Корсар. Наваждение - Петр Катериничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она встала, вышла, вернулась вскоре:
– Выпейте-ка чаю, Дмитрий. Боюсь, спать вам сегодня не доведется.
Корсар машинально глотнул: это был настоящий, сумасшедшей крепости чифирь, заваренный по всем правилам – в тяжкой алюминиевой кружке, и черную, почти непрозрачную жидкость приходилось выцеживать из хлопьев чайного листа, пережидая и передыхая вяжущую горечь «бодрящего напитка»…
– Только не спрашивайте, Дима, где я этому научилась. Нет, доля ГУЛАГа меня миновала, во многом эта страница истории была переписана и перелицована теми, кто разрушал и грабил нашу страну и продолжает это делать поныне…
– Екатерина Владиславовна, я не публицист…
– Я помню, Дмитрий. Вы – культуролог и конспиролог. Тайны гробниц, пирамид, сверхспособности и прочее… Глупости это все. Люди не это ищут.
– Вы знаете, что ищут люди?
– Конечно. Все хотят жить легко. И – всегда хотели. Без извечных сомнений, самобичеваний, страха смерти или не менее жуткого и мучительного страха – бессмертия Ада…
– А кому сейчас легко? – бросил самое банальное, пришедшее на ум Корсар, все еще не выйдя из странного состояния безвременья и безмыслия, чтобы – что-то спросить и просто, как говорят, «поддержать разговор».
– Это как в поэме «Кому на Руси жить хорошо», – спокойно констатировала Екатерина Владиславовна. – Вопрос со времен Некрасова «завис», ответов не найдено. Но главное – их перестали требовать. Потому что те, кому хорошо, вопросом сим глупым не задаются, а те, кому скверно, – страдают от несварения желудка, желчной болезни и подобного. Не до вопросов им. И не до ответов. Им бы от боли, зуда, страха избавиться, и хоть плохо, но сносно – дожить. Десять лет, двадцать, а некоторым и сорок… Так?
Корсар посмотрел за окно – светлело. Он пожал плечами.
– Так, именно так, Митя. А мы с вами – здоровы и счастливы! И это – главное. Потому что стоит только в словосочетании «Мы здоровы и счастливы!» вместо сталинской точки или восклицательного знака поставить велеречивое многоточие или – не дай бог! – знак вопросительный, то… Поэтому – «Мы здоровы и счастливы!» Вы поняли, Дима?
– Понял – что? Это была притча про двадцатые? Про «тех времен»? Про то, «как я провел тем летом»? В смысле – «про то время»?
– И про то, и про это – всякое! Иначе – о чем я вам вообще толкую?
– Действительно. Екатерина Владиславовна… А давайте лучше я вам сказку расскажу.
– Какую?
– Жизнеутверждающую.
– Расскажите. Если умеете.
– Извольте. «Жил-был Колобок, и было у него три сына: один круглый, другой – квадратный, а третий – треугольный. Дурак, стало быть. Круглого можно было катать, квадратного – таскать, а что с треугольным делать? Одно слово – дурак».
– А дальше?
– А оно нужно – дальше? Вы поняли, Екатерина Владиславовна?
– Людей? Или – время?
– И то и другое. – «Иначе – о чем я вам вообще толкую?»
– Понятно. – «Один-один».
Старушка совсем по-девчоночьи прыснула в кулак. Потом посерьезнела:
– Извините, Дима. Умом я понимаю, что заявиться ко мне домой в четыре утра мокрым до нитки вас принудили крайние, а скорее всего – опасные события… Так что – вы спрашивайте, я отвечу. Вам что-то нужно узнать еще о том времени?
– Нет. О людях.
– Подумать только… Мы не виделись всего ничего, что-то около полугода, а вы настолько изменились, что… Стали говорить о людях… «в единственном числе». «Каждый человек – мир».
– Я всегда это знал. Вот только… Это – разные миры. Совсем. И некоторые никак не могут ни сосуществовать, ни сочетаться.
– Поясните, Корсар?
– Охотно. Что такое книга? Это – как музыкальная партитура, которую каждый прочитывает по-своему. Да, ноты одни, но чтобы их озвучить – нужны инструменты. Оркестр. И какая «музыка» зазвучит по написанной тобою «партитуре» – в душе каждого – один бог знает. Это есть и великое таинство искусства – искушения сотворения иного мира, отличного от этого. И великая ответственность: когда часть выдуманного или просто понятого тобой переходит в созданные образы и – звучит в душе другого человека музыкой, и становится частью его жизненного опыта или – даже частью сокровенного – души.
– Поэтично.
– Только в душе одного звучит симфонический оркестр, другого – струнный квартет, третьего – вечное «Прощание славянки», даже не важно, он читает расписание электричек или Габриеля Маркеса при этом. А четвертый всегда слышит только одно: «Два кусочика колбаски у него лежали на столе», под три аккорда, разумеется.
– Вы забавно рассказываете, Дима. А что – у пятого?
– А у пятого – тишина. Но – тревожная и тревожащая, полная неясных шепотков, страхов, заклинаний, как ночь – теней, и имеющая к нашим или чьим-то еще «партитурам» очень дальнее отношение.
– Однако – амбиции…
– А я и не думал заноситься так высоко. Просто – к слову пришлось.
– Не лукавьте, Корсар. Те, кто не думают заноситься высоко, сидят архивариусами и прочим хламом. А раз уж вы складываете из букв слова…
– Или аббревиатуры. Но сейчас, повторю, меня интересуют люди.
– Я помню.
Екатерина Владиславовна легко встала, нашла на этажерке еще несколько альбомов, присела на диванчик, сделав круглые глаза, потом, приложив палец к губам, прошептала нарочито заговорщицки:
– О, тогда это была страшная государственная тайна! Теперь… Время уходит, исчезает, и всё уходит вместе с ним… Всё.
Екатерина Владиславовна погрустнела, попыталась улыбнуться, но улыбка ее вышла совсем печальной.
– Все-таки вы боитесь, – тихо произнес Корсар.
– Да, боюсь, – кивнув на альбомы с фотографиями семидесятилетней давности сказала старушка. – Боюсь понимания того, что жизнь проходит, что время истекает, как струящаяся вода сквозь пальцы, если опустить руку в ручей… Только раньше ручей был глубоким, чистым, звенящим, а теперь – словно унылая череда минувшего замутила все взвесью песка и ила, и ручей едва движется под пальцами, и зарастает ряской…
– И ты вдруг понимаешь, что здесь – не твой дом, – в тон ей продолжил Корсар, – что ты живешь по-пустому и что разговоры твои – пустые хотя бы потому, что люди рядом с тобой – с такой же мутью минувшего в душе, и ты не знаешь их жизни, и оттого не можешь посочувствовать им искренне, и оттого – их искреннего сочувствия не ждешь, и остаешься одиноким под этим небом…
– Уже и вам это знакомо, Митя… в ваши-то года… Отчего все так?
– Бог знает.
– Давайте смотреть фотографии. Прошлое не вернешь, но – оно ведь никуда и не уходит, живет в нас; хорошее – рядом, дурное – где-то глубоко в безднах дальней памяти…
– Или, как теперь любят выражаться психологи, психиатры и психопаты – коллективного бессознательного.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});