ВСЕ НА ЗЕМЛЕ - Олег Кириллов

А хорошо здесь на берегу. И думается прекрасно. Говорят, Дорошин выходит на днях. Вот еще будет заварушка. Ведь Владимир Алексеевич в его отсутствие самодержавно руководил комбинатом. А шефу это узнать будет ой как обидно.

Беседа между прокурором и Насоновым шла уже в несколько иной плоскости:

— Вижу, все понимаю… Нет у него хватки, последовательности нет. Первый секретарь — это, брат, фигура… Личность. Вот тот же Логунов. Он фигурой был. И крупной. Посади на этот пост, скажем, Дорошина, он так дело повернет… А Рокотов, он, может, слишком современный… Все б убеждал, все доказывал бы. Нет, я таких методов не понимаю. Первый секретарь ежели. понимаешь, вызывает, так у председателя колхоза душа должна в пятках быть. Потому что вызов к нему — это поворот, это событие. А ежли он, скажем, с тобой о погоде переговорит или про здоровье поспрашивает, а дело к тебе у него крохотное, — такого я не принимаю.

Ох, разошелся прокурор. Добрейший человек, но в споре границ не знает. Ничего себе — на темочку вышел. Впрочем, не только он говорит о слабости Рокотова. Уже слышал подобное Михайлов, хоть и не принимал участия в обсуждении. Не его это дело.

Насонов возражал. Вяло, неохотно, но возражал. Хитрый мужик. А вдруг Михайлов на ус мотает разговор и Рокотову его изложит? Опять Насонову беда.

Шашлыки пошли лихо. Потом шофер слетал в райцентр еще за бутылочкой. Михайлов почти не пил, рассеянно глядел на мерцающую гладь озера, думал о своем. Два дня назад Крутов, побывав у Дорошина, сделал предложение: не пойдет ли Дмитрий Васильевич директором строящегося ГОКа? Надо искать кандидатуру свою, а то пришлют человека со стороны. А с ним как еще сложится? Боялся Михайлов, что предложение Крутова исходит от Рокотова. Только он вправе предполагать такие перестановки. А в комбинате уже вовсю на эту тему говорят, Жанна с неделю назад слышала. А ГОК — это не сфера комбината. Тут кадровые вопросы не решают. Наверное, все ж Рокотов.

А отступать Михайлову не хотелось. На всякий случай позвонил в обком, попросил знакомого инструктора позондировать почву где надо. Если это оттуда, сомнений не должно быть. Предлагают один раз. Второго не бывает. А может, все-таки Рокотов?

Жанна против всяких ГОКов. Права она. Дело только начинается, все придется на ровном месте строить. И коллектив и монтаж оборудования. А в райкоме все давно отлажено и есть над тобой человек, который отвечает за все. Он курс определяет, ему и отвечать. Нет, исполнители еще очень долго нужны будут. Инициаторы горят, но не любят делать черновой работы. А исполнитель ее осуществляет в точной, заданной начальством пропорции. Более того, Михайлов убежден, что наступает время исполнителей… Куда ни глянь, везде нужны люди, которые умеют делать дело. А те, кто кричат призывы, они не всегда у руля остаются. Крикнул, а вдруг ошибочно. И иди, голубчик, «в связи с переходом на другую работу».

Было уже около четырех часов дня, когда подустали рыбаки. Заторопился домой прокурор. Предложил Михайлову:

— Может, ты за руль сядешь, а? Я, понимаешь, взял немного лишнего. А порядок не хочу нарушать.

Сел за руль насоновский шофер. Рядом с ним пристроился председатель. Следом пошла машина Акопяна, чтобы забрать Насонова и шофера в райцентре.

Стлался позади крученый хвост пыли. Прокурор попробовал затянуть «Подмосковные вечера». Вышло фальшиво. Никто не поддержал. Дмитрий Саввич обиженно замолк и вскоре стал мирно посапывать на плече у Михайлова.

— Село-то какое… — радовался Насонов, — теперь мы водопроводик сюда хороший кинем… Чтоб не маяться в центре России без воды. Карьер все отберет. А мне все ж, Дмитрий Васильевич, кажется, что настоит на своем Владимир Алексеевич. Землице нашей цены нет. Я вам когда-нибудь покажу место, где немцы чернозем брали для вывоза в Германию… Эшелонов пять у нас тут, сволочи, наворовали. Ее б, землицу нашу, да водой бы поить вдосталь. Вот глядишь, орошение сделаем. Чтоб с гарантией по пятьдесят центнеров с гектара пшенички-то. Вот будет дело. А что сейчас? По двадцать пять на круг возьмем — и счастливы. А она, землица наша, может вдвое давать. Глядите… Глядите, Дмитрий Васильевич… Вон видите, девушка идет? В голубом платье! Видите, да? Так это и есть Вера Николаевна, докторша наша. Это и есть та самая, которая Владимиру Алексеевичу по душе. Эх, и пара же получится…

Михайлов заметил лицо девушки, когда она обернулась, пропуская машину. В самом деле, красивая. Ну что ж, Владимира Алексеевича можно поздравить.

3

Вера спешила. Она остановилась на минуту, чтобы пропустить мимо машины, подождала, когда за ними уляжется пыль, и перешла улицу. Наконец пришло письмо от Андрея. Она прочитала его быстро, буквально за одну минуту, и теперь торопилась к себе, в больницу, чтобы закрыться в кабинете и прочесть все с самого начала, внимательно, вдумчиво, чтобы понять все мысли, владевшие Андреем тогда, когда он писал это письмо.

Он был совсем рядом, в Харькове. Какое-то совещание. Послезавтра будет в Славгороде. Остановится в гостинице. Ждет. Хорошо было бы, если б она смогла приехать на пару дней. Можно было бы вдоволь поговорить.

Она поедет. Она обязательно поедет. Даже просто для того, чтобы увидеть его. Интересно, почему он не писал ей все это время? Будет оправдываться. И все равно, она хочет его видеть. В Москве все было так хорошо. Она даже думала, что в жизни уже так не бывает, что только в романах писатели сочиняют что-либо подобное. А у них было. Он даже никогда не стремился перевести знакомство, добрые их отношения в близость. И это ей больше всего в нем нравилось, потому что вся ее жизнь с семнадцати лет состояла из бесконечного противоборства с пошляками, начинавшими приставать на улице, намекавшими на свои финансовые возможности и связи с власть имущими.

Андрей… Смешной, с сутулой фигурой, с очками на конопатом носу, с голосом, почти по-старчески надтреснутым. А смех какой? Когда он смеялся в общежитии на втором этаже, его слышно было на четвертом.

Вот она увидится с Андреем, и все будет ясно. И кончатся эти мучения, связанные с ее поступком в отношении Рокотова. Он уже, наверное, утешился, а она все еще переживает, что обидела его. Иногда она видит знакомый газик, пылящий по проселку, и тогда старается быстрее сойти с дороги. Он ездит очень неосторожно, даже на поворотах не сбавляет скорости. Лихач. К чему все это?

Однажды она поехала в Васильевку на совещание в райздравотдел. Вечером сходила с коллегами в кино. Возвращалась в гостиницу поздновато. А навстречу шел тяжело и медленно усталый человек. Доктор Косолапов, когда человек неторопливо перешел улицу и скрылся в одном из подъездов, сказал, глядя ему вслед:

— Наш первый секретарь райкома… Любопытная, доложу вам, фигура. Оч-чень любопытная.

И Вера так и не решилась спросить его о том, что он имел в виду, хотя интересовало ее это очень.

Потом как-то подвозил ее из райцентра Насонов. Ехал сам, без шофера. Сообщил, что теперь уже не будет требовать больничного:

— По двадцать четыре и восемь десятых центнера взяли пшеницы на круг с гектара, — радостно сообщил он и добавил: — Теперь не будет выговора… Лучший результат в районе.

Она усмехнулась, а он, заметив это, сказал:

— А я вот что тебе скажу, Вера… Как дочке своей. Откровенно и честно. Вот хоть что ты мне ни говори, а бабьей вашей политики не понимаю. Да на тебя такой человек глаз положил… Сообрази ты. В общем, мое мнение персонально таково: глупость сморозила, девка. Хоть ты и доктор, а глупость сотворила. Исправляй, а не то… В общем, на Владимира Алексеевича сейчас прямая атака идет…

— Что, неприятности? — быстро спросила она.

Насонов улыбнулся понимающе:

— Ага… не так еще и плохи дела у нашего первого секретаря. Со службой у него все как надо, а вот бабенка одна его запросто доконать может. Гляди. Пристала к нему как… в общем, мой тебе совет, ты этот вопрос серьезно продумай. Может быть поздно, если в стороне стоять будешь.

Потом она однажды видела издалека, как Рокотов высаживал из машины у автовокзала высокую красивую, женщину. Только лицо ее Вере не понравилось. Слишком намазана и толстовата. Да и не первой свежести. Во всяком случае, по виду лет тридцать шесть — тридцать семь… Никогда бы не подумала, что Рокотов может ухаживать за женщинами старше себя возрастом.

А злость на Рокотова оставалась. Теперь уже за то, что слишком легко говорит главные слова. Кто ему теперь, после всего происшедшего, поверит? И тут же сама себя укоряла: а что ему делать оставалось, когда она так ему ответила? Может, и рад бы он снова приехать, да боится того, что уже было.

Если б он знал, сколько мыслей о нем? Наверное, подумал бы, что она в него влюбилась и терзается своей ошибкой. Как бы не так! Просто она думала бы так о любом человеке, оказавшемся на его месте. Потому что не привыкла обижать людей!