти до разрыва отношения с мэром Москвы Юрием Лужковым. В последние годы у Ельцина стала заметно развиваться политическая подозрительность. От нее страдал и В. С. Черномырдин.

В результате личное доверие ряда сильных политиков к нему сильно пошатнулось. Известна историческая сентенция: «Неблагодарность есть свойство великих людей». В этом смысле Ельцин по-своему велик, ибо он не испытывал никакой привязанности к людям, которые внесли огромный вклад в формирование его как политика и защищали его в самые трагические минуты борьбы. Точно кто-то постоянно опаивал президента «травой забвения». Вспомним лидеров Межрегиональной депутатской группы, с помощью которых Ельцин прошел свои первые демократические университеты. Демократу «первой волны» в последние годы стало почти невозможно прийти на прием к Ельцину.

Нужно сказать, что Борис Николаевич был большим мастером политической мизансцены. Нередко, не желая высказать свое неудовольствие напрямую, он разыгрывал назидательные спектакли, причем иногда — в несколько актов. Хорошо помню один из них.

…Приближалась масленица 1995 года. Несмотря на то, что она надвигалась на фоне и грозных, и печальных эпизодов (вооруженная провокация у мэрии против «Мост-банка», убийство Генерального директора телекомпании «Останкино» Влада Листьева, убийство чуть ранее известного журналиста Дмитрия Холодова), — подготовка к почитаемому в России празднику шла своим чередом.

2 марта мэр Москвы Ю. Лужков к 10 часам утра приехал в Кремль рассказать президенту о подготовке народных гуляний в городе в связи с «широкой масленицей». Президент слушал мэра, благожелательно кивал головой, но от участия в гуляниях уклонился. Впрочем, ничто не предвещало грозы.